— Что? От чего прокисло молоко, старина?
— Капитан Бродбент, — уколол я его. — В выражении моих чувств меня сковывает присутствие леди: я только узнал, кого мне предстоит сыграть. И хотел бы задать вам только один вопрос: кто собирается убить Бонфорта? Ведь даже глиняный голубь имеет право знать, кто стреляет в него.
Тут я впервые увидел, что Дэк по-настоящему изумлен. Потом он вдруг так расхохотался, что ускорение оказалось непосильным для него — он сполз по стене вниз и продолжал хохотать, сидя на полу.
— Не вижу ничего смешного, — сердито заявил я.
Он перестал смеяться и вытер слезы:
— Ларри, старина, неужели вы всерьез могли подумать, что я собираюсь использовать вас в качестве подсадной утки?
— Это очевидно, — и я поведал ему свои соображения насчет предыдущих покушений.
У него не хватило здравого смысла не рассмеяться вновь:
— Не понимаю. Значит, вы решили, что это вроде работы отведывателя пищи при дворе какого-нибудь средневекового короля? Ну что ж, попытаемся разубедить вас в этом: мне кажется, что постоянная мысль о том, что вас вот-вот сожгут на месте, не способствует вхождению в образ. Так вот, послушайте, я с шефом уже шесть лет. И за все это время, я точно знаю, он ни разу не воспользовался двойником… Зато я лично присутствовал при двух попытках покушения на его жизнь — при одной из них я сам застрелил наемного убийцу. Пенни, ты дольше работаешь с шефом. Использовал ли он когда-либо раньше двойника?
Она холодно посмотрела на него:
— Никогда. Даже мысль о том, что шеф позволил бы кому-нибудь подвергнуться опасности вместо себя… ей богу, я обязана дать вам пощечину. Я просто обязана это сделать!
— Полегче, Пенни, — мягко сказал Бродбент. — Вам обоим предстоит еще много дел, да к тому же работать вам придется вместе. Кроме того, его ошибочное предположение не так уж глупо, по крайней мере, для постороннего человека. Кстати, Лоренцо, позвольте представить вам Пенелопу Рассел. Она личный секретарь шефа и тем самым ваш наставник номер один.
— Счастлив познакомиться с вами, мадемуазель.
— Хотелось бы мне сказать то же самое.
— Перестань, Пенни, или мне придется отшлепать тебя — и при двойном ускорении. Лоренцо, я должен признать, что работа двойника Джона Джозефа Бонфорта не так безопасна, как езда в инвалидной коляске — да, черт возьми, мы оба знаем, что было предпринято несколько попыток прикрыть его страховой полис. Но на сей раз не этого приходится опасаться. Дело в том, что в настоящее время по причинам политического характера, которые станут вам понятны через некоторое время, ребята, играющие против нас, не осмелятся убить шефа… или любого, кто окажется в роли его двойника. Играют они действительно грубо — как вы знаете! — и при малейшей возможности с радостью укокошили бы меня и даже Пенни. Если бы они смогли достать вас сейчас, то тоже убили бы. Но стоит вам появиться на людях в роли шефа, как вы окажетесь в полной безопасности: обстоятельства таковы, что они не посмеют тронуть вас пальцем.
Он пристально посмотрел на меня:
— Понятно?
Я покачал головой:
— Нет.
— Пока еще нет, но со временем поймете. Это очень сложный вопрос, включающий в себя марсианский взгляд на вещи. Поверьте мне на слово: когда мы прибудем на место, вы будете знать все.
Все же мне это было пока не по душе. До сих пор Дэк не обманывал меня в открытую. Но я знал по собственному печальному опыту, что он прекрасно может лгать, попросту скрывая часть того, что знал. Я сказал:
— Судите сами, у меня нет никаких оснований верить вам или этой юной леди — прошу прощения, мисс. Но хотя лично я и не испытываю симпатии к мистеру Бонфорту, у него репутация человека болезненно и даже оскорбительно честного. Когда я смогу побеседовать с ним самим? Когда мы доберемся до Марса?
Угловатое, располагающее к себе лицо Дэка вдруг стало печальным:
— Боюсь, что нет. Разве Пенни не сказала вам?
— Не сказала чего?
— Понимаете, старина, именно поэтому мы и вынуждены прибегнуть к услугам двойника шефа. Его похитили.
У меня нестерпимо разболелась голова. Может быть, от двойной тяжести, а может быть, от того, что за это время я пережил столько потрясений.
— Теперь вы знаете, — продолжал Дэк, почему Джок Дюбуа не хотел вам говорить этого до того, как мы выйдем в космос. Это самая крупная сенсация с тех пор, как человек впервые ступил на Луну, и мы делаем все возможное, чтобы об этом никто не узнал. Мы рассчитываем воспользоваться вашими услугами до тех пор, пока не найдем его и не вернем обратно. К тому же, вы уже начали вживаться в образ. На самом деле этот корабль называется не «Ва-Банк». Это «Том Пэйн» — личная космическая яхта шефа и его передвижная канцелярия. А «Ва-Банк» крутится по орбите вокруг Марса, посылая в эфир позывные «Тома Пэйна», причем знают об этом только двое — его капитан и первый помощник — а тем временем «Томми», сломя голову, мчится к Земле, чтобы найти замену шефу. Ну как, начинает доходить, старина?
Я ответил, что пока еще не очень:
— Ладно, капитан, но смотрите: если политические противники Бонфорта похитили его, то зачем держать это в секрете? Вам скорее следовало бы объявить об этом на каждом перекрестке.
— На Земле, да. В Новой Батавии, тоже да. И на Венере, да! Но здесь мы имеем дело с Марсом. Вы знаете предание о Ккахграле Младшем?
— Что? Боюсь, что нет.
— Вам следует изучить его, это позволит вам понять, что же движет марсианами. Вкратце вот что оно гласит: этот самый парень Кках должен был явиться в определенное время в одно место тысячи лет назад, чтобы быть удостоенным очень высокой чести — что-то вроде посвящения в рыцари. Не по своей вине (с нашей точки зрения) он не смог явиться вовремя. Поэтому единственно правильным было казнить его — по марсианским понятиям. Но учитывая его молодость и прежние заслуги, некоторые радикалы стали выступать за то, чтобы ему дали еще одну возможность начать все сначала. Но Ккахграл и не подумал соглашаться. Он настоял на том, чтобы ему разрешили самому определить свою собственную судьбу, и по своей же собственной просьбе был казнен. И, представьте себе, это сделало его воплощением пристойности, ее святым покровителем на Марсе.
— Но ведь это безумие!
— Вы так считаете? Мы — не марсиане. Они очень древняя раса, которая выработала целую систему обязательств, регламентирующую любую возможную ситуацию. Одним словом, марсиане — самые великие из всех мыслящих формалистов. По сравнению с ними древние японцы с их «гири» и «гиму» были самыми что ми на есть отъявленными анархистами. Марсиане не оперируют понятиями «правильно» и «неправильно)». Вместо этого у них есть понятия «пристойность» и «непристойность» в квадрате, в кубе, да к тому же приправленные черт знает чем. А почему я все это вам рассказываю? Потому что шефа на днях должны были принять в гнездо самого Ккахграла Младшего. Теперь-то вы понимаете?
Нет, я решительно не понимал. На мой взгляд этот Ккахграл напоминал одного из самых отвратительных персонажей из «Ле Гран Гиньоль»[1]. Бродбент между тем продолжал:
— Это достаточно просто. Шеф, возможно, является крупнейшим из существующих специалистов по марсианским обычаям и психологии. Он посвятил их изучению многие годы. В среду, в Лакус Соли, в полдень по местному времени, состоится церемония принятия в гнездо. Если шеф окажется на месте и правильно пройдет все положенные церемонии, то все отлично. Если же его там не будет — причем вопроса, почему его там нет, просто не существует — его имя на Марсе смешают с грязью в каждом гнезде от полюса до полюса — и тогда величайший межпланетный и межрасовый политический успех из достигнутых когда-либо оборачивается крупнейшим поражением. Более того, он приведет к тяжелейшим последствиям. На мой взгляд, самое меньшее, что может случиться, это то, что Марс откажется даже от нынешнего ограниченного сотрудничества с Империей. Еще более вероятно, что на Марсе произойдут волнения, в ходе которых погибнут люди — возможно, все люди, находящиеся сейчас на Марсе. Тогда верх возьмут экстремисты из партии Человечества, которые будут проводить свою политику, и тогда Марс будет присоединен к Империи силой — но только после того, как будет истреблен последний марсианин. И все это будет вызвано тем, что Бонфорт не смог явиться на церемонию принятия в гнездо… Марсиане очень серьезно относятся к таким вещам.
Дэк вышел так же внезапно, как появился, и Пенелопа Рассел снова включила проектор. Я с раздражением сообразил, что мне следовало спросить его, почему враги не могут просто убить меня, если все, что требовалось, чтобы опрокинуть политическую тележку с яблоками, было не дать Бонфорту (или самому, или мне в его обличье) попасть на какую-то варварскую церемонию марсиан. Но спросить я забыл — возможно, я просто подсознательно боялся ответа.
Через некоторое время я уже опять изучал Бонфорта, следя за его движениями и жестами, пытаясь почувствовать его мысли, пытаясь в уме повторить интонации его голоса, и все глубже и глубже погружаясь в эту отрешенную, теплую бездну художественного творчества. Я уже «овладел его лицом».
Вывело меня из полузабытья место, где Бонфорта окружают марсиане и касаются своими псевдоконечностями. Я так глубоко вжился в происходящее на экране, что почувствовал их прикосновения — да и запах был невыносим. Я издал сдавленный возглас и замахал руками:
— Уберите это!
Зажегся свет, и изображение исчезло. Мисс Рассел смотрела на меня:
— В чем дело?
Я попытался прийти в себя и унять дрожь.
— Мисс Рассел, извините меня, но пожалуйста, не показывайте мне больше ничего такого. Я не выношу марсиан.
Она взглянула на меня так, будто не верила своим глазам и одновременно презирая то, что предстало ее взору.
— А ведь я предупреждала их, — медленно сказала она с укоризной в голосе, — что этот смехотворный план не сработает.