Наши кони рванули с места, поднимая облака пыли. Степной ветер хлестал по лицу. Внутри разливалось тёплое чувство удовлетворения, почти эйфории. Я мысленно перебирал достижения последних часов.
Щёлкнул по носу императора. Подчинил духов на капище, пусть и благодаря загадочному диску в груди. Убрал угрозу, которую за мной послали.
А внутренний хомяк… О, этот маленький коллекционер душ и возможностей был в полном восторге! В моём воображении он как-то умудрился убрать лапки за спину, сложив их, как руки, и теперь вышагивал своими крошечными ножками, чеканя шаг, будто генерал на параде.
Он деловито осматривал новых подчинённых, которых я приобрёл. Хомяк проходил вдоль груды тел, критически оценивая каждого, иногда останавливаясь, чтобы поправить невидимую складку своего мундира или стряхнуть воображаемую пылинку с плеча.
«Туши, приветствую вас в моём царстве! — пищал он. — Я генерал! Ваш непосредственный хозяин и начальник. Слушать меня беспрекословно, и тогда ваша жизнь, тела будут в порядке. И вас, духи, приветствую. Но в моей армии вы просто духи»!
Мысленно покачал головой, наблюдая за этим воображаемым парадом. «И в кого он такой? — подумал с оттенком иронии. — Долго ему обходить сто тел маленькими ножками».
Пусть занимается. По крайней мере, пока он занят своим воображаемым парадом, не будет донимать меня бесконечными предложениями о том, что ещё нужно добавить в коллекцию, кого ещё подчинить, какие ресурсы захватить.
Дни слились в один бесконечный переход. Дорога, дорога, дорога… Спустя какое-то время она стала рутиной, почти медитацией. Монотонное покачивание в седле, ритмичный стук копыт, бескрайняя степь, расстилающаяся во все стороны до самого горизонта.
Утро начиналось с холодного рассвета. Сначала едва заметная полоска света на востоке, затем постепенное разгорание и, наконец, ослепительный солнечный диск, поднимающийся над равниной. Роса блестела на траве, воздух был свежим, почти хрустящим, наполненным запахами степных трав.
День приносил жару и пыль. Солнце палило нещадно, словно пытаясь выжечь всё живое с лица земли. Пот струился по спине, одежда липла к телу, губы пересыхали, требуя постоянного увлажнения. Но мы продолжали движение, останавливаясь лишь на короткие привалы, чтобы дать отдых лошадям.
Вечер дарил прохладу и умиротворение. Когда солнце начинало клониться к закату, окрашивая небо в багряные тона, мы разбивали лагерь.
Ночь приносила звёзды — миллионы серебряных точек на бархатно-чёрном небе, таком близком, что, казалось, можно дотянуться рукой. Костры горели, усталые воины собирались вокруг огня. Рассказывали истории, передавали друг другу чаши с кумысом.
Шум армии — фоновый гул тысяч людей, лошадей, повозок — стал привычным, почти незаметным. Скрип сёдел, звон оружия, приглушённые разговоры, ржание коней, команды офицеров — всё сливалось в единую симфонию движения.
Привалы, палатки, костры… И так постоянно, день за днём, в бесконечном цикле. Рутина, которая могла бы свести с ума, если бы не одно обстоятельство… Наши разговоры с ханом продолжились, они стали неотъемлемой частью путешествия. Почти как ритуал.
Вечером Тимучин пригласил меня в свою юрту. Хан сидел на низком троне, покрытом шкурами, и задумчиво смотрел в огонь. Когда я вошёл, он кивнул на подушки рядом с собой, предлагая сесть. Слуги подали кумыс и мясо, а затем бесшумно удалились, оставив нас наедине.
Сначала мы говорили о пустяках — о погоде, о качестве корма для лошадей, о скорости продвижения. Но постепенно разговор стал глубже: Тимучин начал рассказывать о своих сомнениях, о тяжести принимаемых решений, о бессонных ночах. В какой-то момент я понял, что стал для него личным психологом. Мужик начал выдавать мне всё, что его беспокоило, — без фильтра, без цензуры, словно плотину прорвало. Сначала это были текущие проблемы. Когда материал из этой жизни исчерпался, он неожиданно перешёл к прошлой. Начал рассказывать о своём детстве, о первых битвах, о женщинах, которых любил и предавал, о детях, выросших без его внимания.
— Знаешь, русский, — говорил хан, глядя в огонь, — когда ты молод, то думаешь, что власть — это свобода. Делать что хочешь, брать что хочешь, решать судьбы других. Но с годами понимаешь: власть — это клетка. Золотая, да, но всё равно клетка.
Его морщинистое лицо в этот момент казалось высеченным из камня.
— Каждое решение имеет цену, — продолжал он. — И платишь её только ты. Не советники, не генералы, не жёны, именно ты.
Я молча слушал, глядя на его профиль, чётко вырисовывающийся на фоне пламени. И в эти моменты между нами возникало странное понимание, почти родство душ.
Понимал боль, которую мало кто способен осознать. Все хотят власти, силы, влияния, мечтают о тронах, коронах, титулах. Но мало кто знает, какая у этого на самом деле цена.
Одиночество — глубокое, всепроникающее, абсолютное. Будь у тебя даже семья и дети, многое останется только с тобой. Решения, которые невозможно разделить, знания, которые нельзя передать, ответственность, которую нельзя переложить. Будут верные люди — советники, генералы, слуги. Они станут выполнять приказы, сражаться за тебя, умирать по твоему слову. Но те, кому ты можешь по-настоящему открыть душу… Вот с этим возникают настоящие проблемы. Кому доверять истинные мысли? Кому показывать свои слабости? Кому признаваться в сомнениях и страхах? Никому! Таков негласный закон власти.
Я видел это постоянно в своей прошлой жизни, когда был двойником короля. Видел, как одиночество давит на человека, превращая его в тень самого себя. Как под маской уверенности скрывается страх, под решительностью — сомнения, под жестокостью — отчаяние. Это давит неимоверно. И если у тебя слабый характер, если ты не можешь существовать без людей, без их поддержки и одобрения, то сломаешься. Или ещё хуже: тебя предадут и подставят. Рано или поздно, но это произойдёт неизбежно. Потому что власть привлекает не только преданных, но и алчных. Не только верных, но и предателей. Не только друзей, но и врагов, маскирующихся под друзей.
Я научился жить с этим, ещё будучи ребёнком. Пришлось быстро повзрослеть, быстро понять. Доверие — роскошь, которую не могу себе позволить. А привязанность — слабость, которую нужно скрывать. Истинные мысли следует держать при себе.
Поэтому сейчас мне уже как-то привычно. Одиночество не пугает, не давит, не сводит с ума. Оно стало частью меня, как дыхание или сердцебиение.
А вот Тимучин, несмотря на десятилетия власти, сотни или тысячи лет в форме духа, так и не смирился с этой ценой. После того, как он обрёл тело, всё, что было внутри, прорвало. Он действительно переживает за свой народ и земли, готов умереть и сгинуть навсегда. Истинный правитель.
Разговор затих. Сейчас время новой попытки. Его упорству и упрямству можно позавидовать. Каждая наша беседа начиналась и заканчивалась с хана предложения стать его наследником. Я отказывался, но старика это не смущало. И, словно у тетерева, одна и та же песнь: «Ты сильный, умный, хитрый, молодой. Вместе мы захватим мир…»
Была только одна беда в прекрасном плане. Я действительно собирался захватить мир или, по крайней мере, значительную его часть. Но сделать это сам, своими силами, своими методами. И так, как захочется именно мне, а не следуя чужим планам и стратегиям.
Тимучин проницательный, как все по-настоящему великие правители, и прекрасно это понимает. Он видит во мне не столько наследника, сколько инструмент — мощный, многофункциональный, способный значительно ускорить реализацию его собственных амбиций.
Хан хотел меня использовать — так же, как я собирался использовать его. Две хищные рыбы, кружащие друг возле друга, оценивающие, выжидающие. Игра равных, в которой каждый надеется получить больше, чем отдать.
Но, в отличие от многих властителей, он не маскировал свои намерения за красивыми словами. Тимучин был честен — настолько, насколько может быть честен человек его положения. И за эту честность я уважал его, даже когда отказывался от предложений, даже когда видел насквозь планы использовать меня.
Вот такая странная дружба и братство у меня с Тимучином.
Утро наступило внезапно, как это всегда бывает в степи. Только что была ночь — чёрная, усыпанная звёздами, с серебристым диском луны, плывущим среди облаков. И вот уже восток загорелся розовым, затем алым.
Я открыл глаза, чувствуя, как солнечные лучи пробиваются сквозь войлочные стены юрты. Потянулся всем телом, наслаждаясь ощущением отдохнувших мышц. Улыбка сама собой появилась на лице, когда осознал: сегодня особенный день.
Сегодня мы должны прибыть к моей границе. Дом… Наконец-то! Это слово отозвалось внутри тёплой волной предвкушения. После всех приключений, опасностей, открытий, после бесконечных степных просторов… Возвращение в своё жилище, в свои стены, в свой мир. Не то чтобы путешествие было в тягость, но в какой-то момент меня начали утомлять степняки при всём моём уважении к их культуре и традициям. Утомлять в хорошем смысле этого слова, конечно. Их гостеприимство было безграничным, их уважение — искренним, а поддержка — бесценной. Но обычаи, ритуалы, представления о комфорте сильно отличались от моих.
Хочу свою комнату — просторную, с высокими потолками, с окнами, выходящими в сад. С мягкой постелью, на которой можно вытянуться во весь рост, не боясь упереться ногами в стену юрты.
Хочу ванную — горячую воду, настоящее мыло, возможность смыть с себя дорожную пыль и пот. Монголы при всех их достоинствах имеют весьма своеобразные представления о гигиене.
Хочу нормальную еду. Нашу! Русскую, привычную, с хлебом и овощами, а не только с мясом и кумысом. Желудок уже бунтовал против однообразной степной диеты — жирной, тяжёлой, пряной.
Граница между нашими землями стала в моём сознании символической чертой, перейдя которую, я наконец-то смогу заняться тем, что действительно должен. Вернуться к своим планам, к своим проектам и стратегии завоевания мира. Но было ещё кое-что, что начало напрягать в последние дни.