— Товарищ генерал, вас срочно Никитин просит…
— Ну, пойдём.
Мой мобильный узел связи недалеко, минут десять быстрого шага. Мы с Сашей даже пробежались немножко. Иногда хочется размяться, а воздух тут такой, что хочется пропустить его через себя побольше.
— Ну, и что такого страшного случилось? — отвечаю Никитину с неприкрытой ленцой. Только что он эдаким взволнованным голосом сообщил, что фон Бок сумел взломать его оборону, форсировав речку Маркус, и выйти к высоте 240.
Высота 240 — один из опорных узлов обороны. Ну, сам вышел к нему, сам и виноват.
— Не знаешь, что делать, что ли? — Конечно, он всё знает. Мы с ним чего только не моделировали. Контрмеры предусмотрены на прорыв в любом месте, даже самом неожиданном.
— Только вот что. Заранее предупреждаю: самолёты, пуще всего штурмовики, береги, как зеницу ока. Выпускай их только на лакомые цели и только, когда поблизости мессеров нет. Чайки и сами истребители неплохие, но бережёного ВКП(б) бережёт.
Добиваюсь я своего. Никитин расслабляется, даже смешок издаёт.
— И ещё одно, Семёныч. Подгадай момент, когда фон Бок скучкует свои войска. Если сможешь — подтолкни его к этому. И если небо будет чистым, наши пешки устроят им маленький армагеддец. Можно попробовать ночью, но тогда тебе надо озаботиться целеуказанием. Или разведчики ракетами цель укажут или ночные кукушки (мы так стали называть У-2, которые изводили немцев по ночам) пусть осветительные бомбы подвесят.
— Если сможешь для пешек такое мероприятие организовать, считай, ты фон Боку клыки вырвал. Пока он новые отрастит… ну, всё, давай, работай. Набьёшь морду фон Боку, можешь считать себя генерал-лейтенантом. Или даже полковником.
Что-то Анисимов меня не тревожит. Раз не звонит, значит, всё в норме. Но пора бы и мне кое-что сделать. Если фон Бок сумел прорвать оборону Никитина, значит, он слишком хорошо живёт. А мне не нравится, когда у моих врагов слишком удобная и комфортная жизнь. Сразу хочется её испортить. Очень хочется. Очень сильно испортить. Кроме неприятных новостей есть ведь и хорошие. Мне целых двадцать новых пешек прислали. С пылу, с жару, прямо с завода. Щас мои техники их до ума доводят, радиостанции настраивают, экранируют.
— Копца мне найдите, — отдаю команду связистам на выходе из фургона. Хочется прогуляться по лесу. Хорошо здесь. Надо как-нибудь с генеральскими и другими ребятами шашлычок здесь организовать. Даже от благородного дела защиты Родины надо хоть изредка отдыхать.
Глава 26. Большие учения. Генеральские игры
Сообщение Совинформбюро от 19 июля 1941 года.
После тяжёлых продолжительных боёв (тон Левитана невероятно трагичный) наши войска оставили Ригу, столицу советской Латвии. Попытки гитлеровских войск форсировать Западную Двину в других местах успешно отражены войсками Северо-Западного фронта. На Украине, неся тяжёлые потери, немецко-фашисткие орды продвигаются к Днепру.
(Тон перестаёт быть трагичным)
На Западном фронте идут бои местного значения.
В штабе Западного фронта несколько генералов и полковников переглянулись с усмешкой. Формально Левитан прав, Западный фронт не прорвали, хотя в двух местах немцы продвинулись на десять-двадцать километров.
24 июля, четверг, время 08:30
Центр позиций 13-ой армии, близ высоты 240.
На командно-наблюдательном пункте их трое. Сам Никитин, комдив 210-ой почти моторизованной дивизии и командир 649-го полка, на чьих позициях они находятся непосредственно. Все наблюдают за очередными потугами противника… нет, уже не пробить или прорвать, а хотя бы продавить оборону советских войск. Строго говоря, их не трое, рядом адъютанты, связисты, охрана, посыльные, но это такое переменное облако. То меньше, то больше.
Никитину было немножко стыдно за тот звонок Павлову, когда фон Бок резко усилил нажим. Действительно, ничего страшного в итоге не произошло. Потеря батальона в общечисленном выражении в масштабах армии песчинка. А ресурсы ему командующий дал огромные. Сейчас генерал это понимает. А ведь мог спихнуть сдерживание нажима вермахта на один его корпус, и, причём, у него были бы шансы.
Ничего особенного до достижения немцами речки Маркус не происходило. Всё штатно, как выражаются штабисты. Делали немцам нервы во время продвижения. Минировали, обстреливали, устраивали засады. Заставили их, наконец, передвигаться со всей осторожностью. Бронегруппа в качестве передового дозора и никаких лихих мотоциклистов. И боковое охранение с бронемашинами и лёгкими танками. Фактически это не обычное передвижение, а режим нетяжёлого наступления с постоянным преодолением слабого сопротивления.
Такое сопротивление на протяжении многих километров хуже бетонно-укреплённых позиций. Любые редуты, приложив усилия, можно взломать, зато потом какое облегчение, когда выходишь на оперативный простор! И вот нет ясной, пусть до умопомрачения прочной оборонительной линии, а на протяжении многих километров — засады, миномётные и артиллерийские обстрелы, минные поля, скрытые огневые точки и снайперы. И могучие войска вынуждены с остановками на разминирование, разведку и нейтрализацию редких пулеметных и снайперских позиций идти со скоростью пять километров в сутки.
18 июля удачно получилось с автомобильным мостом через Маркус. Бросок немецкой передовой группы «спугивает» охранение моста, которое улепётывает под довольный смех зольдатен.
Группа сапёров разминирует мост, который эти трусливые русские не успели взорвать. Никитин не удержался от удовольствия лично наблюдать весь цирк. Лёгкий броневик бодро проезжает через мост, за ним на мост вползает танк. И когда доезжает почти до конца, мост рушится. В воде у самых опор лежала стокилограммовая авиабомба, соединённая проводом с оператором метров за двести. Как сапёры это смогли провернуть, генерал себе голову не забивал. Смогли и молодцы.
Танк падает в воду, а на бронегруппу, приготовившуюся к переправе, обрушивается злой и точный миномётный шквал. Под шумок, растерянный экипаж броневика расстреливают, водителя берут в плен.
— Он тебе нужен? — Никитин спросил тогда комполка, мотнув головой в сторону броневика.
— Не откажусь…
— Забирай.
Поощрять командиров и бойцов надо не только орденами и медалями. Что подтверждает довольно расцветающая физиономия комполка. Молодцы его ребята, настоящие казаки.
Но всё это в прошлом. Кажущимся таким далёким, будто год прошёл.
24 июля, четверг, время 16:45
Лес за шестьдесят километров северо-западнее от Вильнюса.
— Прощай, Василь Михайлович… — радист диверсионной роты Данила Смирнов смотрит на своего ротного.
Их гоняли по не слишком обширному литовскому лесу почти трое суток. Примерно пехотный полк фрицев их тут обложил. Они с командиром, старшим лейтенантом Кокоевым, по кличке «Бешеный осетин», в живых остались последними. Хотя нет, он уже один, и жить ему отмерено недолго.
Дойти до края леса они успели, — а вернее, ротный, сам уже раненый, его доволок, — выглянули и отпрянули назад. По ржаному полю надвигалась цепь солдат в мышиной форме. Командир успел кое-что сделать. Данила уже за шаг до конца своей жизни подивился неуёмной энергии «Бешеного осетина». Не только его перебинтовал, — хотя зачем? — и заложил мину, но успел потрещать дегтярёвым в сторону приближающихся солдат.
Ответным огнём его и уложили, если так можно сказать о пулемётчике, стреляющем из положения лёжа.
— Что ж ты, командир, сам своих приказов не выполняешь? — Данила шепчет, едва размыкая спекающиеся губы. — Учил, учил нас позицию менять…
Почему-то не было страшно. Жизнь утекает с каждой каплей крови, просачивающейся сквозь повязку, а ему не страшно. Резкая боль в животе унялась, почти ничего не чувствуется, что тоже признак. И всё равно не страшно.
Намного страшнее было сутки назад, когда Вазно, — да, такое у «Бешеного осетина» было настоящее имя, — отогнал оставшихся три десятка человек подальше, а сам с пулемётом остался на краю полянки, где паслась пара дюжин лошадей. Вот тогда было страшно. Когда лошадиные крики перебивал беспощадный пулемётный треск. У пары товарищей Данила заметил слёзы на глазах. Как странно. Когда товарищи гибли, их друзья могли зубами скрипеть, мрачнеть лицами, но никто не плакал.
Тогда все поняли, что им конец. Командир не хочет отдавать лошадок фрицам. Миномёты они в какой-то речушке утопили ещё раньше.
Его рация тоже погибла смертью храбрых, прикрыв его спину. Теперь его черёд. И почему-то не страшно. Свой долг перед Родиной они выполнили на десятку при пятибалльной системе оценок. Пару батальонов фрицев, человек восемьсот, они точно похоронили. С ранеными точно полк из строя вывели. Только своими глазами Данила видел пять горящих и взорванных танков.
Ротный съехал с катушек, — Данила ясно это понимал и ни капельки не осуждал, — после разгрома аэродрома километров за пятьдесят севернее Вильнюса. На месте они получили ответ из Центра, что так далеко забросить группу пилотов для угона немецкой авиации не смогут. Получив такое известие, Вазно выстроил весь фрицевский лётно-технический состав у края лётного поля и расстрелял на месте.
После того начал вести себя, как волк, вкусивший крови. Который режет и режет овец, пока есть возможность. «След кровавый стелется по сырой земле», — Данила усмехается деревенеющими губами. Это про них. Широкий след они оставили за собой. Заразившаяся от командира жаждой крови рота не пропускала никого и ничего. «Бешеный осетин» сделал бешеной всю роту. Пара пущенных под откос эшелонов с добиванием уцелевших, ошалевших от катастрофы солдат. Один эшелон пару рот пехоты вёз. Сожжёные и взорванные мосты. Охранять бесполезно, они любую охрану снимут. Метод простой. Захватывается немецкий автомобиль, замазываются дырки от пуль и вперёд. От стрельбы в упор спастись невозможно.
Через какое-то время и Данила почувствовал, что «работать» стало тяжелей. Второй аэродром они взять не смогли. Первая группа, посланная на снятие часовых, нарвалась на засаду и с боем отступила, потеряв троих убитыми. Обозлившийся Вазно четверть часа громил аэродром миномётным огнём. Добавьте в копилку враже