— Вот и мне стало любопытно. Дай, думаю, разузнаю в чем дело.
— И в чем?
— А ни в чем. Я ему повестку написала, душевную. Он пришел вечерком ко мне, в учреждение. Там мы и познакомились, к обоюдному удовольствию.
«Повестку написала? Да, может, ты ему эти сборы и устроила?»
— Не смотрите, великий отец, так. Как бы я ему подгадила со сборами, если мы познакомились два дня назад в военкомате? Да и кто я там, в военкомате, такая? Ну а вы как с ним познакомились?
— За одной партой сидели.
— Однокашники. Понимаю. Позволите даме курить при вас?
— Пожалуйста, курите.
— Благодарю. Ну а что вас сейчас свело?
— Случай… Меня пригласили в институт на встречу сегодня.
— Кто?
— Профессор Тыщенко, я уже упоминал его.
— Проехали. Ну и что там? Про бесовщину я уже слышала.
— Там? Госбезопасность, территория обнесена забором, в институт не пускают…
— Мимо. Еще что?
— А крыши, верхнего этажа почти что и нет, колдовство какое-то, наваждение.
— Ну а главный там кто?
— Главный?
— Ну да, святой отец, вы сказали «наваждение». Так кто главный наводчик? Кто за всё это отвечает? Ведь надо же кому-то отвечать, если и органы задействованы?
— Некий Алферий Харрон…
— Кто?
— Харрон.
— Жуткое имя. Ничего в нем нет.
— Это фамилия.
— Не важно.
В дверь позвонили. Александра Петровна напряглась, замерла. Позвонили еще. Звонок был какой-то неуверенный, это отметил даже о. Максимиан.
Она подхватилась — и уже в прихожей. Мужской бодрящийся голос:
— Добрый вечер, любезная Александра Петровна. А что, Данилы Борисовича нет дома?
— А тебе зачем?
— Да ведь вчера договаривались в телескоп глядеть. Небо чистое, вот я и подумал…
— Нет его. Уходи. Ступай.
— Да? Ну тогда я пойду…
Дверь захлопнулась. Александра Петровна снова была в гостиной, сидела на диване.
— Кто это был? — поинтересовался о. Максимиан.
— Сосед. Дурак. Ничтожество.
— Зачем вы так о человеке?
— Затем. У вас есть еще что ко мне? Голубцова разыскать можете, нет? Всё в гости ходите. В общем, так. Этот дурак здесь с Голубцовым вчера трепался. После него еще один пришел, сотрудник.
— Это вам Данила рассказывал?
— Нет, дурак этот, сосед. Подсматривал, кто к Голубцову ходит. Услышит звонок — и к двери, да, может, весь день у двери стоял. Говорит — странный субъект, курьер от института, что ли, оповещал… Странный. Я после него пришла. Он Голубцова всего как лимон выжал. Так что, святой отец, как бойца любовного фронта Голубцова вчера не было, наврала я вам всё. Так, хорохорился. Это всё я, должна же была как-то его расшевелить.
Александра Петровна замолчала. Нервно курила, выпуская дым через ноздри. Вдруг сказала:
— Шли бы вы, отец Максимиан. С вами ожидать — лучше повеситься. Вы какой-то напряженный. Идите.
За порогом квартиры отец Максимиан перекрестился и стал читать молитву.
Он не заметил, что дверь справа чуть приоткрыта и в зазор за ним наблюдают.
«Теперь куда?»
Он приехал на Смоленское кладбище, прошел к часовне, постучал в окно сторожки. Появился сторож, тихий старичок, бывший когда-то армейским полковником. Отец Максимиан попросил открыть часовню. И, оставшись один, долго молился.
Глава пятая
— Я возьму на КПП какой-нибудь катафалк, и к нему домой, — сказал Тать.
— Бери.
— С места позвоню.
— Звони.
Татион прибыл на квартиру Данилы. Двери не открывали. Но Тать знал — кто-то внутри есть. Медленно, как бы нехотя, провернулись замки, Татион толкнул дверь и вошел в квартиру.
— Что глядишь, красавица, гостей боишься?
Красавица сейчас выглядела страшнее любой уродины. Лицо цвета спелого миндаля или увядающего асфальта, рельефные морщины; жалкое, беспомощное лицо.
— Ну, веди, хозяйка, показывай, как тут живете. Ты говори, говори, нельзя молчать, а то задохнешься.
Тать уже знал, чуял, что Данилы здесь нет.
С видимым удовольствием зашел в спальню, стал посредине, под люстрой.
— Эй, как тебя, видала? Моя работа. Здорово, правда? Так как там тебя? Говори, милая.
Александра Петровна попыталась произнести свое имя-фамилиё:
— Ал… Ал… на… Пе… Пе…
— Не тужься, красавица, мне ты не нужна. Мне Голубцов нужен. Он сегодня был?
Она отрицательно мотнула головою.
— Не был Голубцов, — Тать вышел из спальни. — Что уставилась?
Александра Петровна вовсе не уставилась, просто не могла отвернуться. Вдруг она всхлипнула и стала медленно сползать по стене на пол. Завалилась набок, лицом вниз.
Тать пнул ее ногой.
— С бабами иметь дело — не дело. Скаламбурил, Татионыч, умеешь. Кто же тут был еще?
Тать повел носом.
— В гостиной, говорите?
В гостиной он перенюхал всё: стол, диван, кофейные чашки, тщательно обнюхал кресло у окна. А потом, не закрыв за собой дверей, вышел из квартиры.
На площадке опять принюхался, оборотился к двери справа, толкнул ее. Она распахнулась легко: была не заперта. В прихожей обнаружился Аполлинарий Матвеевич.
— Кто ты, человек? — тихо-тихо спросил Тать.
— Я? Я… Сосед… Аполлинарий Матвеевич.
— Сосед, говоришь?
— Да вот…
Тать втянул в себя воздух.
— Чем это у тебя пахнет? Ладаном?
— Есть немножко. Но я больше индийские курительные палочки предпочитаю. На рынке есть, вот я и прикупаю.
— Зачем?
— Э-э, для контакта, понимаете ли…
— Не понимаю.
— Инопланетяне к нам пожаловали, прилетели. Вот и ихняя летающая тарелка светится, сейчас она в стороне Марьинки…
— Продолжай.
Это оказалось издевательским приказом продолжать всяческие контакты и наблюдения за пришельцами. Татион не заинтересовался Аполлинарием Матвеевичем и не устроил тому допрос с пристрастием, — слишком ничтожным человечишкой счел, а зря. Потому ничего не узнал Тать о недавнем визите о. Максимиана. Аполлинарий Матвеевич же о. Максимиана вполне идентифицировал: не раз видал по телевизору. С этим «продолжай» Татион и удалился.
Аполлинарий Матвеевич, выждав для верности минуты три, бросился в Данилину квартиру. Сразу узрел Александру Петровну, навзничь лежащую в коридоре.
— Голубушка моя, что этот страшный человек сделал с вами?
Он пал на колени, приложил ухо к груди своей симпатии. Сперва не слышал ничего, хотел уже было расплакаться, но вот послышались далекие-далекие, нет, не удары, а как бы взмахи крыльев улетающей бабочки — она всё дальше, взмахи всё слабее, словно улетает в холодную страну, из лета в зиму.
— Не брошу, спасу, спасу тебя. Прочь отсюда, ко мне, голубушка, ко мне…
Причитая, Аполлинарий Матвеевич бережно перенес Александру Петровну из этой страшной квартиры к себе, уложил на свой знаменитый топчан и бросился звонить в скорую помощь…
— Харрон? Я. На квартире пусто. Не было его.
— Татион, советую тебе повеситься. Вариантов нет.
— Взаимно. Может, покойников проверить?
— Проверь. Но его там нет. Но ты проверь.
— Ладно, посмотрю. Всё равно повеситься у нас не выйдет, конституция не та, хе-хе.
— Проверь быстро, и ко мне, пока мосты не развели.
Харрон повесил трубку. Тать нервничал, потому и начал дерзить боссу. «Покойниками» он назвал Никиту и Тимофея, которым уже полагалось быть таковыми. Первым решил навестить «неподписанта» Зонова, тот жил далеко — в Купчино.
Дверь открыла жена, удивленная поздним визитом сослуживца. Тать не стал входить:
— Как наш неподписант, умер?
— Ой, что вы? Вы кто?
— Я уже говорил — сослуживец, — Татион тут же продемонстрировал свой рабочий пропуск. — Он должен знать. Да я о Зонове. Вы супруга?
— Да, супруга, то есть да, жена. В лихорадке он, уже врачи были.
— А Голубцова не было? Голубцова, спрашиваю? Знаете о таком?
— Да-а… Нет, не было.
— Лихорадит, говоришь? А ну, покажи, где он. Хотя нет. Пусть лихорадит. Для нас он пуст, как папирус. Помрет так помрет.
Супруга не сразу закрыла за визитером — стояла ничего не соображая. Вдруг опомнилась и поспешно захлопнула дверь.
Безразличие Татиона спасло Никиту от верной смерти.
Тимофей Горкин хлестал у себя на кухне чай, стакан за стаканом. Заваривал круто, почти чифир. На столе, на подоконнике были навалены бумаги — старые рукописи. На полу валялись пустые папки. Табачный дым висел сизыми пластами. Тимофей сидел, запустив руки в шевелюру и уставясь на последний лист своего давнего сочинения. Сочинение называлось: «Повесть ужаса «Догнать закат»». Битых два часа он перебирал рукописи в поисках этой повести, написанной бог знает когда. В повести точно отображались происходящие с ним сейчас события — так, по крайней мере, Тимофею казалось. Перебирая бумаги, он испытывал охотничий азарт, азарт охотника, рискующего в любой момент оказаться дичью. Точно так и выходило — герой повести погибал, никаких шансов автор ему не оставил.
Сюжет был незатейлив — юный археолог получает направление в экспедицию — обнаружили «город мертвых» в Саянах. Там он застает странные и страшные события. «Город мертвых» уже раскопан, и уже вышли из древних заговоренных могил духи мертвых. Они завладели телами всех участников экспедиции — буквально ни одного нормального человека, сплошь мертвецы, и они ведут себя нагло — посторонним кажут себя людьми, куражатся, разыгрывают из себя археологов, всячески морочат. Герою повести отводят особую роль — оставляя человеком, обрекают быть наблюдателем чудовищных фантасмагорий. На фантасмагории Горкин не поскупился — на годы вперед превзошел себя и теперь вспоминал тот кураж, с которым изобретал всё новые и новые ужасы. Сейчас ему казалось, что вот тогда, в творческой горячке, с каждым новым словом он творил свое будущее или искажал предопределенное свыше.
Тимофей никак не мог стряхнуть с себя ощущение, что вот этой самой последней строкой, на этом листе, он поставил точку в своей жизни. Повесть заканчивалась так: «— Ну, тогда иди. Поднимешься на перевал, успеешь увидеть солнце — свободен. Посоревнуйся с солнцем, догони закат.