в нашу субстанцию. Теперь они могут забирать вещественные объекты отсюда — разумные, могущие спать объекты…
— Не рекомендую так бездушно о моем друге.
— Но сами сюда входить не могут, о чем я вам только что докладывал. И вот представьте себе, что будет, если они похитят отсюда всех нас, антиизмерителей. Катастрофа! Исчезнет последняя надежда человечества избежать вечного рабства!
— Но почему именно Пимского?
— Вы и сами прекрасно сознаете. Потому что спал он весьма необычно, ваш Пимский. Жаль, очень жаль, что мы им заинтересовались столь поздно и так поверхностно. Много тайн унес он с собой. Теперь вы должны со всею остротой понять — насколько вы необходимы нам, человечеству. Вы один знаете такое о Пимском, что никому другому не узнать вовек.
— Увольте. Вы вполне можете обойтись собственными средствами, этим вашим особым родом сна.
— Не можем. В голову к вам залезть мы, увы, не в силах. Прошлое увидеть во сне? Но наши возможности подробного изучения прошлого во сне ограничены. Большими временными интервалами мы можем сновидеть только настоящее.
— Позволю себе отвергнуть ваши предложения. Взамен могу обещать полную конфиденциальность нашей беседы. А что до «измерителей» — так незачем и беспокоиться. Как только они заберутся ко мне в скаллбокс, — дюк постучал пальцем себе по лбу, — вы же немедленно всё и распознаете.
— Нет. Не так всё просто, князь. Во-первых, мы нуждаемся в вас. И нуждаемся как в искреннем нашем соратнике. А во-вторых…
— Достаточно первого — вы, само собой, не отпустите меня.
— Вот видите. Если что — повесим на вас дело «об изощренно-циничном убийстве приват-доцента Пимского». Если благодаря августейшему покровительству вы погасите неминуемый скандал с непредвиденными для вас последствиями, прибегнем к более радикальным мерам.
— Это-то я и хотел от вас услышать. Теперь могу прямо заявить, полковник, что смерти я не боюсь, а равно всякоразных мыслимых телесных мучений. Раз вы во мне так нуждаетесь, предлагаю следующие правила наших отношений. Иных правил, полагаю, предложить не смогу. Так что соглашаться придется вам, милейший. И немедля. Первым делом вам надлежит принести извинения за ваше свинское хамство. И встаньте, полковник. Встаньте, вы разговариваете с наследным дюком, полномочным тайным государственным советником и членом Военной Коллегии!
Полковник дико изменился в лице. Багровое пятно стало расплываться по лицу, от лба к шее. Полковник медленно поднялся из-за стола и…
Сиос — «звучащий» язык гиперборейских манускриптов.
Лист манускрипта гипербореев скорее напоминает картину, написанную талантливым ребенком, — замысловатое переплетение бегущих в разные стороны и снова встречающихся разноцветных линий на белом листе. Линии семи цветов радуги вьются вокруг горизонтальных черных линий, образуя суть, полифоническое звучание написанного. Линии цветов радуги — звучащие линии. В тех местах, где они пересекаются друг с другом, — рождается звук. Один и тот же звук может звучать по-разному в зависимости от того, в каком смысловом слое он читается, с какими и со сколькими линиями в узле пересекается этот цвет. Но и один звук может записываться по-разному, разными узлами — объяснить это еще сложнее.
Письмо гиперборейского манускрипта создается наложением всё новых смысловых слоев — линий, узлов на уже написанные слои. У каждого смыслового слоя свои узлы на общей белой линии. Но один и тот же узел может принадлежать сразу нескольким смысловым слоям, если в нем сходятся линии от узлов разных слоев. И в зависимости от того, в каком смысловом слое читать этот узел — такой звук он и породит, один узел может издавать несколько звуков.
Когда гиперборейский текст читается — то «снимается» с листа мелодия одного избранного для прочтения смыслового слоя. И, воспринятая, мелодия звучит в душе, порождая движение смысла в разуме — текст под неё, звучащую в душе, творится читающим по ходу чтения, его собственными словами. На первой странице манускрипта обычным линейным черно-белым письмом обозначены элементы, привязки того места, эпоса, города — словом, мира, которому посвящен текст; узнаешь «сцену», «картины», «декорации», относящиеся к манускрипту. И, зная это, уже можешь читать «звучащее» письмо, рассказывать сюжет выбранного смыслового слоя.
Глава тринадцатая
Мастер Ри открыл глаза. Странник Фью уже сидел перед костром и натужно раздувал еле тлеющие угли. Здесь, на вершине этого небольшого холма он ухитрился соорудить под ветвями одинокой, истерзанной ветрами и непогодой сосны нечто вроде навеса.
Хорошо лежать на сухих ветках и смотреть на безудержный ливень, разгулявшийся над мрачной равниной. Мастер Ри любил дождь.
Он смотрел на колышущуюся завесу воды и слушал негромкое бормотание ливня. «Полежи еще, Мастер Ри, подремли, пока я смою пыль с дороги, по которой тебе идти, — уговаривал дождь. — Сейчас я умою мхи и травы, листья и ветви, камыш на болотах. Подремли, я скоро…» Так говорил ливень.
Спокойно было лежать, слушать сырой напев капель да пыхтение странника над углями.
— Ага, проснулся, — отдуваясь, повернулся странник к Мастеру Ри. — Слушай, рыцарь, может нам сегодня никуда не выступать? Смотри какой дождище. Еще до тропы не дойдешь, а уж до нитки промокнешь. Переждем?
Мастер Ри повернулся на бок, посмотрел на фигуру странника, на костер, от которого уже тянуло теплом, на туманную занавесь дождя. «Я скоро, я уже скоро. Вот только эту травинку омою, вот только с этой ветки пыль уберу, вот только…», — озабоченно бормотал ливень.
— Фью, — сел Мастер Ри. — Чем же мы займемся?
— Есть чем заняться, — ответил странник.
Он извлек из-под вороха веток и поставил перед рыцарем ларец, который вчера Мастеру Ри вручил посыльный от магистрата гиперборейского града.
— Древняя вещь, — с уважением сказал он. — Эта вещь тебе дадена самими гипербореями. Теперь я вижу, они многое предусмотрели, тысячелетия назад. Открывай.
Мастер Ри не спеша рассматривал ларец. Крепкий был ларец, хорошо сработанный и не без изящества. По окантовкам серебристого металла проступал тонкий узор. В крышку была вделана отлитая из настоящего червонного золота древних пластина. «Манускрипт Верных» — было начертано на ней древнелатинскими буквами. А на месте замка был просто квадрат гладкого металла. Без всякой замочной скважины.
— Вижу, дело это мудреное, — истолковал молчание Мастера Ри странник. — Пока суть да дело, заварим чаю. В такую сырость даже рыба в пруду начинает день с доброй кружки крепкого чая.
Иканиец возражать не стал. Они занялись завтраком. А дождь всё шел да шел. Время на этой равнине, казалось, остановилось. И лишь в двух путниках оставалось его биение.
Странник отставил чашку и вновь вернулся к ларцу.
— Рыцарь, ты попробуй приложи к этому замку палец, что ли.
Мастер Ри последовал совету странника, приложил палец к металлическому квадрату на месте замка — щелкнули пружины и крышка приоткрылась. В ларце оказался увесистый том в деревянном, убранном в серебро переплете. Пыль, эта вездесущая, всепролазная злодейка тонким слоем лежала прямо на фолианте. И больше ничего.
— Так я и знал, что там книга, — обрадовался странник. — Дай-ка сюда.
Мастер Ри взял в руки небольшой, но тяжелый манускрипт. Протянул страннику, но тот возразил:
— Сперва раскрой, погляди.
Иканиец открыл манускрипт на первой странице — перед глазами возник странный орнамент, начертанный вьющимися цветными линиями по желтому пергаменту. Он улыбнулся и начал читать:
— Здравствуй, дорогой Мастер Ри. Давно собиралась тебе написать это письмо, но никак не находила времени. Всю весну стояла прекрасная погода, и многие травы уродились на славу…
Мастер Ри поднял голову — странник беззвучно смеялся.
— Бери, Фью, может, ты сумеешь разобрать это письмо древних.
Странник долго изучал манускрипт, неспешно перелистывал страницы, иногда возвращался к уже просмотренным.
— Писано в сто седьмой год со дня основания Града Городов Гиперборейских, — сказал он и вновь умолк, всматриваясь.
— Различается немногое, — наконец оторвался от книги старец. — Нелегко читать гиперборейские книги. Речь идет о городе. Великий город, прообраз первых городов, что строили эти странные, называвшие себя гипербореями. Легенда говорит — вокруг их городов возникали первые княжества и королевства. Но гипербореи строили не королевства, а свои города. Знаешь, что на их языке значит слово «город»? «Улитка, ползущая по горе». Соединение миров, — странник бережно перевернул страницу. — Вот, рыцарь, слушай:
«Город этот выстроен был третьим. Место избрано для него было — пологий склон высокой белой горы». Тогда, во времена Первых городов, все горы были белые. «Когда смотришь на него от подошвы — перед глазами город-гора, в небо устремленная. У зрящего с вершины — крыши домов ручьями стекают в долину реки…» Дальше две страницы про то, что видится, что скрыто в городе. Планировка, архитектура, смысл ее. Я ищу линии предсказания — да только поди отыщи.
Странник склонился над книгой и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу.
— Эх, старый дурень. Вот же они, эти линии, в философском слое спрятались! Теперь слушай внимательно.
«Иной город перед собой видишь. Обойди стороной город сей, усталый путник, ибо не найдешь там достойного ночлега и приюта, а будешь обманут. Если, движимый храбростью или безумством, войдешь — тогда берегись. Всё здесь обман и всё ложь. Город сей — суть зеркало: отражение живого в мертвом, истинного в ложном. Дома и площади — зеркало, окна и крыши — зеркало, плиты мостовой и самое небо — всё суть зеркала, и не разбить их, не пересилить злого чародейства. Горе дерзнувшему всмотреться. Этого и ждет одинокое, в тоскливой злобе затаившееся за зеркалами существо. Оно незримо и бессильно в мире, оно обречено на созерцание зеркал, а зеркала эти — его паутина. Его скудная доля — ждать, пока некто не войдет в город. Он войдет и глянет на стены города, и стены отразят всмотревшегося, и хозяин города вберет в себя сущность всмотревшегося и сам явится из зазеркалья, одев телесный состав всмотревшегося во всех сущих мирах».