Глава 19. Хроника военных действий
Наполеон будет двигаться вперед и вверх по одной простой причине: он не будет бояться брать на себя ответственность, когда другие будут переминаться в нерешительности.
Естественно, в ходе разгрома троцкистов были засвечены и те из них, кто служил в армии. Надо полагать, НКВД получил эти сведения в ходе подготовки процесса. Однако тогда арестовывать их не стали. Почему? И снова надо учитывать обстановку.
Это мы знаем, что война началась в 1941 году. Они, живущие в том времени, этого не знали. Французский генштаб считал, что она начнется в 1938 году. Тухачевский утверждал, что это будет в 1937-м, на два фронта: с Японией на Востоке и с объединившимися для удара по СССР Польшей и Германией на Западе. Советская армия была достаточно сильна, чтобы справиться с любой из армий вторжения — по отдельности. Но не с тремя вместе! Уборевич был более оптимистичен: он считал, что войны можно ждать «в этом году или в следующем», но, возможно, и через два-три года. Если повезет.
Кстати, еще один косвенный аргумент в пользу «двойного заговора». В начале 1936 года состоялась оперативно-штабная игра, на которой Тухачевский всерьез уверял, что Германии нужна Украина и, соответственно, удар немецких армий будет нанесен именно там. Да, это было бы так — по логике Гражданской войны, когда правительство Ленина готово было, чтобы скорее заключить мир, провести линию границы по фактически занятой неприятелем территории.
Но ведь это не 1919-й, это 1936 год! Советский Союз теперь намного сильнее, имеет мощную армию, колоссальные ресурсы и бешеные темпы развития промышленности, у власти стоит не Ленин, а Сталин, чья политика определена в песне: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим». Ясно было, что, не разгромив СССР в целом, Украиной Германии не владеть. Кроме одного случая: если в результате войны еще и сменится правительство, и к власти придут те, кто согласится…
…Но, как бы то ни было, ситуация в стране была стандартная, а именно: «если завтра война». В этих условиях показывать и своим, и чужим, что в армии что-то неблагополучно — безумие. Тут и один арестованный «генерал» отзовется по всему миру таким резонансом… В марте 1937 года, едва только начались серьезные аресты военных и стало ясно, что в Красной Армии что-то неблагополучно, французы сразу же свернули подготовку ко всем переговорам с СССР, по поводу чего начальник Генштаба Франции генерал Гамелен сказал: «Альянс с Россией в труднопредсказуемых условиях представляется нежелательным». А после «дела Тухачевского» французские союзники буквально шарахнулись от СССР, и уже в июне от того же французского Генштаба поступило заявление: «Всякое новое сближение Франции с Москвой привело бы с точки зрения безопасности к нулевому или даже отрицательному результату»[58]. И камня в них не кинешь: кто станет иметь дело с государством, в котором творится такое…
…Так что с арестом армейских троцкистов пришлось немного подождать, хотя бы до процесса — чтобы свести все к отдельной троцкистской группе и не вызвать даже мысли о репрессиях в армии накануне предполагаемой войны. Одного лишь комкора Шмидта, личность крайне колоритную[59], арестовали 6 июля. Остальных — непосредственно перед процессом, который проходил 21–23 августа, или сразу после него.
14 августа — арестован комкор Примаков;
15 августа — комбриг Зюк;
20 августа — комкор Путна;
2 сентября — комдив Туровский;
25 сентября — комдив Саблин;
22 августа на даче в Болшево застрелился бывший председатель ВЦСПС и бывший видный оппозиционер Михаил Томский, который формально с 1930 года в политической жизни участия не принимал. В тот же день Каганович, Ежов и Орджоникидзе сообщили Сталину: «Сегодня утром застрелился Томский. Оставил письмо на Ваше имя, в котором пытается доказывать свою невиновность… Решил спрятать концы в воду путём самоубийства».
Это к вопросу о том, насколько «бывшие» оппозиционеры отошли от политики. Версию о том, что невиновный человек застрелился из страха перед расправой, оставим авторам психологических эссе. Не тот, знаете ли, контингент.
На процессе была озвучена информация о военном троцкистском подполье. Там говорилось, что Троцкий в письме своему соратнику Ефиму Дрейцеру дал указание организовать нелегальные ячейки в Красной Армии. В качестве участников армейской «военно-троцкистской организации» называли уже арестованных к тому времени военного атташе в Лондоне Витовта Путну и командующего войсками Ленинградского военного округа Виталия Примакова. Были названы также имена двоих офицеров, готовивших теракты против Ворошилова — комдива Шмидта и майора Кузьмичева, служивших в Киевском военном округе под руководством Якира.
В конце 20-х годов Путна и Примаков на самом деле возглавляли троцкистскую организацию в армии — сейчас об этом имеется множество свидетельств, этот факт признают и сами троцкисты. А Шмидт и Кузьмичев являлись верными «оруженосцами» Примакова.
Примаков девять месяцев молчал насмерть, бомбардируя все возможные инстанции жалобами и просьбами — мужик был не из слабых. Путна уже 31 августа, после очной ставки с Радеком, дал первые признательные показания — что он действительно встречался с сыном Троцкого Львом Седовым и получил поручения организовать теракты против Сталина и Ворошилова. Признался — и замолчал. Следующие показания от него смогли получить лишь в мае 1937 года, когда уже ясно было, что игра проиграна. Тогда, осенью, об участниках заговора — не троцкистах они все молчали насмерть. Интерес тут был шкурный в прямом смысле слова: именно в них, в том, что у них получится все-таки с переворотом, были единственные шансы арестованных на жизнь.
Генералы группы Тухачевского в это время, казалось, находились в полной безопасности. Уборевичу и Корку были сняты партийные взыскания (кстати, по ходатайству Ворошилова, хотя они с Уборевичем терпеть друг друга не могли). Эйдемана собирались отправить в командировку за границу. Тухачевский фотографируется рядом со Сталиным среди членов Политбюро. Единственный намек на его будущую участь прозвучал в конце января на «процессе 16-ти», когда Радек одиннадцать раз упомянул имя Тухачевского.
Так говорят…
И в этом еще один миф и еще одна нелепость — что будто бы в сталинском СССР существовали какие-то «намеки», далеко идущие планы, какая-то игра с жертвами будущего террора, которые, дескать, заранее все понимали и, как загипнотизированные удавом кролики, ждали своей участи, потому что так их кушать вкуснее, и т. д.
«Намеки», «признаки» — это, конечно, хорошо. В книжках про тиранов это выглядит очень эффектно. И Сталин, конечно, был восточным человеком и мог этим искусством владеть. И владел, и иной раз его с удовольствием применял — в отношениях, например, с Черчиллем, тоже незаурядным политиком и очень умным человеком, способным это искусство оценить. Но какие могли быть «намеки» в Москве 1937 года? То есть намекать-то вождь мог сколько угодно, но кто бы его понял? На верхних этажах Страны Советов собралась такая публика, которая и прямую-то речь понимала через раз и по-своему. Всякие там психологические тонкости мило смотрятся в политических детективах, а в грубой советской реальности даже члены Политбюро, знавшие друг друга, как облупленных, и то разговаривали предельно конкретно, избегая даже тени двусмысленности. Говоря с людьми менее знакомыми, Сталин каждый вопрос рассматривал с пяти сторон с десятью уточнениями — а вдруг не так поймут? А уж Тухачевскому намеки и вовсе как горохом по танковой броне — чтобы это понять, достаточно хотя бы на фото посмотреть…
Ну, а теперь вернемся к Радеку — что он там такое говорил?
На утреннем судебном заседании 24 января 1937 года Радек сказал:
«В 1935 году Путна встречался со мной, передав одну просьбу Тухачевского». Допрашивавший его Вышинский оставил это упоминание без внимания — то есть, тема явно не входила в сценарий процесса. И лишь на вечернем заседании, вероятно, получив какие-то указания, вернулся к ней и спросил Радека, зачем к нему обращался Тухачевский.
Из протокола допроса Радека.
«Радек. Тухачевский имел правительственное задание, для которого не мог найти необходимого материала. Таким материалом располагал только я. Он позвонил мне и спросил, имеется ли у меня этот материал. Я его имел, и Тухачевский послал Путну, с которым работал над заданием, чтобы получить материал от меня. Тухачевский понятия не имел ни о роли Путны, ни о моей преступной роли.
Вышинский. А Путна?
Радек. Он был членом организации, он пришел не по делам организации, но я воспользовался его визитом для нужного разговора.
Вышинский. А Тухачевский?
Радек. Тухачевский никогда не имел отношения к нашим делам… Я заявляю, что я никогда не имел и не мог иметь никаких связей с Тухачевским по линии контрреволюционной деятельности, потому что я знал, что Тухачевский — человек, абсолютно преданный партии и правительству».
Любопытно, с каких же пор демонстративное заявление о непричастности человека к заговору стало означать его скорый арест?
Знаете, есть такой старый анекдот. Едут два еврея на пароходе в Одессу. Когда уже город показался на горизонте, один спрашивает другого: «А вы куда едете?» — «В Одессу». Тот задумался глубоко, а потом и говорит: «Не понимаю. Вы сказали, что едете в Одессу, чтобы я подумал, что вы едете в Одессу, хотя на самом деле вы едете не в Одессу. Но вы на самом деле едете в Одессу — зачем же вы врете?»