Несмотря на напряженную тишину и на терапевтические ассоциации этого защищенного, нарочитого и подчиненного места, не говоря уже о расслабляющем действии бурбона, разум Хантера все еще лихорадочно метался и разваливался под давлением недостатка сна. Вот если бы в спальне его ждала Люси, обнаженная, свернувшись клубочком в его постели, то, может быть, он бы и успокоился. Он не только ощущал к ней сильное влечение, но и с самого начала был впечатлен ее энергичным, напористым умом, с того самого поразительно искреннего ужина в Лондоне, когда с Хантера внезапно слетела его агрессивная личина, а Люси непринужденно рассказала ему историю своей жизни и ему ужасно захотелось окружить ее заботой. Свойственная Люси смесь силы и слабости вызвала в нем странную нежность; ничего подобного он прежде не ощущал и даже не думал, что способен на такое. Будь Люси сильнее, он стал бы задиристым, будь она слабее, то быстро бы ему наскучила. Обычно, ощутив первые признаки смутного сочувствия, Хантер обращался к своей чековой книжке, но это новое чувство с непривычным упорством обосновалось у него в сердце, и Хантер, освободивший место для мысли о том, чтобы окружить Люси заботой, теперь испытывал странное желание, чтобы она сама окружила его заботой, именно сейчас, когда он был так слаб. Почему ее здесь нет? Он умрет, если не сможет ею обладать, – хотя, по правде сказать, он все равно умрет, даже если не сможет ею обладать.
Факт оставался фактом: сейчас Люси в спальне не было и разбушевавшийся ум заставлял Хантера, якобы пребывавшего в полной безопасности, больше обычного ощущать первозданную угрозу, исходящую от окружающей обстановки. В дополнение к непостижимости движения, терзавшей его в машине, сейчас, в покое, его преследовала непостижимость пространства. Когда предмет, вот как столик матовой стали перед ним, занимал место в пространстве, аннигилировалось ли пространство плотностью массы? Или это просто было плотное пространство? Или это было смятое пространство, подобно тому, как массивные предметы сминают ткань пространства-времени? Чем массивнее предмет, тем глубже оставляемая им вмятина, которая в конце концов превращается в черную дыру и втягивает все в себя. Но ведь всем известно, что сама по себе масса состоит из пространства. Если представить, что ядро атома размером со стеклянный шарик, то в этом масштабе электрон был бы размером с толщину человеческого волоса в двух милях от шарика, но, должно быть, материя несокращаемо плотна, во всяком случае в самом ядре, и что же тогда происходит там с пространством? Если материя устраняет пространство, занимая его, то возрождается ли пространство, когда убирают материю? То есть пространство появляется и исчезает в зависимости от того, занимает и высвобождает ли его материя? Он ткнул пальцем в имя «Сол» на экране телефона, но звонок ушел в голосовую почту.
– Привет, Сол, я знаю, что уже очень поздно, но я тут волнуюсь и хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил. Вот, например, мы думаем, что дом – это стены и крыша, – зачастил Хантер, – но мы живем в пространстве, ограниченном стенами и крышей, у меня есть скульптура Рейчел Уайтред, она делает слепки пространства и удаляет вместилища, в общем, играет со всем этим, а вот у Тохаку в моем кабинете сосновая ветка как ближняя стена дома, а затянутые тучами горные вершины вдали как сломанный парапет, отмечающий внешний край, а между ними пустое пространство, которое и есть истинный субъект картины. В общем, если не забираться в дебри искусства, оставаясь в физике, но не углубляясь в квантовый вакуум, хотя в нем такие возможности, или в крышесносную нелокальность, или, там, неизвестное местоположение частицы, или лептоны и всю эту субатомарную хрень, или нейтрино, которые пронзают Землю с полным безразличием к полям, зарядам или плотности, ля-ля-ля, так вот, если не заморачиваться всем тем и сосредоточиться на этом… – Хантер наклонился вперед и, поднеся телефон к кулаку, стукнул по стальной столешнице. – Скажи мне, какова связь между материей и пространством! Вот это твердое тело, Сол? Перезвони мне! Дай мне ясный ответ, потому что если у физики нет ясности об основных концепциях, которыми она оперирует, то, может, мне следует… Ну то есть ладно, если в обычных обстоятельствах можно рассматривать сильно связанную атомарную решетку как твердое тело, обладающее длительностью и непроницаемостью: сталь может внедриться в пространство, но не наоборот, так ведь? Короче, я хочу знать, мне просто необходимо узнать следующее: когда ко мне в гостиную поставили стальной стол, куда делось пространство, которое занимало пространство, где сейчас стоит стол. То есть… – Хантер осекся. – Сол! Сол?! У меня судороги! Со мной такое иногда бывает. Сол! Да что за херня? Сол!!!
Хантер ощутил, как свело мышцы в руках, плечах и груди. Последняя таблетка в самолете, возможно, и свидетельствовала о его инфантильности, но сейчас, когда подступила смерть, он наконец-то все-все-все осознал, и честно-пречестно раскаялся, и пообещал, что если выживет, то больше никогда-никогда такого не сделает. Вот же ж хрень! В его планы это не входило. Рауль привык избавляться от пустых бутылок и всяких следов преступного использования наркотиков, и ему за это щедро платили, но его лояльность и конфиденциальность вряд ли распространятся на сокрытие трупа. Хантер завалился на бок, к своему пиджаку, воображая жуткие газетные заголовки: «Апокалипсис в „Апокалипсисе сегодня“. Верный дворецкий, Рауль Домингес, заявил: „Сеньор Стерлинг, мир его праху, был великим человеком, но, если честно, западал на наркоту, как свинья на помои“».
Хантер заставил застывшие мышцы руки потянуться к пиджаку. Ладонь, которую периодически сводило в когтистую лапу, наконец-то пробралась в нагрудный карман. Грудь сжало сильнее, боль поднялась по левой руке, и Хантер понял, что сейчас с ним случится давно заслуженный сердечный приступ. Последним отчаянным движением он высвободил из кармана коробочку с таблетками и с огромным трудом нажал крошечную кнопку сбоку. Среди высыпавшихся разноцветных таблеток были две круглые розовые, самые нужные – сильные бета-блокеры, которые, возможно, помогут расслабить мышцы и снизить кровяное давление. Как правило, одной таблетки было достаточно для интервью в телестудии с враждебно настроенным ведущим, обвиняющим его в преступлениях против человечности, но в данной катастрофической ситуации Хантер запихнул в рот обе таблетки и хорошенько разжевал, чтобы ускорить их действие. Потом он лежал неподвижно, лихорадочно заключая сделки с Судьбой, чтобы выторговать себе жизнь. Надо сказать Джейд, чтобы отменила все встречи и зарезервировала ему апартаменты на ранчо «Нуова Вита». Все, больше никаких таблеток и никакого кокаина – во всяком случае, никаких стимулянтов; нормальный сон – это выдумки, в которые Хантер отказывался верить, – ну и после выписки исключительно травяные чаи и свежевыжатые фруктовые соки, а спиртное только по праздникам.
Спустя полчаса, кое-как уверившись, что немедленная смерть ему не грозит, Хантер сел и допил вторую порцию бурбона. Жаль, что Сол не взял трубку. У Хантера накопились вопросы о материи и пространстве, на которые было необходимо получить ответ того, кто знает, о чем говорит. Например, подумал Хантер, даже сейчас не в состоянии полностью избавиться от своих негативных предположений, до Большого взрыва никакого пространства не существовало, и во что же тогда расширилась эта самая сверхгорячая сингулярность? Расширяясь, она образовывала пространство посредством движения материи, она возникла, обладая границей, которая находилась не в том месте, в котором зародилась: будучи относительной. А, вот что! Надо позвонить Люси. Она обязательно поможет. В Великобритании рабочий день в разгаре, а вдобавок это великолепный предлог, чтобы поговорить с прелестной Люси.
Ее телефон, как и телефон Сола, немедленно переключился на голосовую почту.
– Сволочи! – выкрикнул Хантер, сбрасывая звонок, не совсем понимая, выкрикнул он это до или после того, как прервал связь.
Ну и пусть. Надо будет выдать рождественскую премию первому, кто внятно объяснит, что такое сами по себе пространство, материя и движение, какова их врожденная природа, а не просто математическая связь друг с другом, а теперь, наверное, самое время немного отдохнуть, прикрыть монетами глаза почти умерших, вложиться в долгий сон без видений, сплести размахрившиеся нервы в прочные кабели, которые смогут выдержать сильный ток, энергию, являвшуюся сущностью Хантера Стерлинга. Запоздало вспомнив о строгости намерений, он налил себе стакан воды, отфильтрованной через древесный уголь, – его личный диетолог утверждал, что практически любая минеральная вода – чистый яд. Принятые успокоительные убедили Хантера, что он достигнет своего идеала, то есть проснется назавтра к обеду, отдохнувший и готовый к очередным препятствиям, которыми он наполнял свою жизнь, как путник у костра, подбрасывающий дров в огонь, чтобы отпугнуть гиен скуки и банальности. Страх перед сердечным приступом, психозом и другими обескураживающими примечаниями к его титаническому образу жизни был совершенно пустяковым в сравнении с ужасом, который Хантер испытывал при мысли о ничем не примечательных поступках.
По опыту он знал, что восемнадцать часов наркотического забытья совершенно опустошат его память, поэтому хотел еще раз сосредоточиться на том, что именно, точнее, на том, отсутствие чего так взволновало его в картине мира, пронесшегося за окнами его ментального сверхскоростного поезда в последние часы размышлений, и, может быть, надиктовать памятку, чтобы Джейд завтра ее распечатала.
Надо побыстрее добраться до кровати, пока он не вырубился. Шатаясь, Хантер вышел в коридор и кое-как добрался до спальни, заперев входную дверь, а потом закрыв еще и звукоизолирующую дверь. Нажатием кнопки он опустил стальные жалюзи и, неловко высвободившись из одежды, упал на кровать и забрался под одеяло. Пока не поздно, надо связаться с Джейд.
– Джейд? – прохрипел Хантер в телефон на подушке, стараясь не смежить веки.