Что же касается того, что социал-демократы являлись естественными союзниками коммунистов — то это не более чем очередная хрущевская «утка», менее опасная, чем «разоблачение культа личности», но куда более опасная, чем увлечение кукурузой и стучание ботинком по трибуне ООН.
Различие между ними существовало уже на уровне основной идеи. Исходная идея коммунистов нам хорошо известна. Она родилась из ненависти рабочих, прикованных к фабричной каторге, солдат, брошенных в окопы ради чужих прибылей, и хорошо укладывается в строчки Интернационала: «Весь мир насилья мы разрушим…» — и далее по тексту.
Что же касается социал-демократов, то они всегда видели себя в доходной и выгодной роли посредников между капиталистами и рабочими, цель которых — примирить и сгладить противоречия, существующие между трудом и капиталом. Когда же ситуация обострялась и, чтобы не оказаться между молотом и наковальней, надо было выбрать одну сторону, они всегда выбирали капиталистов.
С этими, что ли, следовало объединяться Сталину? Перефразируя известную загадку сфинкса, они могли бы спросить: «Предам ли я тебя, как предаю всех?»
Впрочем, одна попытка все же была. В 1935 году Коминтерн объявил политику Народного фронта — объединение в один блок коммунистов, социалистов и буржуазных демократов для прихода к власти. Эта политика преследовала только одну, вполне конкретную цель: поставить во Франции правительство, готовое подписать с СССР договор о военном союзе, поскольку после прихода Гитлера к власти был нарушен баланс сил, и Советский Союз оказался в полной изоляции. И то ничего не вышло: хитроватый и подленький «этический социалист» Леон Блюм политический договор подписал, а от военного отказался, аргументировав это тем, что «руководители советского генштаба поддерживают подозрительные связи с Германией». Но к этому заявлению Блюма мы еще вернемся.
…А скандал в Германии продолжался. Газета СДПГ «Форвертс», радуясь возможности напакостить сразу двум противникам, все никак не унималась. В первом квартале 1927 года она восемнадцать раз возвращалась к теме военного сотрудничества. Кончилось все тем, что 23 февраля военный министр Отто Гесслер сделал в рейхстаге официальное заявление, в котором рассказал историю сотрудничества с СССР — не всю, конечно, а только ту часть, которую можно было без особого ущерба предать огласке. После чего все продолжалось по-прежнему.
Между тем в Советском Союзе тоже начали задумываться: а стоит ли овчинка выделки? Менялся внешнеполитический курс Германии, менялся и курс СССР. Постепенно уходили из власти люди, стоявшие у истоков сотрудничества. Умер Ленин, был снят со всех постов Троцкий. С другой стороны, и в Германии уже не было Секта. Сотрудничество все более теряло свой политический смысл, оставаясь чисто военным мероприятием. Сгоряча Политбюро даже постановило все ликвидировать. Однако потом страсти поостыли, и контакты остались — как легальные, так и нелегальные. Но уже без прежнего воодушевления.
Как в российских, так и в германских верхах все время боролись две группировки: одна была нацелена на сотрудничество России и Германии, а другая искала союзников в иных точках планеты. Время близости, когда политику определяли немецкие русофилы и наши германофилы, постепенно, но неуклонно сменялось похолоданием.
До сих пор толком неизвестно, кто в советском политическом и военном руководстве являлся сторонником, а кто противником сотрудничества с Германией. Что мы знаем точно — так это то, что среди политиков и дипломатов на начальном этапе явными германофилами были Троцкий, Склянский, Розенгольц, Радек, Чичерин и Крестинский. Интерес у них был двоякий: с одной стороны — чисто прагматический, с другой — раздувание будущей мировой революции, в которой ключевое место отводилось Германии. Причем интересы мировой революции Троцкий и его команда ставили на первое место, а «презренной пользой», если что, могли и пренебречь.
Однако в 1924 году произошла смена армейского, а потом и политического руководства СССР. Троцкий перестал быть наркомвоеном и председателем Реввоенсовета, а Склянский — его заместителем. На их место пришли совсем другие люди. Судя по последующей политике Сталина и его команды, эти люди были сугубыми патриотами и проводили, как позднее выразился Черчилль, «холодную политику собственных интересов». И теперь сторонникам сотрудничества приходилось уже не идеологически обосновывать его необходимость, а с точки зрения «презренной пользы». Это всегда труднее, чем говорить о «цивилизованности» или «мировой революции».
Но к тому времени две армии уже установили между собой достаточно прочные контакты. У «красных милитаристов» из РККА и пруссаков (по духу!) из рейхсвера было куда больше общего между собой, чем с собственными властями. Относились они к этому факту по-разному, но корпоративная солидарность — страшная сила!
Естественно, больше всех тянулись друг к другу советские «германофилы» и немецкие «восточники». О наших мы уже писали. Теперь поговорим о немцах.
Кто были носители идей сотрудничества на германской стороне? Полпред СССР в Германии Крестинский в июле 1929 года писал Ворошилову: «Наши отношения с рейхсвером основываются, в значительной степени, на личных связях с его руководством». И дальше рассказывал, к каким выводам его привели эти личные связи. Фон Секта и Отто Хассе он оценивает как «наших друзей», заложивших основы кооперации, несмотря на антисоветские настроения тогдашнего шефа вооружений рейхсвера Вюрцбахера. Просоветски настроенными он считает генералов Грёнера и Хайе, а также Бломберга, который, правда, к тому времени ушел из штаба войск, отчего возможность влиять на события у него резко уменьшилась. Но и его преемник Хаммерштейн тоже «находится под влиянием людей, которые настроены к нам доброжелательно».
У немцев основным оплотом сотрудничества был войсковой отдел министерства рейхсвера, выполнявший функции генштаба. С 1923 по 1933 год все его пять начальников — Отто Хассе, Георг Ветцель, Вернер фон Бломберг, Курт фон Хаммерштейн-Экворд, Вильгельм Адам — были сторонниками сотрудничества, и все они, кроме Ветцеля, нанесли визит РККА. Большое влияние «русофилы» имели и в ведомстве вооружений — на стороне сотрудничества выступали Макс Людвиг, Альфред фон Воллард-Боккельберг, а также шеф вооружений Вольфганг Менцель.
Вне армии идея сотрудничества имела влиятельных союзников в Восточном отделе министерства иностранных дел (Оскар Траутманн) и в посольстве в Москве (послы Ульрих фон Брокдорф-Ранцау и Герберт фон Дирксен, советники посольства Зигфрид Хей и Фриц фон Твардовский). Также большой вклад в развитие идей сотрудничества внесли госсекретарь МИД Карл фон Шуберт и его преемники Юлиус Куртиус и Бернгард фон Бюлов. В министерстве рейхсвера для налаживания контактов много сделал Вильгельм Грёнер — прежде всего это касалось посещений войск и маневров. В отличие от Грёнера, его преемник Отто Гесслер летом 1926 года вообще был готов прекратить сотрудничество, но на смену ему очень вовремя пришел Курт фон Шлейхер, — тот самый Шлейхер, на квартире которого еще в самом начале контактов проходили секретные переговоры. Влиятельным сторонником кооперации двух держав был также рейхспрезидент Гинденбург, всегда, в отличие от своего предшественника Эберта (социал-демократа, кстати!), выступавший за взаимодействие.
Итак, в обеих странах за сотрудничество стояли примерно одни и те же круги: офицеры генштаба, руководители военной промышленности и дипломаты. Мотивы у них были тоже примерно одни и те же: технические специалисты заинтересованы в реализации оборонных проектов, предприниматели — в военных заказах, технической и сырьевой кооперации, дипломаты — в поддержании двухсторонних отношений, генеральные штабы — в преодолении международной изоляции своих армий, хотя бы путем двухсторонних контактов.
Теперь о противниках. На немецкой стороне они были сосредоточены прежде всего в военно-морском флоте. Еще в декабре 1926 года военный атташе СССР в Германии Сергей Петренко-Лунев сообщал заместителю наркома по военным и морским делам Иосифу Уншлихту, что руководители флота (при этом были названы адмиралы Ценкер, Редер и Канарис) противятся сотрудничеству с СССР, опасаясь усиления советского военно-морского флота и его выхода из Финского залива. Нашим они предпочитали англичан и финнов.
Русофобия была широко распространена среди праворадикально настроенных офицеров, сторонников отставного генерала Макса Гофмана, фактически возглавлявшего Восточный фронт во время Первой мировой войны. «Идеей фикс» Гофмана был «крестовый поход против большевизма», который дал бы Германии возможность реабилитировать себя среди «цивилизованных» народов.
У нас противники сотрудничества тоже имелись с самого начала, но активизировались они после 1927 года. В это время даже была создана специальная комиссия, и Николаю Крестинскому, основному «германофилу», едва удалось убедить Политбюро в необходимости продолжения совместных программ.
Одновременно над военным сотрудничеством нависла угроза «классового подхода». Обострение международной обстановки, которое произошло в 1927 году, сказалось на отношении к иностранным специалистам. Старых, «буржуазных» концессионеров всеми правдами и неправдами выживали из СССР. Их заменяли новые предприниматели и специалисты, приезжавшие в страну по линии Коминтерна. Ну, а кто мог приехать по линии Коминтерна? Уровень нового пополнения был на порядок ниже, чем у неполитизированных концессионеров. Единственным «внеклассовым» островком оставалось пока что военное сотрудничество — стоит ли говорить, как оно бесило адептов «классового подхода»?
Зрело недовольство и в армии. Будешь тут недовольным, когда большая часть военного бюджета уходит неизвестно на что — какие-то летающие этажерки и ползающие консервные банки. Едва наметившееся противостояние «кавалеристов» и «технарей» углублялось с каждым днем. При этом «кавалеристы» ссылались, в числе прочих, и на фон Секта, который в то время активно агитировал за подвижные конные формирования. И только когда в 1929 году немецкие последователи генерала удосужились собрать его высказывания воедино, стало ясно, что генерал просто законспирировался и под подвижными конными формированиями подразумевал танковые войска.