— Всё?
— Всё.
Тать затаился, втянул голову в плечи. Он и в самом деле не помнил, чего такого он не доложил боссу.
— Комната Голубцова пуста. Ты припоминаешь, чтоб структура покинула хотя бы один из своих знаковых уровней?
— Это невозможно.
— Комната пуста. В тебе вместо оттиска кода противоструктуры — ветер. Куда припрятал, гаденыш?
— От тебя разве спрячешь?
— Знаю. Поэтому вспоминай — что ты изобразил у Голубцова еще?
— Твой Голубцов сам монстр! Сам монстр, точно…
Харрон молча наблюдал истерику начинающего практически бессмертного.
— Да еще какой монстр! Я его убивал, в разговоре, между делом, мне же это раз плюнуть. Если смертный — тут же и ляжет. Табуреткой или ножом я счел нецелесообразным, тут пятьдесят на пятьдесят, он здоровый, я его убивал по-своему. У меня ведьмы и колдуны безо всякого костра обугливались, меня за это из инквизиции поперли, сана лишили. А этому хоть бы хны, хоть бы моргнул, рожа каменная…
Тать осекся под взглядом босса. Поперхнулся. Закашлялся, беспомощно шмыргая носом.
— А этой ночью ты его опять приходил убивать?
— Как приказано было. Но он снова исчез.
— Значит, ты убивал его трижды. Три раза — это цикл. Ты знаешь, что после всякого цикла структура отвечает? Она и ответила — а это в наши планы не входило.
— Чтобы она покинула целый знаковый уровень? Кто таков тогда Голубцов?
— Инверсия.
Здесь надо объяснить подробней. Стоявшие у истоков практического бессмертия маги дали полную классификацию магических структур. Согласно их представлениям, помимо знаковых уровней, на которые можно разложить магическую структуру, существуют три системы самих структур. А именно. Первая система — «тривиальные структуры», иначе структуры «симплифик». Сюда относятся колдуны, ведьмы, экстрасенсы, все случаи «чудес», всякие там мистические общества, вроде масонских лож и тайных союзов индийских йогов, всевозможные культы и мистерии. Во всех этих случаях имеется самодовлеющая квазиразумная структура, и у нее рабочие щупальца — люди, разумные существа.
Вторая система — «совершенные структуры», или структуры «перфектум». В этом случае квазиразумная структура и разумные существа образуют единое целое на равных. К этой системе практически бессмертные относили себя. Других подобных структур обнаружено не было.
Третья система — «инверсии». Здесь есть один разумный индивид, и под его контролем, в качестве его щупалец пребывает квазиразумная структура и вовлеченные в нее другие разумные существа.
Немногочисленные бессмертные единственной опасностью для себя полагали только инверсии и каждую обнаруженную разрушали немедленно.
Оба, и Харрон, и Тать, понимали, что авантюрная затея с трансмутацией — ничто на фоне выявленной инверсии. И более могущественные маги спросят со всей строгостью не за партизанщину (это было неискоренимо, ибо всякий практически бессмертный, нащупавший что-либо небывалое, сулящее силу и могущество, пытался это скрыть от прочих и использовать лишь для себя), а за инверсию, если они ее упустят. Спросят, естественно, если трансмутация прогорит и заговорщикам не удастся выйти в иную материальность, откуда уж они бы сами всех «сделали».
Заговорил Харрон:
— Иди. С контроля трансмутации тебя снимаю. Займешься исключительно инверсией. Сначала установишь способ его исчезновения. Локализуешь. Уничтожишь.
— Харрон, а что с трансмутацией? Получится?
— Да.
Тать немедленно отправился на поиски Голубцова. Но на этот счет у него имелись особые соображения. Харроновское «да» он истолковал однозначно как «нет». Спрашивал же, чтобы понять, куда завтра слиняет босс — на следующий уровень материи или к Атланту, тот, как известно, смотрел сквозь пальцы на всяческие интриги и вольности. Если на следующий уровень материи — тогда босса предавать преждевременно. А если нет — значит, что? «Если до рассвета не уничтожу инверсию — подамся к Хетту в столицу, сдавать Харрона. За это Хетт всё простит». С другой стороны, впору было кричать «караул» — с инверсиями Татю иметь дело никогда не приходилось, и он их боялся, а потому решил, что Харрон подставляет его под инверсию, желает избавиться; но и просто убежать с задания тоже нельзя — тогда и Хетт не спасет.
Харрон остался в институте.
Дверь Максимиану открыли не сразу. Пришлось нажать кнопку звонка еще раз. Но зато не спрашивали «кто там». Дверь вдруг распахнулась.
— Входите.
«Тот же голос».
Отец Максимиан увидел ее. Она отступила назад, и он прошел внутрь, прикрыл за собой дверь.
«Странная женщина».
— Что, святой отец, небось, думаете, что за стервозная бабенка? — усмехнулась Александра Петровна.
Отец Максимиан смутился:
— Позвольте, ведь мы еще не познакомились.
— Ну да вас я уже знаю — отец Максимиан. Меня можете величать Александрой Петровной.
— Вот и познакомились.
«Вот таких и называют соблазнительницами. Разлучницами. Хищницами», — нехорошо подумал о. Максимиан. Нехорошо от того, что как бы себя обманул, будто прежде не встречал такой тип женщин. Встречал, точнее, в свое время сам находил, когда молодая дурь удержу не знала.
— Не пугайтесь, святой отец, соблазнять и кусаться не стану. Пока. Ха-ха, — звонко, коротко рассмеялась и тут же взяла деловой тон: — Вы по телефону говорили, что сегодня беседовали с Голубцовым. Когда вы Голубцова видели в последний раз?
— Да вот, где-то в половине седьмого высадил из машины у Литейного.
— У Литейного? Странно, не думаете?
— Я не вижу здесь странного. Может, дальше собирался идти пешком, прогуляться хотел, успокоиться.
— От чего успокаиваться? Ну ладно. Вы, значит, его подвозили на машине? Откуда?
— Да от самого их института. Там, видите ли, бесовщина творится… или секретный эксперимент на людях, что, конечно, одно и то же.
— Бесовщина? — Александра Петровна смотрела прямо в глаза нехорошим изучающим взглядом. Словно высматривала что-то в самом собеседнике, к делу не относящееся, что-то отвратительное высматривала.
О. Максимиан по своему внутреннему чувству мысленно произнес молитву. Александра Петровна вдруг подступила, взяла за локоть и повела по коридору.
— Смотрите, святой отец, любуйтесь. Вам это будет очень интересно.
И чуть ли не втолкнула в спальню, включила свет — электропроводка не пострадала, и лампы исправно, но тускло светили в закопченной люстре.
— Ну что, какой видончик? Впечатляет? Смотрите, смотрите, любуйтесь. Вот на этой постельке наш Голубцов должен был ночевать…
О. Максимиан осмотрелся и вышел в коридор.
— Александра Петровна, я вижу, вы знаете многое, касающееся Данилы Голубцова. Поэтому желал бы серьезно поговорить с вами о нем, об обстоятельствах, — кивнул на дверь спальни. — Мне бы хотелось знать, кто вы ему, если это не секрет.
— А что вам до этого, святой отец? Еще одну заблудшую овцу спасти надоумились?
— Зачем же вы так, Александра Петровна.
— Я сейчас мягкая, податливая. Просто вздорная бабенка. Меня сейчас Данила интересует. О-очень. Нельзя обижаться на одинокую женщину, запутавшуюся в этой скотской жизни. Я ведь совсем одинокая, правда. Голубцов побрезговал мною, словно я червивое яблоко. А я ведь и любить могу, о-очень. Это вы можете себе вообразить, святой отец? Я ему сказала — не хочешь, чтобы была тебе любовницей, буду как мать.
— Не надо вам так говорить.
— А и вправду не надо. Дурье это, у бабы воображение расшалилось. Это он хотел меня своей любовницей сделать. Схватил буквально в охапку и поволок на диван, вот сюда, — Александра Петровна уже была в гостиной, уже плюхнулась на диван. — Вот так. Вы не представляете, скольких сил мне стоило вынудить его с этим обождать. Ведь нельзя же знакомство начинать с постели, вы со мной согласны, святой отец? Да вы садитесь в кресло. Ведь вам есть что мне сказать, а у меня есть что сказать вам. Говорите же.
Отец Максимиан присел в кресло у окна.
— Александра Петровна, прошу вас, называйте меня не святым отцом, а отцом Максимианом, или просто Василий Львович. В ваших устах слово «святой» звучит так, что я себя ощущаю самым последним грешником.
— Отец Максимиан? Ра-аскошное имя себе отхватили, святой отец. Это ж как перевести? Отец Великий? А вы себе цену знаете, великий отец. Теперь я вижу — у вас к Голубцову нездоровый интерес.
— Помилуйте, Александра Петровна.
«Экая стерва, прости господи».
— Помиловать? Да вы меня сперва помилуйте. А ведь вы меня стервой еще не видели. Может, желаете?
— Ну-у… так мы ни до чего не доберемся.
— В самом деле. Это вы правильно говорите, святой отец. Так что, вы говорите, там у них творится? Бесовщина?
— Да, несомненная.
— Это он вам так сказал?
— Не совсем. Но то, что я услышал от него и еще одного человека, профессора Тыщенко, приводит к такому выводу. Странная, страшная обстановка там. Но я вижу, что и здесь не лучше.
— Если вы это не про меня, а о спальне, то это его так сотрудники погубить хотели. А зачем он им? Он там у них никто.
«А тебе зачем, стерва? — Максимиан поймал себя на мысли, что хочет припечатать этой самой стерве крестом по голове. — Эк меня бесы».
— А мне, может, он надобен, потому что я и есть стерва, великий отец, — Александра Петровна посмотрела зло.
Поднялась, и уже она на кухне.
Через несколько минут возникла в гостиной, держа поднос с кофейным набором, поставила его на журнальный столик.
— Вы как, с сахаром или без?
— Да как желаете, давайте без сахара.
— Значит, без сахара. Берите.
Отец Максимиан взял чашку крепчайшего кофе и пожалел, что не захотел сахара.
— Александра Петровна, нельзя ли всё же узнать, как вы познакомились с Голубцовым? Насколько я понял, вы знакомы недавно?
— От вас ничего не утаишь. А познакомились мы в военкомате. Да. Данила Борисович Голубцов вызывается на военные сборы.
— Но ведь он работает, насколько я знаю, в секретном учреждении.