— А Белосток?
— Белосток, Кобрин, Пинск, Гродно и прочие — вне учёта. Там надо оставить столько, сколько им не хватает для укомплектования полных штатов.
— И всё?
— И всё, — взглядом предупреждаю против дальнейших расспросов. Все эти приграничные территории в зоне повышенного риска. Не собираюсь рисковать своими ресурсами сверх необходимого.
— Командарму-10 ГСМ оставить километров на пятьсот движения всей массой. Остальное — лётчикам. Вооружения: пушки, пулемёты — вывезти в Барановичи.
Потом наметили новые точки дислокации для нескольких складов с востока. Я напирал на те, которые слишком близко находятся к Киевскому и Прибалтийскому округу. Потом кое-что вспоминаю и, тыча в карту, говорю:
— Айн, цвай, драй… — перехожу на немецкий. Климовских улыбается и поддерживает.
— Trophäe Waffen zu verschenken… — поднимаю вопрос трофейного польского оружия. Его надо отдать УРам. Со всеми припасами. Это вещь одноразовая. Там калибр 7,9 мм, 9 мм, у нас такого нет.
Ещё раз уточняю по карте все решения. По аэродромам и складам. Убеждаюсь, что начштаба всё усвоил.
— Auf Wiedersehen, — прощаюсь, отпуская его из своего кабинета.
Стою у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу. Аккумулятор, мать его! Что это значит? А если просто и тупо поступить по рецепту, запитать радиостанцию от независимых аккумуляторов? Где только их столько набрать, радиостанция энергию жрёт, как не в себя… Стоп!
Встряхиваю головой, хватая всё время ускользающую мысль за хвост. Питание радиостанции идёт от генератора. Генератор даёт энергию всем устройствам, значит, они все висят на нём параллельно, на общем проводе. Вот оно! Помехи идут по питанию! Скачки напряжения при включении/выключении, всё это лезет в радиосхему…
Не мальчик, чтобы бегать, но быстро покидаю штаб, на машину и в Мачулище. Моё крылатое такси меня там ждёт.
11 апреля, пятница, время 12:35.
Минск, аэродром Мачулище.
— Твои радиотехники ходят, как варёные, — посмеивается комдив Туренко.
Мы сидим, обедаем, и у лётчиков обедать всего лучше. Даже не знаю, кого наша любимая страна кормит лучше, своих доблестных генералов или сталинских соколов. Кажется, им даже шоколад положен, но только летающим. Это правильно. В который раз поражаюсь брутальности эпохи. Все хладнокровно рассуждают о потолке самолётов и не задумываются, а каково лётчику? На высоте пять тысяч метров кислорода почти в два раза меньше, чем на земле, за бортом даже летом минус пятнадцать-двадцать. А если высота десять тысяч? Плотность воздуха ровно в три раза меньше, за бортом минус пятьдесят. А кабина, между прочим, не герметичная!
Поэтому реально самолёты редко залетают выше пяти-шести километров. И не важно, что там у них в ТТХ записано. Потому я и требую от казанцев герметизации кабины и салона. В моих планах висеть на высоте восемь-девять километров часами. Работа при минус сорока и давлении меньше половины атмосферы это не работа, это каторга для самых отъявленных висельников.
— Мои техники сейчас проснутся, — прикончив рассольник, уверенно заявляю я, — за тем и приехал.
Туренко Евгений Георгиевич у меня пока полковник. И долго им ещё будет, он же это звание недавно получил, при переводе ко мне.
Мою охрану и адъютанта Туренко широким жестом тоже накормил. Столовая переполнена народом. Но никакого перерасхода комдиву нет, мои ребята отдали часть сухого пайка. Они всегда его с собой носят, мало ли куда их генерала занесёт.
Своих техников что-то не вижу. На мои оглядывания Туренко поясняет:
— Уже пообедали. Сейчас около вашего самолёта слоняются.
Не тороплюсь, хотя нетерпение нарастает. Устойчивое ощущение, что проблема фактически решена. Как часто бывает, разгадка некоей тайны или загадки поражает своей простотой и очевидностью. Именно ощущение очевидности, вызывающее чувство досады, — почему сразу не догадались? — первый признак стопроцентного попадания. Да, именно в этом всё дело…
Допиваю компот, встаю. Не сразу. Мой генерал не додумался бы, а я подождал, когда закончит мой адъютант и парни охраны.
Через десять минут. В салоне ТБ-7.
Ш-ш-дын-нь! Полёт Хадаровича останавливает борт самолёта. Тяжёлая у генерала рука, в своей жизни в числе слабосильных никогда не ходил, но и таким крепким не был. Хладнокровно наблюдаю, как главный радиотехник всех моих ВВС после генеральской затрещины сползает на пол. Мой Саша ещё более хладнокровен, чем я. Зато еврейско-белорусские клевреты Хадаровича испуганно забиваются в угол.
Внимательно оглядываю внутренности радиостанции. Особых разрушений не наблюдаю, слава ВКП(б).
— Я же запретил тебе лезть в радиостанцию, — мирно сообщаю Хадаровичу, который начинает оживать. — Ты знаешь, что за невыполнение приказа я могу пристрелить тебя, и мне за это ничего не будет?
Лукавлю. В военное время могу, в мирное только под трибунал. Хотя неизвестно, что хуже. Кому как.
— Если радиостанция не будет работать, под трибунал пойдёшь, — сейчас не лукавлю, это я запросто.
— Работает она, что с ней будет… — бурчит Хадарович. Вставать не спешит, это правильно. Инстинкт у него есть, я не всё выплеснул, могу и добавить.
— Есть, чем похвастаться?
Все трое грустно переглядываются. Понятно, можно не допытываться. И в радиостанцию полезли не от хорошей жизни, от безысходности. Ладно, развлекаться гноблением подчинённых приятно, но у меня времени мало.
— Слушай внимательно, Хадарович, и не говори потом, что не слышал. Поговорил я со знающими людьми, не тебе чета.
Делаю паузу, мне нужно, чтобы мои слова отпечатались в их мозгах глубокой гравировкой.
— Помехи идут по питанию от генератора. При работе остального оборудования неизбежны скачки напряжения. Они и воздействуют на входной контур радиостанции. К питанию надо повесить мощный конденсатор, тогда…
Здесь делаю паузу намеренно, как бы спотыкаюсь. Мне надо сделать вид, что я тупо запомнил, как попугай. Не будем до конца рушить миф, что у генералов весь мозг ушёл в лампасы.
— …тогда переменная составляющая тока уйдёт через него. Можно ещё включить последовательно индуктивность, но не будем спешить. Конденсатор побольше найдётся?
— Дополнительный сглаживающий фильтр, — потрясённо бормочет Хадарович, — да, найдётся конденсатор…
— Действуйте, — направляюсь к выходу, спускаюсь на волю. Пройдусь по взлётке, гляну на работу строителей, моим радиотехническим юношам надо время дать.
— Скоро до конца дойдут и повернут обратно, можно будет тяжёлые самолёты сажать, — голос у Туренко довольный.
Да, строители время зря не теряют. Надо бы…
— Саша, запиши для зампотылу: премировать личный состав за ударную работу. И надо им дать хотя бы пару дней на увольнительные.
О подчинённых надо заботиться.
— Товарищ генерал, а нельзя ли нам тоже Яков побольше, — рожает сокровенное полковник. Надо же, никто МиГ-3 не хочет. Уж больно сложен в управлении.
— Нет, полковник, — разочаровываю мужика, — твоя дивизия будет решать задачи ПВО, поэтому МиГ-3 и точка. Говорят, они на высоте очень не плохи. Если будет возможность, дадим сколько-то Яков, но особо не надейся. Больше одного звена точно не получишь. Возможно, будет эскадрилья дэбэшек, — дальние бомбардировщики по звукосочетанию ещё «дубами» можно обзывать, но не уважительно будет, — но это мы позже решим.
Поставку МиГ-3 жду с содроганием. Вот где аварийность начнётся. Очень осторожно надо подходить к их освоению.
— Ты же был у Сурина? Усвоил, как капониры строить? — на мои слова Туренко кивает.
— Да. Как раз здесь, — показывает на лесок, — и поставим. Завтра линию электроснабжения начнём тянуть.
Идём к лесочку, заходим вглубь. Так себе лес, жиденький и кое-где узенький.
— Пустые места засади деревцами. Сразу не вырастут, но за лето сколько-то подрастут, — без ЦУ не могу обойтись, генерал я или хто?
— Лес-то ладно, — мы выходим к полосе, — а вот как тебе поставить ложные цели? Неисправных самолётов у тебя не скоро накопится.
— Сделать макеты? — предлагает полковник.
— На макеты тоже материал уйдёт, — во мне часто просыпается прижимистый крестьянин, что считает каждую копейку. Это мой генерал себя проявляет, я-то городской человек по жизни. Что-то негодное просто выбрасываю, а дореволюционный селянин за каждую стеклянную бутылку руками и ногами держался.
Но сейчас я с ним согласен. Макет надо делать деревянным, обтягивать тканью, рисовать на ней что-то. Ткань жалко, даже мешковину. Деревьев у нас хватит, но это сколько человеко-часов уйдёт. У меня тысяч шестьсот в подчинении, но чувствую, как это мало.
— Где будешь зенитки ставить? — вопрос на засыпку, но полковник не тушуется. Уверенно показывает места. Всё правильно. При заходе хоть на ложное расположение, хоть на реальное, как раз самолёт будет напарываться на зенитный огонь. Линейное расположение прямо приглашает бомбить и стрелять именно по линии. Правда, немцы тоже наверняка об этом знают. Но и тогда, баш на баш. Малоэффективный зенитный огонь меняем на малоэффективную бомбёжку.
Мы уже собирались возвращаться, как зарокотала движками моя тэбэшка. Хадарович не спит, вот что генеральская животворящая затрещина делает.
Когда подходим, торопиться у меня нет желания. Появляется и крепнет уверенность, что всё в порядке. И настолько я перегорел, что и радости особой нет. Может потом появится?
Из самолёта выглядывает Хадарович. Завидев нас, выпрыгивает и бежит навстречу. Ну, точно, всё в порядке. Вон как сияет.
— Товарищ генерал! Всё в порядке, надо бы в полёте опробовать, не все устройства можно включать на земле, — торопливо объясняет радиотехник, яростно жестикулируя.
Слегка переждав взрыв эмоций, выдаю очередные ЦУ.
— Товарищ полковник, выдели самолёт, отдай этим ушлёпкам. Пусть сделают то же самое. Надо добиться, чтобы связь между самолётами была, когда движки обоих работают. Опробуйте связь со штабной радиостанцией…
— Да я самую лучшую машину выделю! — полковник заражается энтузиазмом от Хадаровича.