– Коммунизм – это практическое христианство, – сказал Марсель.
– Да, пожалуй, – согласился отец Гвидо, более или менее готовый принять любую ересь. – За коммунизм!
Он снова чокнулся с Марселем и выпил еще отменного испанского вина.
Марсель показал ему фотографии керамической брони и объяснил, что ее дизайн основан на змеиной чешуе.
Отец Гвидо задумался, почему именно змею сделали эмблемой вечного зла. Ведь змеи тоже твари Божии.
– За змей! – воскликнул он.
После этого тоста он больше ничего не помнил.
Проснулся отец Гвидо в совершеннейшей растерянности. Он так редко покидал монастырь, что абсолютно не мог представить себя где-то еще. Уже стемнело, но за окнами разливалось зеленое мерцание и призрачный громкий голос медленно отсчитывал по-немецки: «Funf… Sechs… Sieben… Acht»[31].
На миг отцу Гвидо почудилось, что к нему обращается кардинал Лагерфельд, отсчитывая секунды перед взрывом или еще какой-нибудь ужасной карой, которая вот-вот обрушится на него и на остальных гостей. Потом он вспомнил, что приехал на юг Франции, в гости к синьору Стерлингу, и на него внезапно нахлынул стыд. Воспоминания о том, что случилось после обеда, были смутными, но пронзительными, будто клинки, сверкавшие в тумане. Неужели синьорина Надия действительно уговорила его после наивкуснейшего обеда пойти в спа на массаж? Сердце отца Гвидо сжалось при невнятном воспоминании о процедуре при свечах, о напряженных мышцах, которые синьорина Надия умело разминала сильными ладонями, и о теплых слезах, струившихся из глаз и скатывавшихся по носу сквозь отверстие в массажном столе на лепестки лотоса в оловянной чаше. После того как отец Гвидо оделся, синьорина Надия стала объяснять, как избавиться от проблем с осанкой, расправила ему согбенные плечи и осторожно притронулась к его пояснице и макушке, отчего ему показалось, что он становится выше, хотя на самом деле он был невысокого роста. В тот миг все его сокровенные помыслы превратились в ощущения, будто его тело было канатом, протянутым из центра Земли в бесконечность космоса, по которому разум без малейшего усилия возносится в небеса.
А дальше в памяти отца Гвидо зиял провал. Наверное, он как-то вернулся к себе в спальню и отключился. Он по-прежнему был одет и, очевидно, пропускал какую-то важную лекцию, устроенную радушным хозяином особняка. Ох, как неприлично! Надо как можно скорее присоединиться к остальным гостям. Он торопливо вышел из спальни и по широкой дуге лестницы спустился в холл. Отец Гвидо остро ощущал свою вину, а вдобавок ему очень хотелось пить, но, к счастью, у подножья лестницы стояли два официанта: один с подносом шампанского, которое отец Гвидо пить не собирался, а второй – с бокалами холодного лимонада. Аббат улыбнулся официанту, взял бокал холодной желтой жидкости и жадно опустошил.
– Простите, жажда замучила, – сказал он, возвращая пустой бокал на поднос.
– Возьмите еще, – предложил официант.
– Спасибо, с удовольствием. Очень освежает, – сказал отец Гвидо, взял второй бокал и направился к двойной лестнице, ведущей в сад с веранды в дальнем конце холла.
Он приблизился к расходящимся ступеням; музыка стала громче, в сотне метров от особняка показался огромный экран, на котором сияли вихляющие зеленые цифры. На фоне экрана вырисовывались четыре силуэта: люди в черных костюмах, перечеркнутых полосами света, стояли за резко очерченными пультами и аккуратными, легкими движениями управляли какими-то невидимыми инструментами. Отец Гвидо, будто зачарованный, спустился по ступеням, не понимая, попал он на концерт или на какую-то научную презентацию о робототехнологическом будущем, подготовленную синьором Стерлингом и его коллегами для ничего не подозревающих гостей. Внезапно на экране появилось слово «COMPUTERWORLD»[32]. Наверное, название товара. Затем потянулась цепочка огромных букв, и пророческий получеловеческий, полусинтезированный голос начал складывать их в слова: «ИНТЕРПОЛ – ДОЙЧЕ БАНК – ФБР – СКОТЛАНД-ЯРД – ЦРУ – КГБ – КОНТРОЛЬНЫЕ ДАННЫЕ – ПАМЯТЬ – КОММУНИКАЦИЯ – ВРЕМЯ – МЕДИЦИНА – РАЗВЛЕЧЕНИЯ». Очевидно, товар предназначался для влиятельных потребителей и обладал широкой сферой применения, но отца Гвидо больше поразило яркое многоцветье беспорядочных узоров, плясавших по экрану в такт то фоновому ритму музыки, то долгим вздохам и печальному эху, протяжно трепещущему над лихорадочными басами. Отец Гвидо осушил второй бокал лимонада и с изумлением уставился на экран. Зрелище напоминало постоянно меняющуюся картинку, складывающуюся из витражных стекляшек в калейдоскопе, который мама подарила ему в день, когда ему исполнилось шесть лет.
– Дьявольская какофония! – выкрикнул ему на ухо знакомый голос сэра Уильяма Мурхеда. – Уж в этом-то вы со мной согласитесь.
– Похоже на витражи, – зачарованно произнес аббат. – Разумеется, осовремененные, для нынешней молодежи.
– Эти фрицы уже почти полвека прикидываются роботами. Не современность, а ретро-футуризм, – презрительно заявил Мурхед. – На их творчество больше повлияли советские плакаты, медицинская аппаратура и музыкальный визуализатор, чем розеточное окно Амьенского собора.
Отец Гвидо не понимал, что не нравится Мурхеду, но распознал тон человека, который привык доказывать, что во всем прав. Хотя его преосвященство хотел предать Мурхеда анафеме, отец Гвидо в глубине души считал, что эти два догматичных, желчных человека на самом деле духовные близнецы. По правде говоря, сейчас ему было все равно, что именно думает каждый из них; он просто наслаждался праздником и радовался, что принимает в нем участие. Телевизор он смотрел только на Пасху, когда передавали благословение папы, а еще, поддавшись уговорам монахов помоложе, чемпионат мира по футболу 2006 года, когда Италия вышла в финал. Сейчас он изумленно глядел, как на экране белый космический корабль приближается к заснеженному полю перед большим административным зданием. Когда корабль приземлился, музыка смолкла и зазвучали аплодисменты, свист и одобрительные восклицания. Сцена погрузилась вo мрак, но вскоре многообещающая темнота снова породила мелодию. Гости восторженно завопили, и на сцене вспыхнул свет.
Внезапно перед двумя стариками появилась синьорина Джейд в коротком красном платье; ее длинные черные волосы, собранные в высокий пучок, скрепляла прелестная палочка из слоновой кости, украшенная красными и черными пиктограммами.
– Ну, что вы застыли? Это же классика, танцуют все!
Она вместе с музыкантами пропела первые строки песни:
She’s a model and she’s looking good
I’d like to take her home – that’s understood[33].
– Ни одно из возможных определений танца… – начал Мурхед, но отец Гвидо не услышал окончания, потому что Джейд схватила его за руку и поволокла за собой к сцене.
На краю толпы Джейд выпустила ладонь Гвидо и начала безумную пляску, раскачиваясь всем телом из стороны в сторону и поводя руками в воздухе, а потом, плавно изогнувшись, наклонилась к отцу Гвидо, поднесла руку к голове, вырвала палочку из узла волос, словно чеку гранаты, и замахала высвобожденной гривой в миллиметрах от внушительного живота аббата. Бедняга едва не упал в обморок, а Джейд резко откинулась назад и, все так же изгибаясь по-змеиному, выставила вперед свой живот и запрокинула голову так, что пряди волос ниспадали до самой лужайки за спиной.
О мадонна, подумал отец Гвидо, нервно дергая локтями туда-сюда и стараясь, чтобы старые колени тоже двигались в такт. Потом Джейд резко сменила танцевальный стиль, прыжком оказавшись бок о бок с аббатом, и стала изображать примитивного киборга, так что неуклюжие и скованные движения отца Гвидо как будто прекрасно дополняли музыку.
– Так держать, Гвидо! – крикнула Джейд. – Сплав менша[34] и машины! Ура!
Копируя старого аббата, она дергано затопталась на месте и, повторяя его движения, постепенно заставила его усложнить их. Когда песня закончилась, Джейд наклонилась и поцеловала его в щеку:
– Спасибо, святой отец. Мне очень понравилось. Вы отлично танцуете. – Она шаловливо толкнула его бедром, а потом ушла, лавируя между пиний, пальм и приглашенных, на ходу снова собирая волосы в пучок и закалывая его палочкой.
У ошеломленного Гвидо бешено колотилось сердце, а по лицу ручьями стекал пот. Старый аббат словно бы влюбился. Происходящее приводило его в замешательство.
– Выпьете еще «маргариту», сэр? – спросил официант.
– Да-да, благодарю вас, после танцев очень освежает, – признался отец Гвидо, беря очередной бокал великолепного лимонада.
– Охренительно, – сказал синьор Джон Макдональд, молодой шотландец, с которым отец Гвидо ехал из аэропорта. – Kraftwerk! Охренительно. Впечатляет, жуть как впечатляет. А еще просто вынос мозга, вообще на другой уровень. Их визуальный ряд до ужаса напоминает симуляции, создаваемые моей программой моделирования неорганической жизни.
– Может быть, это знак, указывающий на более глубокие связи, – сказал отец Гвидо, не понимая, о чем говорит шотландец, но желая его поддержать.
– Вот именно! Я так и подумал, – сказал Джон. – Если б я был еще бóльшим параноиком – надо сказать, я и так охренительный параноик, – то решил бы, что Kraftwerk хакнул мой компьютерный мир. Ну, понимаете? Но я сейчас закинулся экстази и воспринимаю все это как два аспекта высшего разума, потому что в гениальных головах возникают одни и те же гениальные мысли. Вы как раз об этом и сказали. Кстати, вот, не желаете ли? – спросил он, протягивая отцу Гвидо оранжевую ромбовидную таблетку. – Вот он, настоящий экстаз.
– Да-да, мне это знакомо, – сказал аббат.
– Правда? – удивился Джон. – Рад слышать. Я и не знал, что вам это не запрещено. Я вообще плохо разбираюсь в религиозных заповедях. – Он неожиданно обнял отца Гвидо. – У вас, наверное, есть свои заначки, но это чистейший продукт. – Он бросил оранжевую таблетку в бокал аббата и подмигнул.