– Но у меня не болит голова, – сказал отец Гвидо.
Джон почему-то решил, что это очень смешное замечание, и хохотал до тех пор, пока не зазвучала новая песня.
– Охренеть! – выкрикнул он, хватаясь за голову. – «Радиоактивность»! Обожаю эту вещь!
Он хлопнул отца Гвидо по спине, еще раз обнял его и, вытянув руки, углубился в толпу.
Синтезированный бас-профундо медленно выдохнул слово «Радиоактивность», и звук затрепетал в воздухе. На экране палец выстукивал морзянку, устанавливая лихорадочный пульс под глубокими гулкими слогами. Вскоре на экране одно за другим вспыхнули огромные слова, произносимые голосом робота: «ЧЕРНОБЫЛЬ. ХАРРИСБУРГ. СЕЛЛАФИЛД. ХИРОСИМА». Красно-желтый символ радиационной опасности провалился в красно-желтый туннель. «STOP RADIOACTIVITY»[35].
Отец Гвидо, неспешно потягивая лимонад, двинулся по пологому склону к сцене. Все были так дружелюбны. Он влюбился в синьорину Джейд и, по правде сказать, был совсем неравнодушен к прелестной синьорине Надии, с ее талантом целительницы. Юный шотландец был на удивление любвеобилен, и, хотя отцу Гвидо совсем не нужен был его аспирин, его предложение свидетельствовало о потрясающей щедрости. Аббат подошел поближе к сцене и замер, увидев двух танцующих женщин. Одна, блондинка, была очаровательной подружкой синьора Стерлинга, а со второй отца Гвидо еще не познакомили; обе, явно связанные близкими дружескими отношениями, подпевали хором и преображали слова в движения.
Stop Radioactivity
Is in the air for you and me[36].
Они в притворном испуге огляделись по сторонам, указали друг на друга и нашли защиту в своих объятьях.
Discovered by Madame Curie[37].
Эту строку они пропели, держа друг друга за плечи. Казалось, слова доставляют им какое-то особенное удовольствие, но вот они уже без улыбки отпрянули, широко раскрыли глаза и прижали ладони к щекам, продолжая:
– Привет, святой отец! – Сол Прокош подошел к Гвидо сзади и приобнял его за плечи. – Их невозможно не любить, правда?
– Да, – ответил Гвидо. – Я воистину их всех люблю.
– Лучшая вечеринка на свете!
– Да-да, конечно, – сказал Гвидо, чувствуя, что предает фра Манфреди, чей прошлогодний день рождения праздновали в монастырском огороде и потом неделями только об этом и говорили. – Синьор Сол, я хотел обсудить с вами один деликатный вопрос…
– Дать вам номер моего проктолога в Лос-Анджелесе?
– Простите, – смутился аббат, – я не понимаю…
– Шучу, шучу, – улыбнулся Сол. – Давай, Гвидо, признавайся, что у тебя на уме.
– По просьбе курии, – наугад начал отец Гвидо, – мне необходимо обсудить с вами участие в прибылях от скана мозга фра Доменико.
– Ну, строго говоря, информация принадлежит нам, – сказал Сол, – потому что, прежде чем мы просканировали фра Доменико, вы подписали некий документ, без которого никто не стал бы ничего сканировать, но мы надеялись заручиться одобрением его святейшества – ну, чтобы нас не обвинили в похищении реликвий, понятно? – поэтому, разумеется, можно обсудить участие в прибылях на этой основе. В понедельник я привлеку наших юристов, они все рассмотрят, так что, без лишних слов, мы готовы к сотрудничеству.
– Чудесно! Слава Господу! – вскричал отец Гвидо. – Вы сняли камень у меня с души.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Сол. – Отдыхайте, развлекайтесь.
– Да-да! – закивал отец Гвидо. – Спасибо. Великолепная вечеринка. У меня просто нет слов.
Экран пересекали вертикальные разноцветные полосы. Синтезаторы исполняли замысловатую негромкую мелодию.
Отец Гвидо почувствовал, как сияние каждого цвета вливается в его тело. Витражные окна придумали, чтобы превратить соборы в подобие рая, но сейчас аббат был под открытым небом, пронизанным светом, в соборе природы: весь мир стал раем, музыканты были ангелами, переодетыми в роботов, чтобы не выделяться в современном мире; сердце отца Гвидо и каждая клеточка его тела стали розеточными окнами, через которые струился свет вечности и которые в то же время излучали свет вечности. Свет был везде и повсюду, а не просто лучом прожектора, изливающегося из невообразимой дали.
– Это город света, – прошептал отец Гвидо. – Вот что я видел в калейдоскопе.
Такой огромный газон, думал Фрэнсис, и такая сильная подсветка сбивают с толку ночных бабочек и летучих мышей. Было очень рано, никто из гостей еще не проснулся, но все следы вечеринки уже устранили. Фрэнсис обещал Хантеру осмотреть территорию «Яркого солнца», чтобы дать совет, как улучшить биологическое разнообразие поместья. Для начала надо перепахать газон. В это время года в поле, засаженном смешанными травами, в которых прокошены тропинки, полным-полно диких цветов и маков. Поместье Хантера занимает девять акров земли – очень много, учитывая, где оно расположено, но очень мало с точки зрения возрождения дикой природы. Проблема этой части средиземноморского ландшафта заключалась в его сухости и большом количестве кустарника, покрывающего горные склоны в нескольких милях от безумно популярной прибрежной полосы, что создавало угрозу пожаров в этой хрупкой природной зоне, а отсутствие животных, как диких, так и домашних, лишь увеличивало эту угрозу, поскольку никто не прореживал груды палой листвы, сосновых шишек и сухостоя, поэтому огонь бушевал здесь яростно и жарко, уничтожая все живое на своем пути. За последние сто лет количество засохших деревьев и кустов увеличилось втрое, а после каждого лесного пожара дожди вымывали почву, что мешало восстанавливаться сосновым борам и дубовым чащам.
В относительно скромном масштабе «Яркого солнца» можно было применить простые меры, а добиться многого. Территорию поместья окружали и разделяли стены, которые можно превратить в каменные ограды, если избавиться от бетона и оставить среди камней трещины и выемки для ящериц, саламандр и лишайников. Хантер мог бы присоединиться к «средиземноморскому ковчегу», создав тенистый пруд для лягушек. Третья часть земноводных в регионе считалась редкими видами, а в мировом масштабе земноводные как класс были под угрозой исчезновения из-за хитридиомикоза, неизлечимого грибкового заболевания. Чтобы пруд не стал рассадником комаров, в нем следовало развести рыб, которые поедают личинок комаров; головастики будут питаться ряской и донными водорослями, на поверхности пруда будут покачиваться кувшинки, на листах которых будут отдыхать взрослые лягушки, и ручеек из пруда побежит в сад, орошая деревья с плодами, выращенными без химикатов, для самого Хантера, а также для пчел, и ос, и гусениц, и птиц. Земноводные очень чувствительны к химическому составу воды, поэтому вершину холма необходимо засадить оливами и установить среди них цистерны для сбора дождевой воды в зимние месяцы, чтобы орошать ею землю летом. В дальнем конце сада можно разместить дупляные ульи, не для сбора меда, а для опыления и поддержки пчел. Клумбы ярких капризных цветов, требующих обильного полива и удобрений, следует заменить лавандой и, возможно, убедить Хантера посадить небольшую дубовую рощу. Дубы поддерживают свыше трех сотен других видов, гораздо больше, чем пальмы и пинии, растущие сейчас в поместье. Да, дубовую рощу, сразу же за садом, среди ульев диких пчел и нового огорода, где будет расти розмарин, тимьян, базилик, шалфей и лимонная мята.
В последнем, вытянутом треугольнике владений Хантера стоял шестиугольный беленый павильон с арочными окнами, обрамленными бледно-оранжевым мрамором, и с аркой входа, обращенной к морю. От павильона по саду камней змеились две дорожки, убегая к самой кромке воды, откуда ступени вели к укромной частной пристани, которую не было видно из особняка. Вокруг павильона сейчас ничего не росло, но хорошо бы окружить его вьющимися побегами кампсиса с оранжевыми соцветиями или вечнозеленым плющом с темными ягодами, которые зимой и ранней весной будут склевывать птицы; или ползучей жимолостью, заросли которой так любят изумительные ночные бабочки-бражники. В дальнем конце сада камней неплохо было бы посадить две или три липы с их дремотным цветом, чтобы создать на границе участка тенистое место, где можно отдохнуть.
Фрэнсис разглядывал павильон, представляя себе всевозможные вьющиеся и ползучие растения, и заметил в арке входа отца Гвидо, любовавшегося рассветным морем. Наконец аббат, погруженный в размышления, сделал неуверенный шаг вперед.
– Доброе утро! – поздоровался Фрэнсис из сада камней.
– Ah, buongiorno![40] – ответил отец Гвидо. – Какая красота! Все так прекрасно, правда?
– Да, – сказал Фрэнсис, с улыбкой подходя к павильону. – Вы так рано проснулись.
– Я всю ночь не ложился, – сказал отец Гвидо. – Меня так взволновала вечеринка, доброта гостей и концерт, что, когда я собрался уходить, уже рассветало, и меня зачаровало восходящее солнце. Так я здесь и просидел. – Аббат указал на скамью в павильоне.
– Вы позволите? – спросил Фрэнсис.
– Да, конечно, – ответил отец Гвидо, обрадованный тем, что ему представилась возможность вернуться на излюбленное место. – Давайте посидим и посмотрим на море через арку. Почему-то панорама выглядит еще прекрасней, когда она… – Он запнулся, подыскивая нужное слово.
– Обрамлена? – подсказал Фрэнсис.
– Совершенно верно. Как картина. Края ограничивают панораму, и она превращается в картину.
– Да, точно, – кивнул Фрэнсис.