не просто подстегивало, а прямо шпоры в бока вонзало, недвусмысленно говоря о приближающейся войне.
Почему-то принято думать, что угроза войны возникла с приходом к власти Гитлера, а до того все было мирно. Ничего подобного! Еще с середины 20-х годов разведка стала сообщать кремлевскому руководству об усилении агрессивных планов западных соседей СССР, в первую очередь Англии и Польши. А после установления в 1926 году диктатуры матерого антисоветчика Пилсудского, видевшего во сне Одессу в составе Польши, это уже как-то и не скрывалось. Не зря большинство политических переговоров между СССР и Германией вертелось вокруг системы совместной обороны против Польши. Сохранилась довольно интересная записка, составленная секретарем Дзержинского, в которой Феликс Эдмундович, буквально накануне своей смерти, предупреждал членов Политбюро о том, что, по его мнению, за переворотом в Польше стоит Великобритания и что после прихода Пилсудского к власти опасность военной интервенции резко возрастает.
И как в воду глядел. В 1927 году Англия разрывает дипломатические отношения с СССР. По всему миру проходит серия провокаций против советских представительств, инспирированных англичанами. Например, в апреле 1927 года в советском консульстве в Пекине был произведен обыск, в ходе которого полиция изъяла огромное количество документов. Да, в числе документов было полно шпионских — но с каких это пор полиция обыскивает посольства? Как же быть с экстерриториальностью? Делали обыск наплевавшие на дипломатический иммунитет китайцы — что с них взять? Но стояли за ними англичане, и это нашей разведке было прекрасно известно.
По различным данным, и легальным, и нелегальным, британский лев не собирался размениваться на провокации. Его целью было развязать против СССР полномасштабную войну. Причем, что вполне в английском духе, воевать не своими руками, а силами сопредельных с Советской Россией государств, каждое из которых имело к ней территориальные претензии. Польша зарилась на Украину, Финляндия на Карелию, румыны боялись, что придется возвращать Бессарабию, и т. д. И хотя, в силу разных обстоятельств, в 1927 году англичанам так и не удалось подбить своих союзников на интервенцию, тем не менее этот инцидент (если его можно так назвать) показал, насколько опасно положение СССР и как легкомысленно строить политику, имея одного-единственного союзника — Германию. И то союзника ненадежного (ибо, как говорил Александр III: «У России друзей нет»). Именно в 1927 году, кстати, и была создана комиссия Политбюро по сотрудничеству с Германией, чтобы понять, какие у него дальнейшие перспективы.
Начавшийся в конце 20-х годов мировой экономический кризис вызвал в Москве еще большие опасения. Сталин пришел к выводу, что капиталистические государства будут искать выход из кризиса на путях интервенции против СССР, чтобы решить свои экономические проблемы за наш счет. Как известно, тогда это не удалось, зато было благополучно проделано в 90-е годы, на пороге нового кризиса, но уже без всякой интервенции. В такой обстановке старый союзник — Германия — становился еще более ненадежным, что подтверждалось появлением на немецкой политической сцене таких персонажей, как фон Папен.
Таким образом, в начале 30-х годов СССР оказался перед проблемой жизни и смерти — надо было любой ценой предотвратить создание единого блока капиталистических стран, направленного против России. Необходимо было искать какое-то взаимопонимание с Францией и Польшей, а также поддерживавшими Францию странами «Малой Антанты» — Чехословакией, Румынией, Югославией. Начались поиски нового равновесия, хождения советской дипломатии по болоту, когда, делая тот или иной шаг, в Москве не знали, попадут ли они на твердую почву или провалятся в трясину.
В апреле 1931 года стартовали переговоры с Францией по поводу заключения пакта о ненападении. Правда, французы были заинтересованы не столько в том, чтобы предоставить гарантии мира, сколько в том, чтобы рассорить Россию с Германией, ничего не дав взамен. Примерно в то же время они предлагали Германии заем, лишь бы та разорвала отношения с Советской Россией.
В том же 1931 году премьер-министр Франции Тардье выступил еще с одной идейкой, чрезвычайно обеспокоившей Москву, — с планом создания так называемой Дунайской федерации, то есть объединения всех стран по Дунаю. Этот план, на первый взгляд безвредный, был опасен для России. До сих пор со стороны Румынии и Чехословакии нам практически ничто не угрожало, так как с тыла обоим государствам грозила Венгрия. Но с созданием федерации эта опасность снималась, и у обоих государств были развязаны руки для участия в агрессии. Правда, из Дунайской федерации ничего не вышло, да и выйти не могло, надолго эту публику объединить могло разве что турецкое иго, так ведь для войны и пары лет хватит.
Конечно, нам, детям Варшавского Договора, странно и смешно слышать, что даже несколько этих маломощных европейских стран могли угрожать России. Ну что такое Польша? Румыния? Чехословакия? Финляндия?
По советским оценкам, в конце 20-х годов только одни лимитрофы: Финляндия, Прибалтика, Польша, Румыния могли выставить против нас 115 дивизий, в то время как мы даже после мобилизации — чуть более 90 дивизий. Из них на Западе — всего лишь 70, а учитывая традиционное бездорожье и разгильдяйство, пока бы эти дивизии собирали, агрессор успел бы дойти до Москвы.
На Востоке тоже тучи ходили куда как хмуро. 19 сентября 1931 года Япония начала агрессию против Китая, захватив Маньчжурию. И в этой войне в Москве с ужасом разглядели реализацию принятого японцами еще в 1927 году так называемого «меморандума Танаки» — плана японского проникновения на континент, включавшего в себя неизбежную войну с СССР. Устремления японцев неизменны — они как сейчас хотят, так и тогда хотели, как минимум, Приморье. Еще до захвата Маньчжурии в октябре 1930 года Япония ратифицировала морской договор с Англией и США, закрепивший преимущества военно-морских сил США и Англии над Японией в пропорции 10:10:7. В переводе с языка дипломатии это означало, что Япония исключает Англию и США из числа своих вероятных противников и заручается их благожелательным нейтралитетом в случае войны с СССР. Вскоре после этого Япония приняла решение об усилении своих танковых и авиационных частей и зенитной артиллерии, а также о создании постоянной армии в Маньчжурии и об увеличении своего присутствия в Корее.
Понятно, что начавшаяся в сентябре 1931 года оккупация Маньчжурии вызвала самое что ни на есть сильное беспокойство в Кремле. Особенно когда, уже через месяц после начала агрессии, японцы пересекли КВЖД и начали продвигаться в направлении Большого Хингана. В марте 1932 года они провозгласили марионеточное государство Манчжоу-Го. А в сентябре 1932 года отвергли советские предложения пакта о ненападении. Теперь Япония становилась наиболее вероятным и очень опасным агрессором.
В то время в Москве грядущая война мыслилась по следующему сценарию. Сначала на Востоке на нас нападает Япония, затем на Западе — Польша, Румыния, Финляндия и Прибалтийские страны. Война на два фронта, один из которых, кроме всего прочего, отстоит на несколько тысяч километров от промышленных районов и связан с Россией только ниточкой Транссибирской магистрали.
О том, что война не за горами, свидетельствовало и то, что провокации с далеко идущими намерениями стали проводиться даже на территории СССР. Так, в декабре 1931 года НКИД потребовал отозвать секретаря чехословацкой миссии в Москве Карела Ванека, которого ОГПУ обвинило в вербовке советских граждан для организации покушения на японского посла в Москве. Стоит ли говорить, какие последствия могло иметь убийство посла наиболее вероятного противника, когда он только и ищет повода напасть.
В марте 1932 года органы ОГПУ обнаружили «польский след» в деле террориста Иуды Штерна. Этот Иуда (несмотря на имя и фамилию, вполне советский гражданин) обстрелял машину германского посла в Москве фон Дирксена, причем был ранен советник посольства фон Твардовский. Интересно, что оба, и Дирксен, и Твардовский, были самыми твердыми сторонниками союза Германии и СССР. Спустя год Москва потребовала отозвать польского военного атташе Ковалевского за подстрекательские разговоры с его японским коллегой.
О провокациях, проводившихся в это время за границами СССР, и говорить не приходится. Достаточно сказать, что известный авантюрист, чешский генерал Рудольф Гайда в начале 30-х развернул агитацию в пользу организации добровольческой военной экспедиции на Дальний Восток. И хотя в январе 1932 года чешские власти все-таки арестовали генерала, тем не менее нехороший осадок в душе у руководителей советской внешней политики остался.
Но по-настоящему напугал Сталина приход Гитлера к власти, который еще сильнее перекосил чашу весов. Страна, на поддержке которой строилась вся внешняя политика СССР в 20-е годы, превращалась из единственного союзника в главного врага. У власти в ней находилось агрессивное правительство, пользовавшееся массовой поддержкой населения. Это правительство открыто говорило о своих претензиях на Востоке и явно поощрялось в этом странами Запада.
Как иначе могли расценить в Москве, к примеру, начавшиеся в марте 1933 года переговоры Англии, Франции, Германии и Италии о заключении «Пакта согласия и сотрудничества», известного также как «пакт четырех». Идея его заключения принадлежала Муссолини. Он вызвал полную поддержку в Германии и в Англии. По сведениям чехословаков, целью пакта был раздел мира на сферы влияния. При этом в сферу влияния Германии попадала и Россия. Ну, спасибо, родные, осчастливили холопа барином!
Как писала в связи с этим пактом женевская газета «Журналь де насьон», касаясь положения проекта пакта «об общей линии поведения» в международных вопросах: «Мы признаемся, что видим лишь одну возможность проводить эту „общую линию поведения“, — это антисоветский крестовый поход». Американское правительство тоже отнюдь не возражало — наоборот, с симпатией следило за переговорами, которые завершились подписанием в Риме 15 июля 1933 года этого самого зловредного пакта. Но в силу он так и не вступил, так как французское правительство постеснялось внести его в парламент на ратификацию. Французы оказались умнее поляков и поняли, что с Гитлером договориться нельзя.