— Зови всех.
Все, это Климовских, Копец, начальник артиллерии Клич, зампотылу полковник Виноградов, мой зам Курдюмов. Болдина я на Минске оставил. Иван Васильевич звёзд с неба не хватает, но надёжен, как пулемёт максим.
Так-то мне никто не нужен, но личный состав натаскивать надо. Глядишь, так потихоньку и наберутся. Заметное место в предстоящей свистопляске отведено только Копцу. На стол расстилаю большую карту. У меня заготовлены деревянные фишки, навроде шахмат. Такие кругляши, на которых нарисованы пушка, самолёт, танк, пехотинец. Часть фишек чёрные, понятно, кто это, часть фишек — белые, лень мне было их в красный цвет красить. Вернее, приказывать было лень. И то ещё отличие от настоящих шахмат, что чёрные делают первый ход.
Всё, как в предыдущих многодневных КШУ. Излагаю всем то, что до сих пор знали только мы с Копцом.
— Первую атаку, диверсионную, мы отбили. Гражданские линии связи работоспособны, — сообщаю первым делом, — теперь ждём массированных авиаударов. Немцы поднимут в воздух всю авиацию, кроме транспортной и вспомогательной. За транспортную не уверен. Могут снова попытаться диверсантов сбросить.
Ближе к трём часам ночи в кабинет стучат, с разрешения заходит капитан-связист, кладёт сводку нам на стол.
— Замечательно, — задумчиво вчитываюсь, — Иван Иванович, по твою душу.
В сводке сообщалось, что к границе приближаются, — на текущий момент наверняка пересекли, — армады люфтваффе. Три огромные группы, в каждой не менее полутора сотен и четыре относительно небольшие на несколько десятков.
— Иван Иваныч! — успеваю притормозить главкома ВВС уже в дверях, — я наверху буду, если что.
— Дорогие друзья, — обращаюсь к оставшимся, — следите за обстановкой, я вас покидаю. Связь по радио.
Ага, три раза я связался по радио. Нет, не то, чтобы совсем нет, но проблемы начались.
22 июня, воскресенье, время 03:30
Минск, ул. Пролетарская, мост через Свислочь.
Борис Павлов
— А я в артистки хочу пойти, — дерзко заявляет Зоська, кутаясь в мой пиджак. Это мы рассуждаем, кто куда нацеливается.
Мы стоим на мосту всем классом, смотрим на подмигивающие нам с поверхности тёмной воды звёдные светлячки. Чудная ночь заканчивается, восток начинает светлеть, предупреждая о скором восходе. Ночь подходит к концу, а расставаться не хочется. Последний день, когда мы вместе.
— Зося Микульская, — эдак задумчиво вертит на языке Игорёк.
— Что-нибудь не нравится? — нацеливается на него прищуренными глазами Зоська.
— Любовь Орлова, Валентина Серова, Зося Микульская… — не обращает на неё внимания Игорь, — пожалуй, звучит. Давай, Зося, действуй. Будем потом все гордиться, что с тобой в одном классе учились.
— В Москву поедешь? — спрашивает Митька.
Зося как-то притихает и переводит разговор на меня.
— А ты, Борь, куда пойдёшь?
— Ты хочешь в артисты, а я пойду в артиллеристы, — для меня самого звучит неожиданно. Кажется, я на рифму купился.
К нам подтягиваются остальные, прислушиваются.
— Ты же вроде в танкисты хотел? — уличает меня Митька.
— А почему не в лётчики? — одновременно с ним спрашивает Люська.
— Отец сказал, что ему хороших артиллеристов не хватает, — пожав плечами, прячусь за отцовский авторитет. Это правда. Но всё равно, неожиданно для самого себя ляпнул, теперь думаю, почему.
— В лётчики ещё труднее попасть, чем в артисты, — авторитетно заявляет Стёпа Назаров, широкоплечий среднего роста парень, пожалуй, самый сильный в классе, — мы все на медкомиссии были. Ты ходишь вперевалку — не годишься, у тебя глаза навыкате — от перегрузок совсем вылезут…
Его заглушают смешки. Девчонки пристально всех осматривают, у кого это глаза навыкате?
— …у тебя уши торчат — шлемом сомнёт. Чуть что не так — в сторону.
— А тебя приняли? — хитренько спрашивает Алёнка, не самая красивая в классе, зато самая ехидная.
— Меня тоже не взяли, — солидно объясняет Стёпа, — сказали слишком здоровый, в кабину не влезу.
— Тогда пошли со мной в артиллеристы, — хлопаю его по могутному плечу, — в артиллерии как раз тягловой силы не хватает. Один будешь гаубицу ворочать.
Остальные слова и выкрики заглушает общий смех. Стёпа не обижается, скорее, чувствует себя польщённым.
— Ой, смотрите! — Зося тычет пальчиком вверх. Только что о них говорили! По небу, красиво выстроившись наконечником копья, летят самолёты. Шесть троек.
— Откуда столько Яков? — бросает вопрос в воздух Игорь, — и куда летят?
— Это не Яки, это МиГи, — не началось ли то, чего так ждал и к чему напряжённо готовился отец? — а что, куда? Тренировка группового пилотажа в ночных условиях. Не такое простое дело, между прочим. Неопытные лётчики так не смогут.
— Откуда ты знаешь? — слегка пренебрежительно смотрит Игорёк. Есть у него такое, изредка самомнение выплёскивает через край.
— Ты чо, дурак? — ехидная Алёнка крутит пальцем у виска, — забыл, кто у него отец?
— МиГ-3, — подытоживаю я, — Яков в Минске нет, их вообще очень мало. Немудрено, что ты спутал, они похожи. Только у Мига кабина дальше от носа сдвинута.
Не удерживаюсь от того, чтобы продемонстрировать свою осведомлённость. И замолкаю. Не похож ли я сейчас на Зосю, самую болтливую из нас? Нет. Такие вещи должны знать все.
— Ты ж в артиллеристы нацелился, а не в лётчики, — щурится Игорь, не желающий сдаваться просто так, — откуда ты знаешь… то есть, зачем тебе это?
— Зенитчики тоже артиллеристы, — не поймаешь, я — сын генерала, — считаешь, что они не должны в самолётах разбираться? А как они будут узнавать, где свои, где чужие?
К ироничной Алёнке присоединяется почти весь класс. Игорёк бурчит что-то невнятное под напором осуждающих возгласов.
Вдруг по мосту проходит какая-то дрожь.
— Ой, что это?! — вскрикивает кто-то из девчонок.
Следом с севера доносится грозный гул, как далёкие раскаты грома. Замираю только на секунду, а потом делаю то, за что тихо про себя долго буду собой гордиться. Совершил самое простое действие — при угрозе скомандовал покинуть опасное место.
— Все на берег! Живо! — класс бросается за мной и Зоськой, которую я тащу за талию.
По улице навстречу нам бежит какой-то парень, машет рукой, что-то кричит. Весь класс замирает в ступоре, когда разбирает страшное слово «Война!!!».
22 июня, воскресенье, время 03:10.
Небо над Барановичами.
Южное направление, начиная от Бреста в зоне ответственности 60-ой авиадивизии. К ней добавлена 43-я, истребители которой перебросили в Барановичи. Так что буду иметь счастье или разочарование наблюдать, как порезвятся сталинские соколы двух авиадивизий.
Шесть тысяч метров.
— Загерметизироваться! Поднимайтесь до девяти тысяч!
Чем дальше в небо, тем больше обзор. Своих, барражирующих на относительно небольшой высоте, я быстро потерял из виду. Чему несказанно порадовался. Маскировка срабатывает. Если пристально вглядываться, кого-то можно засечь на светлом фоне реки. А так, бесполезно.
Теперь мы болтаемся километров за тридцать к западу от Барановичей, который, тем не менее, прекрасно виден. Да я даже Кобрин и Брест могу в бинокль разглядеть с такой-то высоты. В ту сторону я и вглядываюсь. И всё равно, не я первый замечаю.
— Ракеты, товарищ генерал! Под нами — двойная красная, — докладывает лейтенант-наблюдатель. Их у меня двое, лейтенант и старлей.
Смотрю вниз. Красные ракеты из двух точек рядом. И вдали кое-где вырастают в небо и вспыхивают там красным огнём стометровой высоты цветы. Посты ВНОС дают знать, что заметили вражеские самолёты. Те, что под нами, заметить немцев не могли, они так внимание лётчиков привлекают. Ага, ландшафт украшают две белые чёрточки ракет, пущенных под небольшим углом. Указывают направление, откуда приближается противник.
Двойной сигнал красными ракетами имеет ещё один смысл. Сигнальщики ждали команды, а центр ждал сообщения от наблюдателей. Право первого выстрела за немцами, так хочет Москва. Двойная красная означает, что первая немецкая бомба на нас упала. Можно начинать, немцы дают «добро», ха-ха-ха…
— Дай мне связь с Копцом, — командую радисту.
Сержант кивает, что-то переключает на радиостанции и начинает стучать ключом. Телеграфный способ требует больше времени, зато надёжнее. И задействован довольно сложный протокол, который мы вырабатывали и обкатывали почти месяц. Всеми каналами связи управляет наземный диспетчер. Он единственный, кто с нами постоянно на связи. Диспетчер — название условное, там целый узел. Через пять минут обмена пакетами из точек и тире протягивает наушники и микрофон.
— Сокол, Сокол, я — Сорока, приём.
Копец отвечает. Небольшое потрёскивание, — всё-таки небольшие помехи идут от внутренней схемы, — общению не мешает. Позывной «Сорока» выбрал намеренно, чтобы непонятно было, кто старший.
— Сокол, уже засёк движение с запада?
— Сорока, да. У меня всё готово.
— Сокол, удачная диспозиция. Удобно сверху начать. На высоте солнце раньше поднимается.
— Сорока, вас понял.
— Товарищ генерал, штаб, — почти без паузы докладывает сержант, и подсказывает, — Кукушка.
Кукушка это Климовских.
— Сорока, это Кукушка. Дойчи атаковали по всему периметру. Идёт массированная артподготовка, — ого! Я полагал, сначала по аэродромам ударят и сделают паузу. А зачем им делать паузу? Ладно, не страшно, у меня всё равно всё готово.
— Огонь открывать только при нарушении границы. Ни один снаряд на ту сторону залететь не должен! — дурацкая ситуация, но ничего не поделаешь.
Заканчиваю общение. Требую от связиста подать мне Сокола. Даю общее разрешение для всех его соколят нападать на немцев в воздухе без предупреждения и политесов. Оторвутся его парни, они давно злятся, что даже за предупредительные выстрелы могут шею намылить.
Надеюсь, нас не слышат. Мы научились регулировать мощность сигнала. Километров за тридцать-сорок по прямой связь надёжная. Если напрягаться, использовать более чувствительную аппаратуру, нас можно услышать в сотне километров. Но до границы намного дальше, а на самолётах такого оборудования не бывает. Хотя немцы могут что-то подобное изобразить, но не на штатных бомбардировщиках.