ловами, по неорганической трансмутации элементов. На фоне современных задач — дело частного порядка. Но как оказалось, не совсем частного. Не одни только химические элементы реагировали на камень, но и сложные структуры — животные и люди. Итог: трое магов конклава ума лишились, и их сожгли инквизиторы. Двое повесились — эффект мнимой совести. Мой лучший ученик Петрагонатус оказался предателем. На самом деле, никаким тайным злодеем он не был и быть не мог. Он был умным и верным специалистом. Но произошло спонтанное упорядочение структуры. Отсюда изменения причинности в прошлом, отсюда результат в настоящем. Впрочем, о хроноэффектах мы с вами немало говорили и необходимые меры обсуждали. Итак, призываю — следите за событиями, но особо отслеживайте признаки спонтанного упорядочения на уровне человеческих мотиваций и поступков. Архипелой, что там у нас по энергетике?
Голос из зала: А что стало с Петрагонатусом?
Главмаг Алферий: Я остановил его сердце.
Заммаг Архипелой: С энергетикой всё в порядке. Хм. Реакторный зал изолирован от посторонних. Я даже не побоялся и уже на данной ранней стадии трансмутации очертил его Двойной Пентаграммой, на свою ответственность. Думаю, материя потерпит. Забор энергии осуществляется напрямую, минуя стандартные материальные носители. Использую уже трансмутированный субстрат. Расход энергии — почти норма.
Главмаг Алферий: Что означает слово «почти», Архипелой?
Заммаг Архипелой: Небольшое превышение расчетной мощности, порядка трех процентов. Мы это анализируем.
Главмаг Алферий: Некогда анализировать. Времени осталось — принять решение. Докладывай о результатах анализа, что у вас там есть, и примем решение. Времени, повторяю, нет. И зря ты, Архипелой, с Пентаграммой балуешься. Я бы на твоем месте поостерегся. Не для твоего ума эта игрушка. Мы два тысячелетия над ней корпели, и то не злоупотребляем. Ты отвечаешь на знаковом уровне за реакторный зал, а Пентаграмма отвечает за тебя на материальном уровне. Докладывай, давай.
Заммаг Архипелой: Анализ показывает… (Пауза.)
Маглаб Петрониус: Позвольте мне, коллеги. В расчеты закладывалось два процента отклонения от естественного хода реакции. В расчет принимались лишь спонтанные процессы сопротивления материи, о которых и говорил Главмаг. Но надобно принять в расчет, что в уравнении энергетического баланса реакция, известная как «холодный ядерный мнемосинтез», записана в символах неорганического субстрата, а вот сама трансмутация, она главным образом идет на уровне органического коллоида. Отсюда, я вполне допускаю, может проистечь наш искомый один процент.
Учмаг: У вас есть соответствующие расчеты?
Маглаб Петрониус: Я тут набросал кое-что. Выходит, что в тензоре пространственной структуры органического вихря возможен нелинейный эффект третьего порядка малости. Мы в лаборатории промоделировали на «супереэске» — да, есть один процент.
Главмаг Алферий: Уравнения, говоришь? И что твое уравнение нам советует, какое решение принять?
Главмаг Алферий: Ясно. Итак, решение.
Маглаб Петрониус: Думаю, пока можно пренебречь потерями энергии, учитывая их малую величину.
Заммаг Архипелой: Я со своей стороны готов обеспечить надлежащий контроль.
Главмаг Алферий: Обеспечивай. А Пентаграмму — сотри.
Заммаг Архипелой: Да как же ее сотрешь-то?
Главмаг Алферий: Кáком. Или ты ее или она тебя. Ну что ж, коллеги. Полагаю, вопрос ясен.
Заммаг Архипелой: Батюшка Алферий, не погуби!
Главмаг Алферий: Думаю, что на этом можно завершить. Учмаг, формулируйте.
Учмаг: Согласно утвержденному регламенту и поступившему предложению, объявляю заседание Магистериум Максимус закрытым. Напоминаю, что следующее заседание, согласно графику, завтра в восемнадцать ноль-ноль.
Конец стенограммы.
Конференц-зал опустел. И только возле стола президиума застыла грузная фигура Архипелоя Вангелыча. Вангелыч тихонько скулил.
В коридоре Алферий Харрон негромко окликнул другого своего холопа, профессора Менелая Куртовича Неддала:
— Менелай, разузнай-ка у своего математика, как его?
— Зонова?
— Да. С каких пор он водится с Голубцовым из отдельной лаборатории?
— Понял, батюшка. Непременно поговорю.
Глава вторая
Данила проснулся от тошнотворного запаха, бьющего прямо в лицо, — сложный букет перегара, табачной вони и чеснока.
— Вышла из мрака младая с перстами пурпурными Эос! — У дивана стоял Тимофей и вполголоса подряд цитировал: — Вставайте, граф! Рассвет уже полощется…
Увидев, что Данила проснулся, прервал цитату:
— Ну, как это называется?
Данила сел, отбросил плед, потянулся, отдышался:
— Ты о чем? — зевнул.
Горкин негодующе подошел к «своему» столу.
— Вот! Вот! Почему не в сейфе? Небось, еще и включал? — В голосе зародилась дрожь негодования.
— Да. Он работает нормально.
— Ты? Починил? — Горкин казался растерянным. — Работает?
Он сел на стул и нервными движениями принялся набивать трубку.
— Данила, ему нельзя, чтобы другие его… Нельзя, никак нельзя. Он же уже почти разумный, он…
— Да ты о чем? Искусственного интеллекта достиг?
— Ну… Не то, не то. Это как ассоциативное воображение. Одна картинка на другую наплывает, и рождается новая, выплывает. Нет, не так. Понимаешь, с ним надо бережно, чтобы никакую гадость не внести. Он очень ранимый.
— Куда внести, в коллоид?
— Что? Химия? Нет же, коллоид — это только носитель. А он там, в ассоциативных образах.
— Ну-у… — И Данила вышел по малой нужде.
Вернувшись, подошел к умывальнику и принялся умываться. Тимофей уже включил свое детище — оно вправду работало — и воодушевленно негодовал:
— Я чего вообще зашел. Новостей много. Зоныч наш чуть жизни не лишился. Вообрази, идет человек мирно к метро, правил не нарушает, и вдруг на него совершенно нагло, прицельно — машина. Он на тротуар, а она по касательной и ну преследовать!
— Иди сюда, на спину полей.
— А сейчас его шеф к себе потребовал — мы на лестнице встретились, он и так как бледный лист трясется… — Тимофей взял кружку и принялся поливать.
— Ага. Что за машина?
— Машина-лимузин. Черный зис, членовоз.
— У Веткина был такой, он и сейчас на ходу, в гараже стоит.
— Ага, а в подвале туман белый. Фрузилла заблудился.
— Тьфу ты, в глаз попало.
Данила стал обтираться большим вафельным полотенцем.
— Дела, говоришь?
— Еще те, — подтвердил Тимофей. — На входе новый приказ висит…
— Про форточки?
— Зачем? Про силовую фазу. Отныне ее не будет. Мерзавцы, представляешь, эксперимент века у них сверхсекретный. Ведь бардак же творится, а у них это «некоторые побочные эффекты экспериментальной деятельности». Целую неделю такой жизни обещают.
— Так что там Фрузилла? — Данила стоял у открытого холодильника и внимательно изучал содержимое, будто видел впервые.
— Разве только он? Весь отдел Сороки там накрыло и сантехников.
— Не горячись. По порядку — как накрыло, где накрыло, на каком основании, — Данила выудил две банки да четверть головы сыру, да лучку зеленого.
— А я и так по порядку. Туман мелкодисперсный, подвалы им как бы затоплены. Фрузилла, отчаянный мужик, бытовку пошел искать, за опохмелкой, нагло нырнул в туман. Вот и рассказывает — два часа бродил, бытовки не нашел. Говорит, думал всё, кранты, заблудился. Помирать собрался. Там, говорит, это просто. Внизу, говорит, всё не так. А потом, Данила, самое интересное произошло — он как в сон провалился. Он вроде как в лесу, а к нему из лесу такой лохматый, в джинсах, ведет цепочкой этих, сорокинцев, и Эдика, тот должен был из ночной сменяться. Поманил Зилыча эдак ласково. Ну они и вышли. Фрузилла щас у себя в механической, маты гнет. Как раз можешь его проведать. Эдика на «скорой» увезли. Он такое сказывал… Он же там всю ночь.
— И что ты по этому поводу думаешь?
— Вообще-то страшно.
— Ага. Ладно, пока замнем. А скажи мил человек, — Данила с сочным треском разгрыз луковицу, — зачем ты с утра чесноку нажрался?
— Ну, парень, ты меня удивляешь. Это же чесночная настойка! Первое дело, чтоб организм не гнил. Защита от продуктов гидролиза. Дело было так. Копали мы одно хуннское захоронение в монгольской Гоби. Места — сам знаешь: очаги чумы, очаги менингита. Воды нет, а если найдешь — дизентерию гарантирую. Ну вот. Нацедишь этой жижи — и что дальше? Таблетки военные — от них же печень в две недели распадается. На тетрациклине тоже долго не протянешь — кишечную микрофлору выбивает. Так мы что придумали. Спирт у нас был. Чесноку тоже — прорва. Пятьдесят грамм такой настоечки принял — и накачивайся вслед из бурдюка, только сразу, в один прием; чем больше влезет, тем лучше.
— Вот как спиваются таланты.
— И как опохмелка это верное дело…
Тимофей остановися. Сосредоточился на компьютере. По экрану плыли сюрреальные изображения. Они непредсказуемо меняли окраску и формы, росли, рассыпались как в калейдоскопе, выплывали одно из другого. Тимофей любовался. Но недолго.
— Послушай, Данила, всё же как-то страшновато всё это. Про этого лохматого фантома в джинсах уже весь институт знает, только о нем и говорят. Процесс контакта с ним в принципе один и тот же.
— Мне это уже ведомо. То есть, скажи мне друг, ты отдаешь себе отчет, что происходит совсем не то, конкретная чертовщина?
— Увы. Пойду я, разузнаю что и как.
— Нет, Тим, посиди. Есть разговор. Видишь ли, я, похоже, этой ночью побывал в очень странном мире…
— А я по ночам вообще превращаюсь в знаменитого табгачского хана Тоба Дао!
Табгачский хан Тоба Дао некогда был совершенно реальной исторической личностью. Во всяком случае, китайские летописи его до сих пор боятся.
Итак, табгачский хан Тоба Дао, согласно писаниям очевидцев, жил-был давным-давно, далеко на востоке, в великих северокитайских степях. И был он государем, даже более — императором могучей империи Тоба Вэй. Причем вступил на престол вполне законно, заняв место почившего от старости почтенного родителя, что в тех краях случалось нечасто. Говорят, что было это эдак в 423 году. Земля была тогда совсем другой, текли по ней молочные реки с сахарными берегами, в дремучих дубравах можно было встретить настоящего лешего, драконы водились. Но можно сказать, что и не было этого, драконов то есть.