вались американские флаги. Семья Риццоли знавала взлеты и падения, в числе которых было несколько кошмарных месяцев, когда отец потерял работу. Джейн тогда было десять лет. В этом возрасте она уже понимала страх матери и проникалась злобным отцовским отчаянием. Она и двое ее братьев знали, что такое жизнь на грани краха, и, хотя у Джейн уже давно был стабильный достаток, далекое детство нет-нет да и напоминало о себе тревожным шепотком. Она никогда не забывала своих корней, и в ней до сих пор жила девчонка из Ревира, мечтавшая о большом доме с красивой лужайкой, в котором будет несколько ванных комнат и не придется каждое утро колотить в дверь, заявляя свои права на очередь в душ. О доме с кирпичной трубой, двустворчатой входной дверью и медным дверным молотком. Жилище, которое она сейчас разглядывала из окна своего автомобиля, имело все эти атрибуты и даже больше: медный молоток, двустворчатая дверь и не одна труба, а целых две. Все, о чем она когда-то мечтала.
Но более уродливого дома она еще не встречала.
Остальные строения на Ист-Дедхам-стрит вполне соответствовали уровню среднего класса: гаражи на две машины и аккуратные лужайки. У ворот припаркованы автомобили последних моделей. Никакой помпезности, ничего кричащего: «Посмотри на меня!» А этот дом – нет, он не просто обращал на себя внимание. Он словно бы вопил, чтобы его заметили.
Так бы наверняка выглядел особняк Тара из «Унесенных ветром», если бы вдруг торнадо перенес его на городской участок. Двора как такового не было и в помине – так, узкая полоска земли по периметру, на которую даже нельзя было втиснуть газонокосилку. Белые колонны поддерживали парадное крыльцо, с которого Скарлетт О’Хара могла бы любоваться движением транспорта по Спраг-стрит. Дом навеял воспоминания об их ревирском соседе Джонни Сильве, который потратил весь свой первый заработок на вишнево-красный «корвет». «Пускает пыль в глаза, – сказал тогда ее отец. – Денег нет даже на то, чтобы съехать от родителей, а он покупает себе роскошную спортивную машину. Самые большие неудачники покупают самые крутые машины».
«Или строят себе самые большие дома», – подумала она, разглядывая Тару на Спраг-стрит.
Она ловко высвободила свой огромный живот из-под рулевого колеса. Когда она поднималась по ступеням крыльца, ребенок исполнял чечетку на ее мочевом пузыре. «Никуда не денешься, – подумала она. – Придется проситься в туалет». Дверной звонок не просто звонил, он издавал долгий низкий звук, словно колокол, созывающий на молебен.
Блондинка, открывшая дверь, казалось, была здесь совершенно не к месту. Ничего общего со Скарлетт О’Хара – скорее, классическая Барби с пышными волосами, пышным бюстом, утянутая в розовый капроновый спортивный костюм. Лицо ее было напрочь лишено выразительности – не иначе как после инъекций ботокса.
– Я детектив Риццоли, хотела бы встретиться с Теренсом Ван Гейтсом. Я вам уже звонила.
– Да-да, Терри ждет вас.
Девичий голос, высокий и слащавый. В малых дозах вполне сносный, но уже через час он покажется вам отвратительнее, чем поскребывание ногтей по школьной доске.
Риццоли шагнула в холл, где сразу же наткнулась на гигантскую картину маслом. Она изображала Барби в зеленом вечернем платье, стоящую возле огромной вазы с орхидеями. Все в этом доме казалось безразмерным. Картины, потолки, груди.
– В его офисе идет ремонт, так что он сегодня работает дома. Прямо по коридору и направо.
– Простите… мне очень неловко, но я не знаю вашего имени.
– Бонни.
Бонни, Барби. Вполне созвучно.
– Вы, видимо… госпожа Ван Гейтс? – спросила Риццоли.
– Ага.
Жена-трофей. Ван Гейтсу, должно быть, около семидесяти.
– Могу я воспользоваться туалетом? Мне сейчас приходится бегать туда каждые десять минут.
И тут Бонни заметила, что Риццоли беременна.
– Ах, дорогуша! Конечно. Уборная вон там.
Риццоли никогда еще не видела туалета в карамельно-розовых тонах. Унитаз возвышался на подиуме, подобно трону, а рядом на стене висел телефон. Неужели кому-то приспичит вести деловые переговоры, не отрываясь от других дел, не менее важных? Она вымыла руки розовым мылом над розовой мраморной раковиной, вытерла их розовым полотенцем и вышла в коридор.
Бонни исчезла, но сверху доносились звуки музыки и топот ног. Вероятно, Бонни выполняла свои упражнения. «Мне тоже потом придется попотеть, чтобы вернуть форму, – подумала Риццоли. – Но я не стану делать это в таком розовом скафандре».
Она направилась по коридору в поисках кабинета Ван Гейтса. Сначала заглянула в просторную гостиную с белым роялем, белым ковром и белой мебелью. Белая комната, розовая комната. Что дальше? В коридоре ей встретился еще один портрет Бонни, на этот раз в образе греческой богини – белое платье-туника, сквозь прозрачную ткань просвечивают соски. Боже, этим людям место в Лас-Вегасе!
Наконец она добралась до кабинета.
– Господин Ван Гейтс! – окликнула она хозяина.
Мужчина, сидевший за столом вишневого дерева, оторвался от бумаг, и Джейн увидела водянистые голубые глаза, немолодое лицо в складках, с отвисшим подбородком, волосы… Боже, что за оттенок? То ли желтые, то ли оранжевые. Окрас явно получился по недоразумению, плохая работа парикмахера.
– Детектив Риццоли? – осведомился он и уставился на ее живот. Как будто никогда не видел беременного копа!
«Смотри на меня, а не на живот». Риццоли подошла к столу и протянула руку для пожатия. Заметила предательски торчащие на его голове клочки пересаженных волос – последняя отчаянная попытка повернуть время вспять. Издержки обладания женой-трофеем.
– Присаживайтесь, присаживайтесь, – сказал он.
Джейн устроилась в гладком кожаном кресле. Оглядевшись по сторонам, она отметила, что декор кабинета радикально отличается от интерьера остальных помещений. Он был выполнен в традиционном адвокатском стиле, с обилием кожи и темного дерева. Полки из красного дерева были забиты юридической литературой. Ни намека на розовый цвет. Было совершенно очевидно, что это его вотчина – зона, свободная от Бонни.
– Даже не знаю, чем могу вам помочь, детектив, – начал он. – Удочерение, которое вас интересует, состоялось сорок лет назад.
– Ну, не такая уж древняя история.
Он рассмеялся:
– Думаю, вас в то время еще и на свете не было.
Интересно, это намек? Пытается сказать: ты, мол, слишком молода, чтобы беспокоить меня такими расспросами?
– Разве вы не помните имена участвовавших в сделке людей?
– Я просто хочу сказать, что это было очень давно. В то время я только-только стал юристом. Работал в арендуемом офисе с арендованной мебелью и даже без секретаря. Сам отвечал на телефонные звонки. Я брался за любые дела – будь то разводы, усыновления или вождение в нетрезвом состоянии. За все, что позволяло мне оплачивать аренду.
– И разумеется, у вас сохранились все материалы по этим делам. Даже самым давним.
– Они в архиве.
– В каком?
– В Квинси. Но прежде чем мы продолжим, я должен вам кое-что сказать. Стороны, участвовавшие в интересующей вас сделке, просили об абсолютной конфиденциальности. Биологическая мать не хотела, чтобы ее имя было предано огласке. Все материалы давно опечатаны.
– Речь идет о расследовании убийства, господин Ван Гейтс. Одна из приемных дочерей погибла.
– Да, я знаю. Но я не вижу связи с удочерением сорокалетней давности. Какое это может иметь отношение к вашему расследованию?
– Зачем вам звонила Анна Леони?
Он явно опешил. И что бы он потом ни говорил, это не могло замаскировать первоначальную реакцию – выражение крайней растерянности.
– Простите? – переспросил он.
– За день до убийства Анна Леони позвонила вам в офис из своего номера в отеле «Тремонт». Мы получили распечатку ее телефонных звонков. Ваш разговор длился тридцать семь минут. Так вот мне кажется, что эти тридцать семь минут вы должны были о чем-то говорить. Не могли же вы заставить бедняжку так долго ждать на линии?
Он не ответил.
– Господин Ван Гейтс!
– Этот… этот разговор был конфиденциальным.
– Мисс Леони была вашей клиенткой? Вы выставили ей счет за эту консультацию по телефону?
– Нет, но…
– Выходит, вы не связаны обязательствами по отношению к этому клиенту.
– Да, но я связан обязательством по отношению к другому клиенту, который просил о конфиденциальности.
– К биологической матери.
– Да, она была моей клиенткой. Она отказалась от своих детей с одним условием – что ее имя навсегда останется в тайне.
– Это было сорок лет назад. Возможно, она уже передумала.
– Понятия не имею. Я не знаю, где она сейчас. Я даже не знаю, жива ли она вообще.
– Поэтому звонила Анна? Узнать о своей матери?
Он откинулся на спинку кресла:
– Усыновленные дети часто интересуются своим происхождением. Для некоторых оно становится навязчивой идеей. И тогда они начинают охотиться за документами. Вбухивают тысячи долларов, доводят себя до инфаркта в поисках матерей, которые вовсе не желают быть найденными. И если они все-таки находят их, конец редко бывает как в сказке. Но она искала именно это, детектив. Сказку. Иногда лучше забыть о корнях и продолжать жить своей жизнью.
Риццоли подумала о своем детстве, о своей семье. Она всегда знала, кто она. Видела своих бабушек и дедушек, родителей, замечала в их лицах свои черты. Она была одной из них, вплоть до ДНК, и, как бы порой ни раздражали ее родственники, Джейн знала, что они одной крови.
А вот Маура Айлз никогда не видела своих родных. Может быть, идя по улице, она искала в лицах прохожих похожие черты? Знакомый изгиб губ или носа? Риццоли очень хорошо понимала отчаянное желание докопаться до своих корней. Узнать, что ты не оторванный побег, а ветка дерева с глубокими корнями.
Она посмотрела в глаза Ван Гейтсу:
– Кто мать Анны Леони?
Он покачал головой:
– Я вынужден вновь повторить. Это никак не связано с вашим…
– Позвольте мне решать. Назовите имя.