Вернемся в Германию. Вторым любимым коньком генерала фон Секта была идея восточной ориентации. Он не был, собственно, русофилом, он был убежденный националист, «истинный ариец, характер нордический, упорный». Но всячески ратовал за союз с Россией как политику, спасительную для Германии, и всячески предостерегал от войны с Россией, как от самоубийственной авантюры.
Не кто иной, как фон Сект был отцом нелегального советско-германского военного сотрудничества, которое, если быть точным, скорее было сотрудничеством Советской России, рейхсвера и некоторых военных промышленников Германии. Военные старались держать его в секрете от немецкого парламента, о нем не слишком-то информировали Веймарское правительство. У нас в нем принимали участие и правительство, и оборонная промышленность, и армия.
Сотрудничество было многоплановым. Весьма важное место в нем занимали личные контакты между военными. И есть данные, что в то время, в конце 20 — начале 30-х годов, немцы активно осуществляли экспорт идеологии. А именно: последователи фон Секта, совмещавшие в себе поклонников обеих любимых идей своего патрона, всячески пропагандировали идею военно-политической диктатуры и искали единомышленников в среде советских офицеров. Расчет немецких «восточников» был чрезвычайно прост: если идеи военно-политической диктатуры восторжествуют в обеих странах, если к власти в Германии придут военные русофилы, а к власти в России — советские германофилы, то союз двух держав будет непобедим, а реванш — неотразим.
Офицерский корпус Красной Армии в то время состоял из нескольких групп, находящихся между собой в сложных взаимоотношениях. На кого могли рассчитывать немцы?
Естественно, не на верных сталинистов. И не на честных служак, чьи интересы простирались от устава до приказа.
Существовала в РККА еще одна группировка, хотя и неуклонно теряла численность. Это бывшие кадровые царские офицеры и генералы. Они не имели оснований быть довольными происходящим, любить большевиков. Они, пожалуй, примкнули бы к заговору (а судя по делу «Весна» что-то там такое вполне могло быть), но идея военно-политической диктатуры была им чужда, тем более в союзе с немцами. И хотя в 1937―1938 годах большая часть представителей этой группы также подверглась репрессиям, однако, отнюдь, не все, и многие, что называется, за компанию.
Но были и другие группы, в том числе одна, которая подходила для экспорта сектовских идей почти идеально. Это компания Тухачевского, так называемые «красные милитаристы». Вот уж кто абсолютизировал армию, так это «красный маршал»! Дай ему волю, и он в мирное время превратил бы страну в единый военный лагерь.
Почти все тухачевцы были молодыми выдвиженцами гражданской войны и при солидном боевом опыте не имели ни опыта кадровой службы в царской армии, ни сколь-нибудь приличного военного образования. Зато у них были общие стратегические концепции, которые они самоотверженно отстаивали в борьбе с военной наукой, общие амбиции — весьма большие. Все они были обиженными, жестоко уязвленными необходимостью подчиняться наркому Ворошилову, которого дружно презирали. Среди них-то и стали немцы искать себе союзников.
В ходе контактов двух армий наши офицеры много общались с германскими коллегами как в официальной, так и в неофициальной обстановке, были немцами приняты и обласканы (Якир, например, даже читал лекции в академии германского генштаба). Неужели же столь обоюдоприятные контакты должны были прерваться в 1933 году только потому, что кучке каких-то жалких «штафирок» во главе с ефрейтором пришло в голову избрать антисоветскую внешнюю политику?
Контакты продолжались. Известно о них немного. Но, например, в 1936 году Уборевич ездил на маневры по приглашению генерала фон Фрича, чем довел до истерики немецкого фюрера. (Что, кстати, говорит о том, что еще в 1936 году германская армия была весьма автономна. Попробовали бы наши без ведома правительства пригласить к себе кого-либо из немцев!)
Кстати, наша версия объясняет и странное поведение Тухачевского на процессе, когда обвинитель упорно спрашивает его о шпионских связях, а он несколько недоуменно отвечает: «Если их можно назвать шпионскими»… Что странно, ибо уж в таких-то вещах маршал должен был разбираться. Потому что, если информацию передавали, то это шпионские связи, если только водку пили — не шпионские. А «не знаю» — это как понимать? Что это за странные связи были у двух армий в 1937 году? Но одно можно точно сказать: мысль о военно-политической диктатуре и «великом союзе» не могла не импонировать «красному маршалу» с его любовью к глобальным проектам.
Процесс становления нелегальной оппозиции в СССР мы уже проследили достаточно подробно — вплоть до декабря 1934 года. После убийства Кирова в ровном течении событий — зияющая дыра. Оппозиция ушла в подполье, где-то там, в глубокой тайне, собирала силы, разрабатывала планы, готовилась к решающему удару. (Любопытно, что примерно на эти же годы приходится такой же провал и в хронологии немецкого заговора.) А потом пришел 1937 год — роковой год.
Последний московский процесс 1938 года при всех своих несообразностях дает несколько ценных штрихов, которых не хватает итоговой картине.
Первое — что группа Тухачевского действительно стояла особняком. Военные были посвящены в планы оппозиционеров, но едва ли посвящали кого-то в свои планы.
Второе — то, что начиная с осени 1936 года Тухачевский торопит с выступлением. Как показывал на процессе Крестинский: «…в конце ноября 1936 года …Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы, и нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится. Очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягоде, как Ягоде не просто бывшему народному комиссару внутренних дел, а как активному правому, участнику объединенного центра, и, может быть, до этого докопаются. А если докопаются до этого, докопаются и до военных, тогда придется ставить крест на выступлении. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Начинать самим — это трудно, это опасно, но зато шансы на успех имеются. Военная организация большая, подготовленная, и ему кажется, что надо действовать».
Провалы провалами, Ягода Ягодой, однако к тому времени до военных уж давно докопались. Вот уже три месяца как была арестована группа армейских троцкистов, в том числе Примаков и Путна. Путна был в то время военным атташе в Лондоне, Примаков — заместитель командующего Ленинградского военного округа. И если первый, находясь за границей, не мог много знать, то Примаков, входивший в верхушку военной группы, знал очень много. Если бы он заговорил, скорая расправа ждала бы всех. Однако Тухачевский, притом что организация, как он говорит, «большая, подготовленная», не настаивает на немедленном выступлении, а всего лишь торопит. Очевидно, Примаков молчит, и Тухачевский знает о том, что он молчит и молчать будет. Действительно, по одним данным, Примаков держался до мая, пока не произошло нечто, что заставило его заговорить (не Сталин же, в самом деле, его так пристыдил!), а по другим, следствие вообще было на полгода заморожено. Загадка. …Может быть, дело попало к верному человеку?
Еще из показаний Крестинского: «…Уезжая в отпуск, он своим единомышленникам и помощникам по военной линии дал указание — приготовиться; затем у нас состоялось совещание на квартире у Розенгольца… На этом совещании был намечен срок выступления — вторая половина мая. Но в самом начале мая выяснилось, что Тухачевский не едет в Лондон. (Он предполагал поехать на коронацию английского короля и ради этого даже откладывал переворот. — Авт.) К этому времени вернулся из Средней Азии Рудзутак. После возвращения Рудзутака и после выяснения того, что Тухачевский в Лондон не едет, он заявил, что может произвести это выступление в первой половине мая».
И тут снова вопрос: почему для Тухачевского так важно было поехать в Лондон на эту самую коронацию? Так важно, что он даже отложил выступление, хотя время не терпело? Один из возможных вариантов ответа: Путна, который был сначала военным атташе в Германии, а затем в Лондоне, мог осуществлять связь между советскими и немецкими заговорщиками. После его ареста эта связь прервалась. Тухачевскому просто необходимо было поехать в Лондон, чтобы встретиться там, может быть, со связником, а скорее, с высокопоставленными представителями рейхсвера, которые тоже прибудут на коронацию, чтобы известить их о перемене планов и вместе обсудить ситуацию. Да, кстати, именно после ноября 1936 года и пошли циркулировать по Европе слухи о скорой нормализации отношений между Германией и СССР. Очевидно, где-то произошла утечка информации. Но о каком улучшении отношений с Германией Гитлера, западника и русофоба, могла идти речь? А вот если примерно в то же время подобный переворот произойдет в Германии, — тогда другое дело.
Но продолжим. Как показывает Розенгольц: «Было совещание с Тухачевским… в конце марта 1937 года… На этом совещании Тухачевский сообщил, что он твердо рассчитывает на возможность переворота, и указывал срок, полагая, что до 15 мая, в первой половине мая, ему удастся этот военный переворот осуществить.
Вышинский: В чем заключался план этого контрреволюционного выступления?
Розенгольц: Тут у Тухачевского был ряд вариантов. Один из вариантов, на который он наиболее сильно рассчитывал, это — возможность для группы военных, его сторонников, собраться у него на квартире под каким-нибудь предлогом, проникнуть в Кремль, захватить кремлевскую телефонную станцию и убить руководителей партии и правительства.
Вышинский: Это был его план или был ваш общий план?
Розенгольц: