Он подошел к перилам, взглянул вниз и увидел, как Хоуп неторопливо плывет вдоль кромки бассейна. Обнаженная. Фрэнсис разрывался между привычным любованием ландшафтом и виноватым любованием тем, что было у него перед глазами. В центре выложенного синей кафельной плиткой бассейна виднелась мозаичная стайка карпов-кои, оранжевых, розовых и серебристо-белых, и над ней медленно скользило стройное золотистое тело Хоуп: руки мерно вытягивались вперед, ноги расходились и смыкались, отталкивая воду. Фрэнсис, вспомнив знаменитую молитву святого Августина: «Добрый Боже, дай мне целомудрие… но не сейчас», безуспешно попытался перевести взгляд с бассейна на склоны холмов, спускавшиеся к безмятежному морю. Наконец, переборов вуайеристическое смятение, он мужественно решил заявить о своем присутствии, но не успел ничего сказать, потому что Хоуп остановилась, запрокинула голову в воду, отвела мокрые пряди с лица и взглянула прямо на Фрэнсиса, будто знала, что он все это время стоял на веранде.
– Привет, Фрэнсис! Добро пожаловать в «Яб-юм». Не хотите поплавать? Вода здесь из горячих источников Тассахары и Эсалена, совершенно натуральная.
– Я не взял с собой плавки, – смущенно признался Фрэнсис.
– Вы меня шокируете! – сказала Хоуп, переводя дух. – Я отвернусь.
Она беззлобно рассмеялась и, раскинув в стороны руки и ноги, распростерлась на поверхности воды, как на подстилке для йоги.
«Вот как… О’кей… Понятно… – подумал Фрэнсис. – Ну ладно тогда».
Он несколько иначе представлял себе экологический саммит в верхах, но если экология занимается связями и отношениями, рассматривает жизнь не как изолированные фрагменты, а как целостную взаимозависимую последовательность, то было что-то в некотором смысле вполне подобающее и одновременно ужасно стеснительное в том, что ему пришлось спуститься с веранды к бассейну, раздеться догола и войти в отдающую серой воду, чтобы обсудить, как вернуть землю в естественное первозданное состояние.
– Да, очень теплая. – Фрэнсис торопливо окунулся в воду, над которой вился парок.
– Мммм… – протянула Хоуп. – Прекрасно расслабляет. Мы немного охлаждаем ее в цистерне, иначе очень горячо.
Она медленно, но решительно направилась к нему, остановилась, пристально посмотрела на него и подплыла ближе. Фрэнсис решил, что она похожа на львицу, охотящуюся среди трав цвета львиной шкуры, и почувствовал себя антилопой, которая внезапно заметила, как трава срывается с места.
– А здесь водятся кугуары? – спросил он, хватаясь за местную фауну, как пловец у края водопада хватается за ветку, склонившуюся над рекой.
– Нет, – ответила Хоуп. – Я бы рада на них взглянуть, но они очень застенчивые и неуловимые.
– Наверное, не очень застенчивые, – предположил Фрэнсис. – Особенно с точки зрения оленя, в чье горло вцепился кугуар.
– Да, конечно. – Хоуп остановилась на расстоянии вытянутой руки от него. – После лесных пожаров в Вентане, когда там не осталось оленей, с гор спустился кугуар и загрыз много домашних питомцев в округе.
– И что вы об этом думаете?
– Я всегда ратую за все дикое. – Хоуп покосилась на разделявшую их полоску воды. – Похоже, и вы тоже, – добавила она, положив руку на плечо Фрэнсиса.
– Пожалуй, слово «неизбежный» подойдет лучше, чем «дикий», – сказал он, – для описания реакции моего тела на пребывание в теплой воде рядом с прекрасной обнаженной женщиной, но иногда следует разделять физиологию и нравственность.
– Наверное, это очень больно, – сказала Хоуп.
– Да, – признался Фрэнсис.
– А разве вы не полиамор?
– Если бы я им был, то исключительно в одностороннем порядке, а для этого существуют другие слова, например «измена», что лишает слово «полиамор» его идейного гламура.
– Это измена лишь в том случае, если вы дали обет моногамии, – сказала Хоуп.
– Формально – нет, но он подразумевается. И вообще, к чему весь этот разговор? Мы с вами едва знакомы, а Оливия на седьмом месяце беременности.
– Значит, между вами существует глубокая эмоциональная связь. – Хоуп положила другую руку на плечо Фрэнсиса. – Это прекрасно, и я это уважаю, но все-таки считаю, что вы должны отдать должное своей дикой натуре и жить в соответствии с вашими убеждениями не только в отношении земли, но и в отношении к жизни и к своему животному и духовному телу.
– Вы ведете блог на эти темы? – спросил Фрэнсис. – У вас все аргументы выстроены.
– У меня все выстроено, – сказала Хоуп; ее груди легонько коснулись груди Фрэнсиса. – Признайтесь, вчера вы тоже это почувствовали.
– Да.
– Так в чем же проблема? – спросила она.
– А как же самообладание, этика и преображение желания?
– А как же непосредственность, и блаженство слияния, и яб-юм? – парировала Хоуп; ее руки скользнули к его шее и сыграли нежный аккорд на клавишах, о существовании которых Фрэнсис прежде не подозревал.
– Кстати, о «Яб-юм»… – Фрэнсис сделал последнюю отчаянную попытку вырваться из цепкой хватки хищницы, стиснувшей его шейные позвонки. – В смысле, о вашем ранчо, а не о символе высшего союза с истинной природой разума. Так вот, я переговорил с Джимом. Он сажает секвойи на нижней границе «Титана». Если вы с Хантером согласитесь сделать то же самое, здесь можно вырастить великолепный лес.
– Да, хорошо бы засадить секвойями нижнюю границу моего участка, – сказала Хоуп, закидывая одну ногу на бедро Фрэнсиса и сгибая другую, как балерина перед прыжком. – Такая естественная природная среда обитания станет прекрасным убежищем для множества диких зверей.
– Да-да, конечно, – кивнул Фрэнсис, слыша треск обламывающейся ветки и чувствуя, как неумолимый поток энергии влечет его к водопаду.
Люси отложила книгу, прочитав абзац, подчеркнутый Оливией: «Передняя часть поясной извилины – одна из наиболее беспорядочно возбуждающихся структур в мозге. Она участвует в переживании боли, эмоциональном участии, депрессии, мотивации, предупреждении ошибок, отслеживании конфликтов, принятии решений и во многом другом».
Она знала, что Оливия дала ей «Нейроманию», дабы развеять гипнотическое воздействие нейровизуализации, потому что Люси в последнее время проявляла слишком большой интерес – вполне объяснимый, но какой-то патологический – к сканам своей опухоли. Несомненно, ЯМР-томография могла выявить структурные изменения в головном мозге, но, к сожалению, не оставляла доктору Грею ни малейшего шанса позвонить и сказать, что пятно на снимке возникло из-за небрежно протертой линзы. В некотором роде Оливия, безусловно, была права: Люси следовало сохранять бодрость духа и хорошее самочувствие и не позволять нейровизуализации портить ей настроение. Леветирацитам купировал судороги, не пострадали ни способность двигаться, ни ясность ума, а болей не было. Все это заслуживало, как минимум, такого же пристального внимания, что и ежеквартальные радужные снимки на экране компьютера. К сожалению, доминирующая физикалистская доктрина словно бы приравнивала опухоли головного мозга к опухолям разума. Как избавить разум от мыслей о головном мозге, когда разум якобы заключен в головном мозге? Любую другую опухоль можно воспринимать спокойно или отстраненно, насмешливо или глубокомысленно, но опухоль головного мозга пропозиционально ближе, ведь ее необходимо не просто изгнать, а буквально извлечь из разума, а это, по утверждениям физикалистов, возможно лишь с помощью хирургического скальпеля.
Этим утром Хантер рассказывал ей, как Сол любил вещать о «логической бреши» между опытом личным и опытом экспериментальным, между наукой в ее нынешней форме и субъективностью в ее неизменной форме. Для Хантера и Сола это было общим местом обсуждения, но Люси оно представлялось весьма реальным и насущным. Для любого физикалиста, вот как, например, для Мурхеда, который вмещает сознание в рамки церебральной деятельности, возникает проблема, откуда вообще берется сознание, зачем головной мозг создает этот отвлекающий образ разума, если самостоятельно выполняет всю работу. Эта так называемая проблема зомби, которая, возможно, лишает зомби сна, беспокоила Люси не больше, чем вопрос, зачем телевизор создает новости. Само описание было неверным. Кто-то однажды сказал, что «сознание, должно быть, очень странная иллюзия, поскольку для того, чтобы им обладать, надо пребывать в сознании»[44]. Сознание первично, и все, что нам известно, включая информацию о деятельности головного мозга, исходит от него.
– Привет, Люси, – сказала Оливия, входя в Белый дом. – Ух ты, здесь все прямо как в фильме.
– Да, Хантер нанял тех же декораторов. А где Фрэнсис?
– Уехал на встречу к тантрической шлюхе, ой, в смысле, к изумительной Хоуп Шварц и к Джиму «Титану» Берроузу.
– Гм, тебе не помешает проконсультироваться с отцом, – заметила Люси. – По-моему, ты ревнуешь.
– Я? Ревную? С чего ты взяла?
– Наверное, у меня миндалина увеличилась, – сказала Люси.
– А, тогда понятно, – сказала Оливия. – Или уменьшилась.
– Наверное, чем меньше, тем лучше, – вздохнула Люси, – памятуя о том, что миндалина играет ключевую роль в формировании страха… А еще удовольствия, злобы и сексуального возбуждения.
– И в ней содержится большое количество андрогеновых рецепторов, связывающих тестостерон, – добавила Оливия.
– Тестостерон, гормон агрессивности? – ужаснулась Люси.
– Да, агрессивности при защите статуса. – Оливия раскрыла книгу Люси и провела пальцем по знакомым страницам. – Если кто-то приобретает статус борца за спасение китов, то тестостерон коррелируется с отзывчивостью. Наверное, ты еще не дочитала до этого места… О, кажется, машина подъехала. Может, Фрэнсис вернулся?
Она прошла по извилистой тропе к опушке бамбуковой рощи.
– Нет, – разочарованно сказала она. – Это Сол. Он меня заметил. Где же Фрэнсис?
– Наверное, насаждает семена разумного, доброго, вечного, – успокоила ее Люси.
– Лишь бы своим семенем не разбрасывался. – Оливия приложила руки к животу, будто подчеркивая уникальность своего ребенка, и села рядом с Люси.