катастрофу нельзя. Сперва проверить, всё проверить, ощутить кожей. Поэтому и проводит целый день под институтом, охотно соглашается подвезти Голубцова и тщательно, хотя и осторожно расспрашивает. По ходу разговора вдруг понимает — Голубцов не просто свидетель, он и сам как-то замешан во всем этом.
Нет, тогда он этого еще не понял, а скорее почувствовал. Возвратясь же домой, стал подробно перебирать в уме собранные факты, припоминать — кто и что говорил, и как. Тогда и сообразил — творится роковое, несомненно бесовское, и творится не как всегда — «само по себе», через неразумие человеческое, а имеются те, кто прямо всё это направляют, и Голубцов этих несомненно знает. Монстры — вот кого можно схватить за руку и выставить на всеобщее обозрение с их колдовскими делами в виде растворяющегося института.
Голубцов, понятно, ничего прямо не сказал ни о самих монстрах, ни о своей вовлеченности, но отец Максимиан почувствовал — так нарочито простой свидетель или даже потерпевший рассказывать не станет. Да и говорил Голубцов как-то не в своей манере, рублеными фразами, словно сам себя одергивал. А потом и вовсе чуть ли не до проповеди дошел. «Неужели оно? оно и есть. Началось», — думал отец Максимиан, но хотелось исчерпывающей информации — ведь не призраки эти монстры, выглядят, небось, как люди. Притом либо сами облечены административной властью, чтобы выдать всё за научный эксперимент, либо имеют решительное влияние на власти. В любом случае — фигуры наверняка заметные, имена их на слуху. Надо бы поговорить с профессором Тыщенко, позвонить прямо сейчас.
Профессора Тыщенко телефонный звонок застал за интересным занятием. Тыщенко готовился к отключке. События уходящего дня так заметно повлияли на него, что иного средства спасения, кроме как вдрабадан напиться, у него не оставалось. Поэтому он и сидел за кухонным столом, на столе бутылка водки, рядом рюмка. Тыщенко уже успел наорать на жену, и теперь она не мешала. Уже была испита первая рюмка — добротная отключка, как известно, достигается неторопливым и дозированным употреблением соответствующего количества водки.
И вот телефон. Супруга Нинель Николаевна позвала из коридора:
— Витюша, тебя спрашивают к телефону.
— Кто?
— Отец Максимиан.
— Наконец-то! — Тыщенко устремился к телефону.
Отец Максимиан желал приехать немедля, уточнял адрес. Положив трубку, Виктор Павлович сказал супруге:
— Нина, отец Максимиан сейчас прибудет.
— Что ты говоришь, Витюша! Такой человек!
Нинель Николаевна всплеснула руками и незамедлительно отправилась в спальную готовить себя к приему почетного гостя. Тыщенко принялся нервно рыскать по квартире, забрел в спальную и увидел, как супруга красит губы.
— Ты что! Прекрати, он не ухажер какой, он — служитель культа!
— Ну и что, Витюша, я-то всё равно — женщина.
— Тьфу! — махнул рукой Виктор Павлович и пошел к двери послушать — не поднимается ли кто лифтом.
Когда появился отец Максимиан, Нинель Николаевна повела было гостя в зал, намереваясь устроить достойный ужин. Но гость сказал, что ему крайне необходимо побеседовать с хозяином один на один. Тыщенко пригласил о. Максимиана в свой рабочий кабинет.
Разговор для о. Максимиана оказался удачным. Сперва Виктор Павлович ударился в эмоциональные излияния. Некоторое время о. Максимиан всё это слушал. Еще раз отметил про себя, что дело по-настоящему грозное, раз вот профессор, далекий, в общем-то, от религии человек, объявляет всё концом света, утверждает, что поле Армагеддон здесь и располагается. Отец Максимиан поспешил успокоить Тыщенко насчет конца света и перевел разговор в более динамичное русло. Стал расспрашивать об институтском начальстве. Он знал уже о существовании в институте двух противоборствующих группировок, поэтому прямо спросил, какая из них стоит за теми экспериментами, с которых, по словам Тыщенко, всё и началось. Оказалось — группировка Закрытого Ученого Совета. «А кто его возглавляет?» — «Вообще-то директор, но он сейчас в командировке. Поэтому замещает Харрон». — «Кто?» — «Алферий Харрон, замдиректора по науке».
— Примечательная фамилия, не находите?
— Чего в ней примечательного? Вот есть академик Корнедуб, или членкор Доезжай-Лемех…
— И всё же примечательная фамилия…
— Вполне согласен с вами, святой отец, но только есть еще академик Шварценеггер.
— Но это фамилия американского киноактера…
— Вполне согласен. Да только наш Шварценеггер — академик.
— А Сильвестора Сталлоне в академии нет?
— Сильвестор есть, но он не Сталлоне, а Грязин, профессор, очень известный, очень.
— Хм. И что, силен ваш Харрон?
— Еще как! У него сам директор вот здесь вот, — Тыщенко потряс кулаком, как бы что-то в нем сжимая. — И с Первым отделом в тесном контакте. Из всех «секретников» он самый секретный, даже официальная научная тема его отдела никому неизвестна…
Далее отец Максимиан узнал, что Харрон решил проводить столь рискованный эксперимент в отсутствие директора. «Никого, гад, не боится», — комментировал Тыщенко. Выяснил — правда, пришлось специально обратить внимание профессора на столь тонкие моменты, — что Харрон единственный, кто всю начавшуюся чертовщину воспринял совершенно хладнокровно, даже где-то равнодушно. Именно он — Тыщенко сам в окно видел — указывал чинам госбезопасности, где и как располагать внешнее ограждение, где ставить КПП, затем водил, представляете — водил их по институту…
— Так, значит, это у них… э-э… совместное предприятие?
— Как это совместное? Да он их за нос водит. Оно совместное было, пока он свою адскую установку не запустил, — Тыщенко вдруг осекся и странно глянул на Максимиана. — Погодите-погодите, святой отец… Это выходит… выходит он сам — полковник госбезопасности! Нет, генерал! Ну ясно! Ах ты ж… Какой же я осел! Остолоп… Он же целый генерал! Ну ясно! Так получается, что он о всех наших приготовлениях знал? Да постой же! Он знает и про оборудование, и как я вольфрам толкнул, и… многое знает. Всё знает! Потому на нас, как на насекомых… Вот оно! Он всех посадит. Почему еще не посадил? Держал для эксперимента… Как кроликов… Да, мы для него подопытные кролики. А ежели уцелеем — вот тогда посадит. Не может не посадить! Он тогда весь институт отхватит, вот что!
Профессор Тыщенко пришел в крайнее возбуждение, отца Максимиана перестал замечать. Тот счел уместным закруглить беседу. Попрощался — Тыщенко даже не заметил. В коридоре раскланялся с Нинель Николаевной, сказал, что ему пора, дела, заботы. Дела и в самом деле ожидали.
Вернувшись от Тыщенко, Василий позвонил Даниле Голубцову. К телефону никто не подходил. «Странно». Набрал еще раз, долго ждал — наконец кто-то взял трубку. Озабоченный женский голос:
— Алло.
— Извините, скажите, это квартира Данилы Голубцова?
— А кто его спрашивает?
— Отец Максимиан.
— В самом деле? Настоящий отец?
— Я священник…
— И я о том же. Нет его. И не было. А вам он что, очень нужен?
— Да вот, мы сегодня беседовали, хотелось бы уточнить…
— Сегодня, говорите? Интересно… Знаете что, приезжайте сюда, сейчас. Адрес у вас есть?
— Да-да, имеется, я по телефонной книге…
— Хорошо. Вот и подождем вместе. До встречи.
Из трубки поплыли частые гудки. «Странные обстоятельства», — подумал о. Максимиан, но мешкать не стал. В самом деле, отчего бы и не подождать на месте? Не мог же Голубцов по дороге затеряться?
В институте между тем творились странные дела. Пока продолжался вывоз сотрудников, Татион, начинающий пятисотлетний практически бессмертный, терпеливо ждал — не появится ли из лифта поднадзорный. Между тем у вертушки осталась жалкая группка сотрудников, не более десятка. Голубцов не появлялся. «У себя в кабинете затворился», — решил Тать и двинулся назад, к лифту.
— Стойте, гражданин! — отреагировал офицер. — Туда нельзя.
Невесть откуда взявшиеся молодцы в беретах подхватили Татиона под локти и повлекли к выходу. Тать решил не применять своих умертвительных способностей по столь незначительному поводу. Стопроцентно он умел только убивать; «отключать», «вязать» и прочее у него получалось не всегда хорошо — поэтому позволил произвести над собою процедуру проверки на призрачность и контроля по документам. В зеркало нехорошо подмигнул, но не своему отражению, а отражению правого конвоира, отчего у того мгновенно сделалась мигрень.
Татиона загрузили в последний автобус и отвезли к метро. Он кинулся к телефону-автомату и набрал номер.
— Харрон? Это я.
— Ты где? — отозвалось из трубки.
— Возле метро. Голубцов исчез. На проходной его не было. В автобусы не загружался… Хорошо. Жду.
Вскоре на площадь перед станцией выкатил черный зис. За рулем сидел сам Харрон. Забрал Татиона и погнал обратно.
На институтском КПП Харрон сказал лишь:
— Это со мной.
Не менее краток он был и на проходной. Оказавшись внутри, скомандовал Татю:
— К нему.
Перед дверью в отдельную лабораторию приказал:
— Открывай.
Татю оказалось достаточно взяться за ручку, чтобы замки звонко отщелкнулись и дверь приоткрылась. Тать вопросительно глянул на босса.
— Заходи.
Тать зашел, Харрон же остался за порогом.
— Походи по углам.
Тот аккуратно выполнил приказание. Остановился посреди комнаты:
— Что дальше?
— Выходи.
Тать вышел, прикрыл дверь.
— Ко мне, — Харрон развернулся и двинулся в направлении правого лабораторного корпуса, в свой кабинет.
В кабинете учинил допрос:
— Итак. Что ты от меня утаил?
— Я? Я всё доложил. От тебя не утаишь.
— Еще раз.
— Еще раз? Угу. Задание было такое — войти через Голубцова в контакт с противостоящей структурой. Я вошел. Пункт второй. Отпечатать ее знаковый код в себя. Отпечатал. Внешне представить всё как попытку «купить» Голубцова с потрохами. Представил в лучшем виде. И даже сроку дал. Аж до захода, вот этого, — и кивнул на окно, за которым багрово отблескивало опускающееся светило.