«Я мог бы сперва убедиться, что вы не увидите ничего предосудительного, — не отступал дух, ухватившись за мою невысказанную мысль. — Или можно прямо испросить у кого-нибудь разрешения…»
Последний предложенный им вариант, пожалуй, мог оказаться вполне рабочим, но мне уже пришла в голову другая идея.
«Сделаем иначе, — заявил я. — Навестим Светку с Дашкой!»
Каратова и Карпенко, обе так пока и не вернувшие свои личности, оставались под Москвой, в родовом имении Миланы. Так-то мне в Первопрестольной теперь принадлежал личный особняк, но обжить его я толком не успел — только раз заглянул полюбоваться приобретением, даже не весь, возможно, оббежал. Да и штата прислуги при давно пустовавшем доме не держалось — только пожилой сторож из мастеровых, а времени заниматься наймом персонала у меня не было — пришла пора отправляться сюда, в Школу. Светке же с Дашкой требовался постоянный уход, так что я договорился с Воронцовой, что несчастные девушки пока поживут у нее.
Согласно нашему плану, Каратову с Карпенко должны были ежедневно (или, скорее, еженощно) навещать Фу и Оши. Мы надеялись, что совместными усилиями рано или поздно духам удастся девушек исцелить — как это однажды уже вышло со Светкой. Но тогда Оши помогал Тао-Фан, теперь же весь путь паре фамильяров предстояло пройти самостоятельно. Так что, хотя надежды на благополучный исход никто не терял, ждать быстрых результатов едва ли стоило…
«Сударь, Светлана Игоревна и Дарья Ильинична находятся в разных помещениях, — доложил мне между тем Фу. — Кого из них вы желаете видеть первой?»
«Светку», — не задумываясь, ответил я.
В моей голове тут же появилась картина знакомой комнаты. Почему-то я ожидал застать Каратову спящей, но девушка бодрствовала — если, конечно, можно так назвать ее нынешнее полуовощное состояние. Одетая в одно из домашних платьев Воронцовой, Светка неподвижно сидела на стуле, положив руки на колени и бессмысленно глядя в никуда. Справа и слева от нее поднимался дымок от курящихся благовоний: смесь, составленная Ясухару и Златкой, уберегала пациентку от приступов непереносимой муки. Увы, на что-то большее волшебный кумар был неспособен.
Сердце мое болезненно сжалось — как и всякий раз, когда мне доводилось видеть пустые глаза Каратовой.
«Сударь, проекция!» — напомнил мне Фу — не сразу, выждав с минуту.
«Ах, да…» — засмотревшись на девушку, я едва не забыл, зачем все это было затеяно.
Сложив должным образом пальцы, я обратил взор на полированную поверхность письменного стола. Проекция возникла сразу! Пока полуразмытая, чужой человек Светку на ней, наверное, и не узнал бы, но возникла!
«Есть контакт!» — в смешанных чувствах сообщил я фамильяру. Успех не мог меня не радовать, но едкая горечь от увиденного никуда, понятно, не делась…
А затем в «кадр» вдруг вбежала одна из горничных усадьбы, ухватив за руки, вынудила Каратову встать со стула и зачем-то начала задирать подол Светкиного платья.
— Эй, что она там творит?! — вытаращив глаза, в голос воскликнул я.
Услужливый Фу увеличил изображение, и я увидел, что девушка обмочилась.
— Стоп! Выключите! — в бессильной ярости сжав кулаки, рявкнул я фамильяру. — Немедленно!
Фу послушно прервал трансляцию.
Я же емко, но отнюдь не коротко высказался о том, что думаю о магии, холопских печатях, купцах-работорговцах и спятивших Князьях духов. Если астрал и впрямь столь всепроникающ, как о нем говорят, Адамов и Тао-Фан в Пустоте наверняка меня услышали.
Не в силах долее находиться запертым в четырех стенах, я вышел на открытый воздух и спустился к морю. Похоже, начинался шторм. Небо потемнело, хотя час был еще далеко не поздним, не на шутку разошедшийся ветер одну за одной накатывал на прибрежные скалы и камни пляжа высокие волны, разбивавшиеся там мелкими седыми брызгами. Над самой водой бешено носились крикливые чайки. Еще какая-то морская птица, пожалуй, чуть помельче них, с белым брюшком и светлыми снизу и черными сверху крыльями весело нарезала круги чуть выше.
— Буревестник, — послышалось у меня за спиной.
Я обернулся: сзади стояла Воронцова.
— Что — буревестник? — переспросил я, нахмурившись.
— Птичка, на которую ты загляделся — называется буревестник.
— Никуда я не засматривался, — буркнул я.
— Ну, значит, мне привиделось, — не стала настаивать молодая графиня.
Я снова повернулся к морю: ну да, волны, чайки, буревестник… Гм, я думал, он огромный, уж точно многим крупнее чайки, а вовсе не наоборот. Как там… «Гордо реет… черной молнии подобный…»[2] А этот разве реет? Так, порхает… И не такой уж он и черный, по крайней мере, снизу. Горе-писатель буревестника вообще видел живьем?
— Пѝнгвина только не хватает, — пробормотал я себе под нос.
— Какого еще пѝнгвина? — пришел черед Милане меня недопонять.
— Жирного. Или глупого, не помню.
— Шутишь? Откуда в Крыму пингвины?
— Обязательно нужен, хотя бы один, — кисло хмыкнул я. — Кто-то должен прятать тело в утесах, раз приближается буря, — махнул я рукой в сторону скал.
— Ты тоже чувствуешь? — спросила Воронцова.
— Что чувствую?
— Что близится буря?
— Так видно же, — небрежно показал я на море.
— Это так, легкое волнение, — поморщилась девушка. — Да я и не о погоде.
— А о чем?
— Что-то грядет… Что-то совсем нехорошее. Провидица из меня так себе, но сегодня работала с Корниловым — как раз над предчувствиями. И меня вдруг буквально накрыло тьмой, — таких панических ноток в голосе Миланы мне еще, пожалуй, слышать не доводилось.
— Нет, я чисто о погоде, — поспешил заверить я. — И еще, наверное, о поэзии. У нас стихи такие есть… Вернее, не совсем стихи, они без рифмы. Но как раз о буревестнике… и прочих птичках. Там смысл: пусть сильнее грянет буря! — продекламировал я.
— Допросишься… — скривилась Воронцова.
— А никогда не хотелось сказать: а гори оно все синим пламенем?! — неожиданно для самого себя разошелся я. — Чтобы весь мир — в труху?
— Ну уж нет, — покачала головой Милана. — Какой ни есть, это мой мир. И я им дорожу, — в словах ее мне послышался упрек.
«Отнюдь не послышался!» — менторским тоном заметил Фу.
— Я к Светке заглянул, — словно бы в собственное оправдание проговорил я.
— А, тогда понятно…
Мы замолчали.
Свистел ветер, плескались волны, где-то вдали громыхнуло. Гроза? Зимой? Хотя в Крыму, наверное, бывает… Так, глядишь, и до пробоя дело дойдет — может, кстати, это его и предощутила у Корнилова Воронцова?
«Нет, сударь, пробоя не будет, — уверенно заявил Фу. — Не сегодня».
Ну, нет так нет. Я против, что ли?
Снова прогрохотало — уже будто бы ближе, но молнии я не видел. Чайки вдруг почему-то бросились врассыпную, и только пресловутый буревестник, как ему и положено, невозмутимо продолжил кружить над морем, радостным криком приветствуя разгул стихии.
Глава 12
в которой я продавливаю паркет
В тот день сразу же после ужина я отправился спать — ничем другим заниматься никакого настроения у меня не было. Допускал при этом, что так рано сон не придет и я бесцельно проворочаюсь час, а то и все два или три, терзаемый невеселыми думами. Но, вопреки опасениям, отрубился я почти сразу и продрых до самого утра — должно быть, сказалась предыдущая разгульная ночь.
Проснулся в половине шестого, за полчаса до официального времени побудки — отдохнувшим, и в на удивление неплохом расположении духа. Вчерашние гнетущие проблемы не то чтобы вовсе перестали теперь казаться мне таковыми, но острота их восприятия как-то притупилась. Плачевное состояние Светки? Ну да, это более чем печально, но однажды мы с ней через такое уже прошли — и беду преодолели. Даст Ключ, справимся и теперь. Слежка за курсантами со стороны администрации Школы? А что я хотел, чтобы нас бросили вариться в собственном соку? Да и далеко не факт, что за нами наблюдают и в комнатах. Нет тому пока никаких убедительных свидетельств. А в залах и коридорах — так на то они и общественное пространство!
Что там еще меня вчера тяготило? Невнятные пророчества Воронцовой насчет грядущей бури? Ха! Как говорится, глупый пѝнгвин робко прячет — умный смело достает! А что и где каким гагарам недоступно — это их гагарьи трудности!
Да уж, не зря говорят: утро вечера мудренее!
Согласно расписанию, моим напарником по сегодняшнему учебному занятию был Кирилл. С завтраком «Заикин» разделался первым, и, пока я допивал чай, пришлось ему подождать меня у выхода из столовой.
Когда я наконец присоединился к старому приятелю, тот задумчиво смотрел вслед удалявшимся по коридору Мартынову и Цой — похоже, нынче этим двоим снова предстояло работать в паре.
— Бедный парень… — пробормотал, качая головой, Кирилл.
— Ага, — на автомате кивнул я. — Стоп! — опомнился тут же. — А тебе-то он что бедный?
— Что значит, мне? — не понял «Заикин».
— Ну, я немного знаком с этой девицей, — покосился я на хабаровчанку. — А ты про что?
— Точно, тебя же вчера вечером не было! — сообразил мой собеседник. — Ну, когда после ужина мы тут за жизнь терли… Тимоха же, оказывается, своего рода инвалид, — кивнул Кирилл в спину Мартынову. — У него что-то вроде аллергии на магию. Малейшая попытка слить ману — и готов на стенку лезть от чудовищных мук! При этом — талантливый Мастер артефактов. С пыльцой, говорят, просто невероятные вещи творит! Если только сознание из-за боли не потеряет… Их в Школе потому и прикрепили друг к другу. Диана — целительница, вот и пользует Тимоху, пока он свои шедевральные артефакты ваяет…
Вот оно как, оказывается! А мы-то с Машкой вчера все гадали, что там такое делает Цой за спиной у Мартынова! Что ж, теперь понятно… А пацана и впрямь жаль. И как он только еще в детстве не забил на магию, если все так серьезно?! Наверное, и впрямь талантлив, призвание сильнее боли!