ой части группы «Центр»…
— Какой центр?
— Морда чукотская! — беззлобно ругнулся пенсионер, — Против тебя стоит группа армий «Центр», разбитая на две части, сувалкинскую и брестскую.
Они помолчали. Генерал переваривал полученную информацию.
— Ну, что, успокоился?
— Ты действительно считаешь, что получится?
— Долбодятел ты! — пенсионер начал раздражаться, — сам рассказывал Жукову, что немцы будут изо всех сил рваться к Москве. На тебя они не обратят внимания, посчитают, что окруженцы опасности не представляют. Они действительно не будут нести особой угрозы. На всех остальных фронтах их будут гонять, как зайцев. Зачем им боятся твоих? И даже пусть они пойдут за тобой в леса. Что их там ждёт? Долгие, затяжные бои, где нет линии фронта, и каждый куст может выстрелить. Они неизбежно увязнут. Помнишь финскую войну? Так теперь вы будет на месте финнов и везде сажать снайперов-кукушек. Допустим, они разгромят тебя полностью. Но в таких условиях они неизбежно потеряют не одну сотню тысяч солдат, кучу боеприпасов и не меньше месяца. За это время их фронт провалится, и блицкриг будет сорван.
— Что за блицкриг?
— Немецкий план быстрого разгрома Красной Армии и взятия Москвы. Слушай, пошли спать, а?
После того вечернего разговора генерал успокоился. Вариант абсолютной катастрофы в целом для страны исключается полностью. Все остальные, даже самые неприятные, ужаса не вызывают. И уже много сделано. Конец очередного дня, на площадке за штабом, народ учится водить грузовик. Генералу не надо, он умеет. Поэтому сидит и снова думает.
— Нефиг думать! — вмешивается Кирилл Арсеньевич, — пора за артиллеристов браться.
На следующий день взялись за артиллеристов. Потом за зенитчиков. За ними настала очередь лётчиков. Затем в голову приходит идея.
В тот день он стоял за бруствером наблюдательного пункта вместе с Копцом и свитой из нескольких офицеров. Генерал-майор Копец*, кажется, самый молодой генерал в его округе. Как подозревал Павлов, почитаемый окружающими женщинами красавчиком. Любой мужчина с генеральским званием в глазах женщин неодолимо привлекателен. А Копец был к тому же возмутительно молод и действительно красив. Формой головы вызвал у Кирилла Арсеньевича ассоциацию со шлемом тевтонского пса-рыцаря. Лоб-скулы-нижняя челюсть одной ширины, мягкие черты лица.
Самый дальний от границы полигон близ Дорогобужа. Высшее командование в его лице проверяет мастерство лётчиков бомбардировочной авиации. ДБ-3 заходили на цель один за другим и кидали макеты 100-килограммовых бомб. Целились в холм на расстоянии полукилометра от НП.
— Так себе, Иван Иваныч, — брюзгливо бросил он в сторону Копца, не отрываясь от бинокля, — боевую задачу одновременно тремя-четырьмя самолётами может и выполнят. Но снайперским такое бомбометание не назовёшь. Что там дальше в концертной программе? Карусель?
Кирилл Арсеньевич, а вслед за ним и Павлов очень досадовали на неразвитую радиосвязь. Не было на самолётах радиостанций. А когда была, как на этой тройке ДБ-3, то её всё равно не было. Связаться невозможно, частота то и дело уплывает, вызывая такое раздражение, что хочется ударить по радиостанции кувалдой. Поэтому Павлов даже не пытался связаться с лётчиками. Обговорили заранее программу, теперь добро пожаловать в зрительный зал. То бишь, НП.
«Каруселью» они обозвали один из вариантов группового бомбометания. Одиночный самолёт на обычной линейной траектории слишком лёгкая мишень. Поэтому Павлов с Копцом попытались усложнить траекторию, это раз, и пустить группу, это два.
— Да, карусель, — подтвердил Копец. Он смотрел на самолёты с надеждой, будто говорил «Не подведите, ребята».
Павлов скептически усмехается. Не нравится ему этот самолёт. Красивый аппарат, мощный, скоростной и… слабо пригодный для реальных боевых действий. Что показала с наглядной жестокостью финская кампания. Его модернизировали, но всё равно. Управлять такой махиной могли только опытные пилоты, а Павлов уже предвидел жестокие и досадные потери в будущем. Не так жалко огромных денег, не меньше полумиллиона на машину, как опытных лётчиков.
Недостатков хватало, но Кирилл Арсеньевич не унывал. Для чего-то он планирует сопровождение истребителями. Можно его кое для чего приспособить.
— Скажи, Иваныч, мне одному кажется, что самолёт… — Кирилла Арсеньевича подмывало сказать «дерьмо», но сдержался, — так себе? Или лётчики — неумехи?
Помрачневший Копец отмолчался.
Тут же в блиндаже за деревянным столом на деревянных же скамейках кратко обсудили итоги с авиационными командирами. «Карусель» показала результаты на грани «удовлетворительно», что Павлов считал провалом, однако лучшего ждать было бы наивностью. Не может грузный бегемот скакать, как трепетная лань.
— Ну, что? — перешёл к заключительному слову Павлов, — Оценку я поставлю «удовлетворительно» с неприятным длинным минусом. Исключительно для вашего душевного равновесия «уд». Потому что сам не вижу никакой возможности бомбометания с нужной точностью. Кроме долгих тренировок. Так что тренируйте лётчиков, оно лишним никогда не будет. Если честно и строго к делу подходить, то результат аховый. Будь это мост, например, то никто бы в него не попал. Карусель, первым делом, тренируйте. Бомбить сложно, зато и сбить труднее.
Кириллу Арсеньевичу приходит в голову идея и Павлов немедленно её доводит до командиров. С удовольствием доводит и лёгкой досадой, почему он не догадался?
— В кабине ведь двое помещаются? Если изыщете возможность разместить троих, размещайте. Будет учебный самолёт. Один лётчик производит бомбометание, другой или двое наблюдают и дают свои поправки. Тогда у нас опыт бомбометания будет в два или три раза эффективнее.
Обычно бывает так: если идею подаёт парень в незначительных чинах, от него обычно отмахиваются. Но генеральские погоны так поступить не позволяют. Практически это приказ, который надо выполнять, попробуй только отмахнись.
— Иван Иваныч возьми-ка на себя заказ макетов бомб. Внешне и по весу должны точно соответствовать. И отдельным видом сделай разрывающиеся при падении. Только тротила пусть там будет килограмма три-пять. Чтобы с воздуха был виден результат. Нечего зря взрывчатку переводить.
Адъютант Копца всё тщательно записывает. После этого Павлов разрешает задавать вопросы. В последнее время офицеры всё меньше и меньше боятся задавать командующему вопросы. В этом отношении Кирилл Арсеньевич жёстко принуждал Павлова придерживаться суворовской установки: всяк солдат должен понимать свой манёвр.
— Скажите, товарищ генерал, а долго нам немцев терпеть? Они ведь скоро по головам нам ходить будут, — за осторожной интонацией чувствовалось напряжение. Задавшего вопрос комполка все поддержали дружным гомоном.
— Открыто глумятся, смеются сволочи. Терпения уже нет.
«М-да… попал», — Кирилл Арсеньевич оглядывал лица, на которых светилась надежда на него, большого генерала. И сам генерал вдруг спросил его мысленно: «А на это что ответишь, умник? Я вот не знаю, что людям сказать». Кирилл Арсеньевич знал, что сказать. Но вот как выход найти? Он ведь обязан, люди на него надеются. У хорошего полководца и бойцы лучше воюют. Вдруг в мозгу щёлкнуло, он даже заулыбался, потом улыбку пригасил.
— Товарищи командиры, вы взрослые люди и должны понимать, что если Москва так требует, то на это есть причины. Какие, нам не говорят, это вызывает вопросы. Я сам только недавно догадался, мне тоже никто не говорил. Это государственная тайна. Очень важная. Я имею право вам рассказать, потому что подписки о неразглашении не давал и до меня этих сведений никто не доводил. Поэтому! — Он поднял палец.
— Поэтому два момента. Это только мои догадки. Но вы должны молчать. Считайте, что я с вас подписку взял…
— Может тогда не стоит? — подал голос один из офицеров, особист.
— Может и не стоит. Но всяк солдат должен понимать свой манёвр, — вздохнул генерал, — Поэтому слушайте.
Он принялся объяснять. Закончил так:
— Понимаете? Мы должны выглядеть невинной жертвой подлой агрессии. Если в военном конфликте будет хоть малейшая возможность обвинить СССР, то это непременно сделают. И тогда весь мир ополчится против нас. Не очень-то весело воевать со всем миром. Или с полумиром, когда остальные ни вашим, ни нашим. В сторонке стоят. Сталин сколачивает антигитлеровскую коалицию. А если начнём мы или нас смогут обвинить в этом, то создание коалиции окажется под угрозой.
— Мы и так в окружении, — продолжил после паузы, — С одной стороны — Япония, с другой Германия, усилившаяся за счёт Австрии, Чехословакии и других оккупированных территорий. Плюс Финляндия, Венгрия, Румыния, Италияв союзниках.
Командиры вздыхали, но молчали. Уже хорошо, виден смысл таких требований со стороны Москвы. И тут командующий их удивил, и как понял Павлов, его авторитет после этого заметно вырос.
— Но я вам жизнь немного могу облегчить. Неофициально я разрешаю вам тараны.
Мгновенно поднялся возбуждённый гомон. Павлов дал им немного пошуметь, потом продолжил:
— Неофициально! И вы своим лётчикам позволите это неофициально. При следующих условиях. Первое: не ближе 10 км от границы. Немецкий пилот не должен дотянуть до границы хоть на самолёте, хоть на парашюте. Поэтому учитывайте ветер.
— Да они уже за 30 километров летают… — буркнул кто-то.
— Второе: используйте самолёты похуже. С моторесурсом, который к концу подходит, устаревших конструкций, старые пулемёты поставьте. Лишь бы летали, худо-бедно. Третье: Рубите так, чтобы немец сразу падал. Четвёртое: самолёт у лётчика может быть развалюхой, но парашют надёжным.
— Вот так! — перекрыл гомон Павлов, — Вот так мы и приказ не нарушим и боевую задачу выполним. Стрелять же мы не будем. А потом скажете, случайность, мы не хотели, ой, какая жалость. Лётчики молодые, неопытные. И будем смотреть на немцев и начальство честными глазами. Всё понятно? И даже на меня будете смотреть такими же честными глазами и врать, что всё получилось случайно.