— Если бы не обстоятельства, — сказал он, вставая на четвереньки и заглядывая во внутренности игрушечного двигателя, — я бы мог стать отличным механиком, может быть даже главным, или машинистом. Но превратности высокого рождения не дали мне возможности заняться любимым делом.
— Вы что, серьезно думаете, что предпочли бы подобную работу своему нынешнему положению?
— Не знаю. То, чем я занимаюсь, тоже неплохо, все-таки король. Рабочий день недолог, а плата сравнительно хорошая. Да и застрахован я вполне удовлетворительно, если не принимать во внимание возможность революции, хотя моя династия всегда была на них везучая. Но большая часть того, что я должен делать — скучно, с этим справился бы любой второсортный актер.
Он взглянул на меня.
— Я избавляю тебя от множества утомительных и скучных церемониальных обязанностей. По крайней мере стараюсь. Сам знаешь.
— Знаю и очень высоко ценю.
— Только однажды за очень длительное время мне представилась возможность сделать толчок в правильном направлении, по крайней мере я считаю его правильным. Быть королем вообще очень странное занятие, Джозеф. Никогда не соглашайся на это.
— Боюсь, что уже поздновато, даже если бы я захотел.
Он что-то поправил в игрушке.
— Подлинное мое предназначение — это не дать тебе сойти с ума.
— Что?
— А что такого? Ситуационный психоз — профессиональное заболевание глав государств. Мои предшественники по королевскому ремеслу, те, кто действительно правил, почти все были немножечко не того. А возьми к примеру хотя бы ваших американских президентов: их положение иногда требовало, чтобы их убивали еще во время первого срока. А вот мне не нужно ничем управлять: для этого у меня есть профессионалы вроде тебя. Но и ты не испытываешь гнетущего влияния власти: тебе или кому-нибудь еще в твоей шкуре можно тихонечко уйти, пока дело не приняло совсем уж плохой оборот. А в это время старый Император — он почти всегда «старый», потому что мы восходим на трон тогда, когда прочие люди уходят на пенсию — Император всегда тут как тут, олицетворяя собой преемственность власти, символизируя собой государство, в то время как вы, профессионалы, заняты тем, что выбираете нового на место прежнего. — Он печально моргнул. — Моя работа, конечно, не такая уж увлекательная, но полезная.
Потом он еще немного порассказал о своих игрушечных поездах, и мы вернулись в кабинет. Я решил, что теперь-то уж он отпустит. Действительно, он сказал:
— Наверное, тебе пора снова браться за работу. Перелет был, наверное, довольно тяжелым?
— Да нет, не очень. Я все время работал.
— Так я и думал. Кстати, кто вы такой?
Потрясения бывают разные: полисмен внезапно хлопает вас сзади по плечу, вы делаете шаг по лестнице, а следующей ступеньки нет, ночью вы вываливаетесь из кровати во сне, муж вашей любовницы внезапно возвращается домой. Я бы предпочел сейчас испытать любые из этих потрясений в любой комбинации, только бы не слышать этого простейшего вопроса. Я изо всех сил постарался сделаться еще более похожим на Бонфорта.
— Сир?
— Да перестаньте, — нетерпеливо отмахнулся он, — сами понимаете, что моя работа предоставляет мне и кое-какие привилегии. Просто скажите мне правду. Я уже примерно час назад догадался, что вы не Джозеф Бонфорт, хотя вы могли бы провести и его собственную мать. У вас даже жесты точь-в-точь как у него. Но кто же вы такой?
— Меня зовут Лоуренс Смайт, Ваше Величество, — понуро ответил я.
— Не теряйте присутствия духа, милейший. Если бы я захотел, то мог бы позвать стражу давным-давно. Вас случайно послали не для того, чтобы убить меня?
— Нет, сир. Я ваш верноподданный.
— Странная манера выражать преданность своему монарху. Ну хорошо, налейте себе еще, садитесь и все мне расскажите.
И я рассказал ему все, абсолютно все, до самой последней подробности.
На это ушло значительно больше одного стакана, и в конце рассказа я чувствовал себя значительно лучше. Он страшно рассердился, когда я рассказал ему о похищении, но когда я описал ему, что похитители сделали с сознанием Бонфорта, гневу его не было предела. Он разъярился так, что даже лицо его потемнело.
Наконец он тихо спросил:
— Так значит он все-таки придет в себя через несколько дней?
— Так утверждает доктор Кэпек.
— Не давайте ему работать, пока он не выздоровеет полностью. Это просто бесценный человек. Да вы и сами прекрасно это знаете. Он один стоит шести таких, как вы и я вместе взятые, так что продолжайте свою игру до тех пор, пока он не поправится. Он нужен Империи.
— Да, сир.
— Перестаньте вы твердить «сир» да «сир». Раз уж вы замещаете его, так называйте меня просто «Виллем», как он. А знаете, как я раскусил вас?
— Нет, си… нет, Виллем.
— Он звал меня Виллем уже лет двадцать. Мне сразу показалось странным, что он перестал называть меня по имени в личной беседе, хотя бы даже и по официальному делу. Но тогда я еще ничего не заподозрил. Но хотя ваша игра и была совершенной, она навела меня на кое-какие мысли. А когда мы пошли смотреть мои поезда, я убедился окончательно, что передо мной другой человек.
— Прошу прощения. Но почему?
— А потому что вы были вежливы, друг мой! Я и раньше имел обыкновение показывать ему свои игрушки, и он всегда становился просто груб, считая это совершенно непотребным времяпровождением для взрослого человека. Это всегда превращалось в целое маленькое представление, от которого мы оба получали большое удовольствие.
— О! Я не знал этого.
— Откуда вам знать?
Тогда я еще подумал, что должен был знать, если бы не это проклятое полупустое фэрли-досье… И только позже я понял, что досье четко выполняло свою функцию, в полном соответствии с теорией, которая лежала в основе всего этого фэрли-архива. Ведь архив должен был дать возможность известному человеку помнить о менее известных людях. Но ведь именно таким Император и не был, я хочу сказать, менее известным.
Конечно же, Бонфорту и не требовалось заносить в досье сугубо личные сведения о Виллеме. Да он скорее всего счел бы просто непорядочным иметь заметки интимного свойства о своем монархе, куда мог сунуть нос любой из его клерков. Я не понял совершенно очевидной вещи, хотя, даже, если бы я и понял ее, досье от этого полнее не стало.
А Император тем временем продолжал:
— Ваша работа просто изумительна. И после того, как вы рискнули провести марсианские гнезда, я не удивлюсь, что вы решили обвести вокруг пальца и меня. Скажите, мог я когда-нибудь видеть вас по стерео или еще где-нибудь?
Когда Император захотел узнать мое настоящее имя, я конечно же назвал себя; теперь же я довольно стыдливо назвал свой сценический псевдоним. Он сначала молча уставился на меня, затем воздел руки и воскликнул:
— Да что вы говорите?
Я был тронут.
— Так значит вы слышали обо мне?
— Слышал о вас? Да ведь я один из самых горячих ваших поклонников. — Он еще раз пристально вгляделся в меня. — Нет, вы все-таки как две капли воды похожи на Бонфорта. Даже не верится, что на самом деле вы — Лоренцо.
— Но это действительно так.
— Да я верю, верю. А помните тот мюзикл, ну тот, где вы играете бродягу? Сначала вы там пытаетесь подоить корову — куда там! А в конце концов едите из кошачьего блюдечка, но даже кошка отгоняет вас прочь?
Я сказал, что помню.
— Я свою пленку с этим мюзиклом затер до дыр. Эта вещь заставляет меня и смеяться и плакать.
— Так и должно быть, — согласился я. А потом рассказал, что своего героя старался копировать с одного великого артиста прошлого столетия. — Но вообще я предпочитаю драматические роли.
— Такие как эта?
— Э-э-э… не совсем. Этой ролью я уже сыт по горло. Надолго меня не хватит.
— Да, похоже на то. Ладно, тогда скажите Роджеру Клифтону… Нет, не говорите ему ничего. Лоренцо, я думаю, от того, что кто-нибудь узнает о нашем с вами разговоре, никому пользы не будет. Если вы расскажете о нем Клифтону, даже передадите ему, что я просил вас не волноваться, он все равно будет волноваться. А ведь ему многое предстоит сделать. Так что давайте-ка никому ничего не скажем, а?
— Как пожелает мой Император.
— Бросьте вы это. Просто будем держать это дело в тайне, потому что так лучше. Жаль, что я не могу навестить больного дядюшку Джо. Хотя вряд ли я смог бы ему чем-нибудь помочь. Правда, некоторые считают, что прикосновение короля творит чудеса. Так что мы будем держать языки за зубами и делать вид, что я вас не раскусил.
— Да… Виллем.
— А теперь, я думаю, вам лучше идти. Я и так держу вас очень долго.
— Сколько вам будет угодно.
— Наверное придется позвать Патила, чтобы он вас проводил или вы знаете дорогу? Нет, секундочку, — он стал лихорадочно рыться в ящике стола, шепча себе под нос. — Опять эта девчонка наводила тут порядок. А, нет, вот он. — Он извлек из ящика небольшой блокнот. — Может быть, мы больше не увидимся, так не будете ли вы так добры оставить мне свой автограф, на память?
Глава 9
Роджа и Билла я застал нетерпеливо грызущими ногти в верхней жилой комнате. Не успел я появиться на пороге, как Корпсмен бросился ко мне.
— Где вы, черт вас побери, пропадаете?
— У Императора, — холодно ответил я.
— Вы проторчали у него раз в пять или шесть дольше, чем следовало бы.
Я даже не подумал ему отвечать. Со времени того спора по поводу речи Корпсмен и я продолжали сотрудничать, но это было больше насущной необходимостью, чем браком по любви. Мы работали вместе, но на самом деле топор войны не был закопан в землю. Я вполне мог ожидать, что он еще вонзится мне между лопаток. Каких-либо специальных шагов к примирению с ним я не делал, да и не видел к этому причин. На мой взгляд родители таких, как он, встретились друг с другом на каком-нибудь маскараде.
Того, что я поссорюсь с кем-либо из остальных членов нашей команды, я даже представить себе не мог, но единственным видом поведения с моей стороны Корпсмен считал поведение слуги. Шляпа в руках и только — «да, сэр», «нет, сэр». Но на это я бы ни за что не пошел, даже ради примирения с ним. Я был профессионалом, который выполнял сложнейшую профессиональную работу. А ведь мастера своего дела не входят с черной лестницы, к ним всегда относятся с уважением.