— Вынужден признать, это так, — мрачнеет «Быстроходный Хайнц».
— Что на юге?
— По видимости лучше. И продвинулись дальше и сил сумели ввести больше…
— Пока русские неожиданно не нанесли бомбовый удар, — сжимает и так узкие губы фон Бок. Треугольное его лицо ещё больше делается похожим на клин. Треугольность усиливают торчащие вразлёт уши, обозначая основание перевернутой геометрической фигуры.
— Потери не так уж велики, — подпускает оптимизма Гудериан, — но мы поняли, что дальнейшее наступление при отсутствии поддержки с воздуха не имеет перспективы.
— Фельдмаршал? — фон Бок обращает свой треугольный лик к Кессельрингу, командующему 2-ым воздушным флотом.
— Мои лётчики делают, что могут, — разводит руками фельдмаршал, — но у русских оказалась неожиданно сильная авиация, а мы понесли огромные потери. Сила даже не в самолётах, хотя их чересчур много. У них великолепная система оповещения. Ни один мой самолёт не остаётся не замеченным. Мне докладывали, что русские машины радиофицированы, вы понимаете, господа, что это значит. Но этого мало. Когда мы включили глушилку, реакция русских замедлилась, но не критично. У русских отлично поставлена авиаразведка.
Гудериан что-то хотел сказать, но смолчал.
— Надо менять наши планы. Плохо, что приходится делать это на ходу, но деваться некуда, — не дождавшись более никаких замечаний, говорит фон Бок и приглашает всех к карте. — Поступим так…
Глава 17. Кого тут надо за хвост дёрнуть?
12 марта, пятница, точное время неизвестно
Испания, Гвадалахара…
— Осколочный! Картечь! — рык «Пабло» заставляет танковую пушку выплёвывать несущий смерть металл.
Танковая рота республиканцев, разбрасывая грязь вперемешку с неуспевшим растаять под испанским солнцем снегом и рявкая пушками, разносит в хлам позиции итальянцев. Группа солдат суетливо разворачивает полевую пушку — осколочный. Небольшая толпа спешит укрыться за пригорком — картечь!
…
24 июня, вторник, время 08:05.
Минск, Красная Роща, авиазавод № 453.
Стоим с директором на разгрузочной площадке, наполовину заполненной разбитой немецкой авиатехникой. Среди обломков оживлённо хлопочет полдесятка человек в аккуратных спецовках. Славная бригада мародёров с радиозавода. Далеко не все бортовые радиостанции разбиты вдребезги. И даже если разбита пулями и осколками, какие-то радиодетали всё равно остаются целыми.
Анисимов выполнил своё обещание. Собрал две тройки Яков, которые уже отбыли в Барановичи. Собрал и остановился. Понуждать бессмысленно, сырья нет, моторов нет, чертежей… нет, чертежи на новый цельнометаллический Як уже есть. И бригада спецов из Саратова уже едет к нам… давлю зевок. Перед самым утром генерал Павлов наслал на меня морок своих воспоминаний. Не нарочно, такое и раньше бывало, но не так ярко.
— Состав немецкого сплава отличается от нашего, — говорит директор, прилипая взглядом к к какой-то молодушке в робе, спешащей по дорожке в цех. — Это я и без химического анализа могу сказать. Не может не отличаться.
— И что это меняет? — чего он на девицу пялится? Что там под бесформенной робой разглядишь?
— Что меняет? — Анисимов провожает взглядом девицу, пока она не исчезает за полуоткрытой створкой ворот. — Кое-что меняет. Наш кольчугалюминий получше будет. Прочность выше. Так что придётся переплавлять.
— И какие трудности?
— У нас прокатного стана нет. Можно раздобыть старый, он выпускает листы один на четыре метра… — Анисимов морщится, будто перчинку раскусил. И видно боится, что придётся мне что-то долго объяснять. Не придётся.
Нужный прокат 2,5 х 7 метров выпускают на трёх заводах, у Анисимова есть знакомые на Ступинском, но его предложение отправлять дюралевый лом туда и получать готовый прокат, мне страшно не нравится.
— Лом они примут с восторгом, — ворчу я, — а обратно проката мы не дождёмся. Знаю я эту кухню. Они радостно отрапортуют наверх о перевыполнении плана. И Москва эту сверхплановую продукцию моментально пристроит куда угодно, только не нам.
Анисимов замолкает и смотрит на меня с надеждой.
— Что? — начинаю злиться. — Мне толкачем наших заказов работать некогда! Там стоит на минутку в сторону даже не отойти, а посмотреть, как прокат из-под носа уведут!
— Если провести по нужным кабинетам бумаги… — Анисимов пытается говорить уверенно.
— То кто-то другой тоже проведёт по этим же самым кабинетам ещё более важные бумаги. «В силу особой необходимости», «В виду особых обстоятельств», «С последующим возмещением», которого потом, с-сука, один хер не будет!
— Собирай пару десятков самолётов. Вместе с обломками движков выйдет весомо. И езжай в Ступино сам. Договорись с ними в порядке эксперимента. А лучше сразу обменяй… Точно!
Вот так в процессе разговора и рождается идея. Я-то хотел нацелить его на внимательное изучение стана, с целью изготовить у себя подобное и затем счастливо ни от кого не зависеть. Если бы это было возможно, то и первой партией немецкого дюраля пожертвовал бы.
— Всё равно внимательно посмотри, как стан устроен. Перерисуй, если надо.
Мы отходим в сторонку. Поеду-ка я в штаб, дел полно. Так что авиадиректор меня провожает.
— Ты главное, торгуйся упорнее. Я соглашусь на 70 % возврата от немецкого металла и 100 % от их родного, — обрезки и стружку возвращать ведь обратно будем. — Соглашусь с радостью. 60 % — 80 % стерплю, но с трудом. Но ты думай, думай, как обзавестись таким же широким станом.
— И главное, Виктор Иваныч, — смотрю строго уже из двери бронеавтомобиля, — прокат забирай вперёд. И свой лом отмеряй точно по весу, будет лишний — вези назад. И торгуйся! Запроси сначала процентов девяносто. Ты меня понял?
Ещё бы он не понял. Но стан надо как-то слепить. Ради моего завода его заказывать из Америки не будут. Там не только плавить и прокатывать, а ещё плакировать слоем чистого алюминия надо.
На рокот мотора накладывается голос Саши.
— Товарищ генерал, первый секретарь Пономаренко…
— В задницу Пономаренко. Скажи ему, пусть сам по радио выступает. Хватит с меня! Нашёл, бл… Левитана.
— По другому поводу, товарищ генерал. Ему надо уточнить списки мобилизуемого транспорта.
— С Климовских пусть решает.
— Генерал Климовских в Барановичах.
— Я тоже в Минске гость.
По моему тону Саша понимает, что от меня лучше отстать. Но не отстаёт.
— Вас Москва вчера по ВЧ вызывала. Сам. Когда мы в Белостоке были.
— И чего Москва от нас хотела? — «сам», понятное дело, сам товарищ Сталин. Волнуется, видать, переживает. А чего волноваться-то? Сводки каждое утро лежат на моём столе и перед начштаба. Там всё написано. Как говорится, по делам их узнаете их. Кто-то добрые дела родит, а кто-то какашки разбросает.
Улетаю в Барановичи. В Минске мне особо делать нечего
24 июня, вторник, время 10:40.
Барановичи, резервный штаб округа.
После выслушивания докладов и раздачи ЦУ оставляю у себя двоих, Климовских и Копца. Михайлину поручил изучить возможность установки уцелевших и отремонтированных немецких радиостанций (со сбитых самолётов) на наши танки. Больше ничего интересного не было. Кроме одного момента. Мои радиотехники научились облагораживать и танковые станции. Но бороться с общим шумом от танкового мотора они не в состоянии. Так что эту проблему тоже скинул на Михайлина.
— Иван Прокофьич, наверняка есть места в моторе, которые издают особенно сильный шум. Посоветуйся с инженерами, — всех репрессированных инженеров, хоть что-то понимающих в механике, отдал ему, — что-то они посоветуют. Прокладки где-то резиновые поставят. Может звукоизолирующим слоем моторный отсек закроют. Короче, действуй, товарищ генерал.
А ещё меня порадовало сообщение, что «Геката» вернулась. Целенькая. Не удалось Жукову наложить на неё свою жадную лапу.
— Дмитрий Григорич, надо немедленно звонить в Москву, — обеспокоенно говорит Климовских, едва за уходящими закрывается дверь.
Сам чувствую некое беспокойство. Со стороны генерала. Павлов-то давно усвоил правило: как только вождь обращает свой светоносный интерес на подчинённого, тот должен являться пред его державными очами, как сивка-бурка, вещая каурка. Период бурного противостояния с генералом в одной голове у нас давно закончился. Распределили сферы интересов, стратегия — за мной, тактика — за ним.
И вот опять он поднимает голос. Общий смысл тривиален — с вождём так нельзя. Конечно, нельзя. Но придётся. Война началась.
— Полчаса что-то решат? — под моим насмешливым взглядом Климовских вынужденно соглашается. Нет, не решат.
— Иван Иваныч, во-первых. У тебя появились лётчики, которых можно к Герою представлять? Кроме тебя.
— Пока трое, Дмитрий Григорич, — Копца мои последние слова заставляют сиять, — ещё пятеро на подходе…
— Владимир Ефимович, — возвращаю взор на Климовских, — оформи представление на ребят. И Иван Иваныча не забудь. Они нас всех спасли в первый день.
— Тебе очень важное задание, Иван Иваныч, — излагаю суть дела. Организовать его нетрудно, всё под рукой. На самом деле, не одно задание я ему даю. Ещё два, кроме первого. Главкому приходится даже записывать.
— Авиаразведку вне округа начнёшь с сегодняшнего дня. К вечеру у меня на столе должны лежать фотоснимки. Я хочу знать, что происходит у соседей и на позициях немцев.
Немного подумав, добавляю.
— Аккуратно отсними местность до Варшавы и сам город. Прежде всего, ж/д узел. Желательно, очень желательно, чтобы немцы не заметили нашего интереса.
— Дмитрий Григорич, я правильно вас понимаю? — вмешивается начавший улыбаться Климовских.
— Правильно, правильно… — отмахиваюсь от него, — но Варшава пока не горит. Это в течение пары суток. Прилегающие районы — срочно! Хорошо бы кинокамеру использовать, но это по возможности. Не настаиваю.
А вот теперь, после краткой утряски деталей я готов. Готов к разговору с красным Олимпом.
Время 11:45.