Германские военные всегда недолюбливали штатских. А после поражения в первой мировой войне, в котором они, не совсем справедливо, но и не без оснований винили гражданское правительство, противоречие между людьми в погонах и людьми в костюмах стало еще глубже. Тогда-то и зародились в некоторых головах мысли о том, что, если бы страной управляли военные, все было бы совсем по-другому.
Самой умудренной из этих голов была голова генерала фон Секта. Ему и принадлежала концепция военно-политической диктатуры, которую он и его последователи несколько раз пытались реализовать. Сначала армия дала бой гражданской власти в 1920 году в ходе так называемого «капповского путча». Тогда несколько дивизий под руководством генерала фон Лютвица полностью захватили власть в стране. Правительство бежало. Однако сам Сект тут был ни при чем. Более того, он, так сказать, «умыл руки», справедливо полагая, что без поддержки народа подобный путч — чистейшей воды авантюра. А когда его спросили, за кого стоит рейхсвер, он ответил фразой, которой суждено было приобрести статус афоризма: «Рейхсвер стоит за меня». (Тем не менее подавлять мятеж он отказался, изронив из уст другое «золотое слово»: «Рейхсвер не стреляет в рейхсвер».) Сект как в воду глядел. Всеобщая забастовка парализовала страну. Путчисты оказались в вакууме и их не пришлось даже разгонять — они попросту сбежали.
Вторая попытка относится к 1923 году — о ней рассказывается в главе «Своевольное дитя рейхсвера». Но и тогда Сект, поняв, что всеобщая мобилизация народа, растасканного разными партиями по своим партийным углам, невозможна, не стал настаивать на канцлерстве и тем более применять против правительства силу.
В 1926 году генерал фон Сект был отправлен в отставку. Однако в руководстве армией оставались его последователи — прежде всего, фон Шлейхер, Хаммерштейн-Экворд, Адам, Томас, Фрич, Бредов. Уже через несколько лет они вновь заявили о себе, сначала поставив во главе государства своих выдвиженцев — Брюнинга, затем фон Папена, а потом и впрямую, когда в 1932 году канцлером стал генерал фон Шлейхер, через своих друзей Хаммерштейна-Экворда и Бредова полностью контролировавший рейхсвер. Он попытался реализовать политическую программу Секта, обеспечив себе народную поддержку через профсоюзы, левых нацистов и штурмовиков. Однако из этого опять ничего не вышло.
Есть сведения и о том, что во время снятия Шлейхера с канцлерства военные пытались совершить переворот. По крайней мере, слухи об этом циркулировали весьма недвусмысленные. Уже после своей отставки Шлейхер не прекращал попыток вернуться к власти, используя все тех же левых нацистов и штурмовиков, и Гитлеру пришлось его убрать. Оставшиеся в живых друзья и соратники Секта продолжали его дело, теперь уже вступив на путь заговора.
Итак, глухое противостояние армии и власти действительно окончилось диктатурой, но не желанной военно-политической, а, наоборот, политико-военной диктатурой партии во главе с Гитлером. Думаем, что не сильно ошибемся, если скажем, что для прусского аристократического офицерства тот факт, что армией руководит (в том числе и в военных вопросах) какой-то унтер, был оскорбителен. Каково было генералам и фельдмаршалам получать свои выдержанные в лучших традициях высокой стратегии планы с его пометками! В глубине души они так и не примирились с верховенством политических выскочек и владычеством фюрера, однако верность присяге и традиции удерживали большинство из них в рамках лояльности. Но в оных рамках оставались не все, и по мере укрепления власти Гитлера крепло и недовольство, постепенно оформившееся в заговор против диктатора. Ничего нового в этом нет.
Однако сам заговор был куда шире. Он аккумулировал, пожалуй, все или почти все враждебные Гитлеру силы. Вспомним состав германских заговорщиков. Туда входили и бывшие, отставленные Гитлером веймарские чиновники, и интеллигенты-диссиденты, и «красные», и абверовцы (действовавшие, правда, довольно убого). И военные — единственная дееспособная сила заговорщиков, которая могла произвести — и чуть было не произвела — государственный переворот. Стол помешал.
Тухачевский тоже был властью недоволен — непонимание его проектов реорганизации армии, необходимость подчиняться наркому, которого он и его соратники ни в грош не ставили. Колоссальная амбициозность, за которую его прозвали «наполеончиком», довершала дело. Сведения о «военной партии» стали поступать еще в 1923―1924, а затем в 1931―1932 годах. Правда, партия — это еще не заговор, а всего лишь группа единомышленников. Но так было у военных. А политический заговор к тому времени уже сформировался и развивался полным ходом.
Как и немецкий, наш заговор объединил все оппозиционные Сталину группы, которые в начале 30-х годов стали, не сливаясь, все же формироваться в единую силу. Ибо даже таких антагонистов, как троцкисты и «правые», вполне может объединить нечто, что сильнее любых партийных раздоров, — единая ненависть к общему врагу.
Наши заговорщики, особенно штатские, обладали огромным опытом конспиративной работы. Один Иван Никитич Смирнов стоил целого абвера! Дневников, подобно Канарису, они не вели, программных документов в сейфах не прятали, переписку, если таковая случалась, уничтожали, благо имелись информаторы в НКВД. Именно о «политической» части заговора известно больше всего, отчасти из архива Троцкого, отчасти из других источников. Предположительно, это выглядело так…
Начиная с 1928 года (а иногда и ранее) партийные оппозиционеры стали переходить на нелегальное положение. Репрессии ослабили ряды оппозиции, однако к 1932 году штатская часть заговора включала остатки зиновьевцев, правых (бухаринцев), троцкистов и других групп. Троцкисты составляли самую решительную и непримиримую часть оппозиционеров, сумели сохранить организационную структуру и некое подобие дисциплины. Они имели лидера, хоть и одиозную, но единственную среди заговорщиков политически крупную фигуру. Троцкий принимал самое активное участие в их делах, пытаясь руководить их действиями даже из-за границы и явно проча себя на роль будущего главы государства.
Для правых Троцкий никаким авторитетом не был. Их вожди считали себя равновеликими «демону революции». Однако политически они были куда слабее, изрядно скомпрометированы, болтливы и нерешительны.
Следующая группа заговорщиков — Ягода и его «бойцы невидимого фронта». Он, как и Гиммлер в Германии, оказался в самом трудном положении. Политически Ягода являлся правым, бухаринцем, однако он был каким-никаким, но чекистом и хорошо понимал цену отставленным политикам. Что стоит одна высокомерная обмолвка бывшего шефа НКВД на процессе 1938 года:
«Вышинский: …вы избрали средством для свержения восстание в момент …войны. Это так?
Ягода: Нет, это не так. Вооруженное восстание — это бессмысленная вещь. Об этом могли думать только эти болтуны…».
Болтуны действительно мало кому могут понравиться. (Однако, ругая их, Ягода и сам со своей задачей — прикрыть заговорщиков по чекистской линии — не справился.) Но и по части взаимоотношений с другим крылом заговорщиков у шефа НКВД тоже были проблемы. Черная кошка пробежала между военными и чекистами еще со времен формирования особых отделов, и с тех пор сильнее любить они друг друга не стали…
Был ли Ягода со своей группой заодно с военными, со штатскими или играл какую-то свою игру? Ведь сил у него для этого вполне хватало — под рукой были войска НКВД. Однако Ягоде, как и его немецкому тезке, явно не хватало размаха, решительности и силы воли. Судя по всем приметам, ближе всего ему была позиция хитрой обезьяны, сидящей на горе в ожидании, пока два тигра друг друга загрызут. Не рассчитал он лишь того, что один из тигров останется в живых и все-таки съест обезьяну.
И наконец, военная часть предполагаемого заговора. Как явствует из материалов дела, она состояла из двух основных групп (возможно, была и третья, но это уже совершенно из области гипотез) — армейские троцкисты и группа Тухачевского.
Военные стояли несколько особняком. За ними была реальная сила. Как следует из расклада сил и как заявляли многие обвиняемые на процессе 1938 года, им отводилась решающая роль в перевороте. Вместе с тем есть данные, что штатские заговорщики побаивались их и не очень-то доверяли. Так, например, на том же процессе Розенгольц говорил: «В разговорах выявилось также имеющееся у Троцкого опасение в отношении бонапартистских тенденций Тухачевского. В одном разговоре Седов сообщил о том, что Троцкий даже высказывал опасение в том отношении, что если Тухачевский удачно совершил бы военный переворот, то он, возможно бы, не пустил Троцкого в Москву». И опасения такие должны были неминуемо возникнуть.
После 1934 года перед заговорщиками было два пути. Оба хорошо известны и часто встречались в мировой истории. Первый был широко озвучен на московских процессах. Это — ставка на войну. Войны ждали со дня на день. Воспользоваться ожидаемым поражением Красной Армии, договориться с интервентами и сформировать свое правительство. Штатской части заговорщиков этот план был исключительно выгоден. Из никого и ничего они становились членами пусть марионеточного, но правительства. Однако военные в этом случае не выигрывали ничего. Максимум, на что мог рассчитывать Тухачевский, — это подняться на следующую ступеньку, став наркомом обороны. Но в случае военного поражения можно было не сомневаться, что на Красную Армию будут наложены жесточайшие ограничения, по примеру версальских. Велика ли честь спихнуть Ворошилова и стать наркомом при стотысячной РККА? Нет, если и была у заговорщиков ставка на войну и поражение в войне, то этот план никак не мог принадлежать военным.
Второй путь тоже известен — «дворцовый переворот». Однако и тут интересы расходились. Несмотря на то что в этом случае резко повышалась роль чекистов, все равно основной силой были военные. И что же — взять власть, чтобы тут же отдать ее штатским болтунам во главе с эмигрантом Троцким? 14 мая 1937 года на допросе Примаков сообщил: «Троцкистские организации считали, что Якир наиболее подходит на пост народного комиссара вместо Ворошилова». Но если так, то кем тогда, по замыслу заговорщиков, должен был стать Тухачевский? Военные не очень-то делились своими планами. Но явно вели какую-то свою игру. Какую?