Поскольку Сталин не хотел встречаться с Бухариным, последний писал ему письма, где повторял, что считает положение страны очень тяжелым (как будто в правительстве был хоть один человек, который этого не знал), и выражал тревогу по поводу того, что Политбюро не имеет целостного плана действий, а действует эмпирически. А поскольку плана явно не было и у Бухарина, стоит ли удивляться, что предельно занятые члены Политбюро не имели никакого желания собираться и толочь воду в ступе в ходе «всестороннего обсуждения».
Единственную альтернативу политике того времени предложил нарком финансов Фрумкин. Его идеи были просты: открыть базары, повысить цены на хлеб и бороться с кулаком путем повышения налогообложения. Эти взгляды, утверждал Фрумкин, разделяются тысячами коммунистов. Так оно и было на самом деле. Фрумкин просто-напросто сформулировал и озвучил идеи оппозиции, центра и перепуганного чрезвычайными методами партийного «болота», которые другие лидеры, как «коммунисты», стеснялись открыто декларировать. Хорошие идеи. У них был только один недостаток — они гробили на корню всю политику индустриализации в стране. А так очень хорошие идеи. Лет через десять наши западные соседи получили бы превосходные сельскохозяйственные колонии.
Разногласия особенно проявились на июльском Пленуме ЦК. Против Сталина выступили Бухарин, как всегда, кинувшийся в сторону, противоположную своей вчерашней позиции (за год до того он был идеологом «форсированного нажима на кулака»), Рыков, Томский. Столкнувшись с резким отпором, Сталин отказался от установок на форсированную коллективизацию, от чрезвычайных мер. По крайней мере, отказался на словах. Теоретическая установка немногого стоит, а летом еще никто не мог сказать, наступят ли чрезвычайные обстоятельства и в будущем году. Они наступили.
Несмотря на все экономические меры — повышение закупочных цен на хлеб, увеличение потока промышленных товаров, направляемых в деревню, уменьшение экспорта хлеба — хлебозаготовки следующего года столкнулись точно с теми же трудностями. Только теперь сопротивление крестьян стало более организованным. Деревня протестовала и активно, и пассивно — от экономического саботажа до открытых мятежей. Борьба разгоралась. Если в начале 1928 года по 107-й статье было осуждено менее 10 тысяч человек, то через год только на Украине было отдано под суд 33 тысячи, в Поволжье — 17 тысяч.
Все-таки пока что основными мерами воздействия на крестьян были экономические — налоговые, кредитные. Но все экономические меры не могли всерьез затронуть крупных мощных производителей, они, не доходя до их уровня, распылялись и били по слабым середняцким хозяйствам. Борьбу за коллективизацию правительство явно проигрывало.
Сопротивление было не только пассивным, но и активным. Жалея погибших, надо все-таки понимать, что крестьянин того времени был далеко не ягненком. Вспомним классика советской литературы Алексея Толстого, его «Хождение по мукам», энциклопедию гражданской войны. Вспомним Шолохова. Или мало упоминаемый в литературе красный бандитизм, когда те же сибирские крестьяне, вернувшиеся с фронтов гражданской войны, сами собой сбивались в отряды и расправлялись со своими вчерашними противниками — такими же мужиками, вернувшимися домой после службы у белых, или просто богатыми, чьим имуществом можно было попользоваться. С бандитизмом отчасти сумели покончить лишь во второй половине 20-х годов. Такими они были, а не агнцами, покорно идущими на бойню.
В ответ на разорение повсеместно вспыхивали крестьянские мятежи. Шолохов в письмах того времени писал, например, о появлении на Дону антисоветских банд, в том числе конных, до нескольких десятков человек, число которых все увеличивалось. Казак к такому привычен — вскинулся на коня и пошел наметом по степи! В 1929 году было зарегистрировано около 1300 крестьянских мятежей. Ясно было, что война против кулака превратилась в войну против деревни, как таковой, и что, пока крестьянин будет иметь собственность, справиться с ним не удастся. Пресловутую альтернативу надо было решать методом «или — или». Либо капитулировать перед мужиком, либо его этой собственности лишить, превратить в такого же наемного работника, как и рабочие заводов и фабрик.
В 1929 году еще можно было отступить. Надо было выбирать: сдаться на милость держателям хлеба либо идти до конца, каким бы он ни был, но тогда уж не отступать и не сворачивать. Сталин решил идти вперед. Тогда-то он и сделал тот самый ход, которого никто не ждал, как тот волк, что махнул через флажки…
В 1929 году на ноябрьском пленуме ЦК неожиданно было объявлено, что в настроении крестьян произошел перелом и они в массовом порядке пошли в колхозы, хотя к тому времени было коллективизировано лишь 7,6 % крестьянских хозяйств, которые к тому же занимали лишь 3,6 % посевных площадей страны. Да и существовали многие колхозы только на бумаге. Однако установка была дана. Коллективизацию предписывалось завершить летом 1930 года.
После ноябрьского пленума Сталин не созывал нового пленума восемь месяцев. Оно и понятно: решение принято, а в такой напряженный момент дискуссии о правильности политики в деревне совершенно ни к чему. Поговорить можно потом — в случае удачи — в Кремле, в случае неудачи… на том свете, наверное, где же еще? В течение этих восьми месяцев и разворачивался тот самый, знаменитый первый тур коллективизации, исключительный по жесткости и бескомпромиссности применяемых мер.
Раскулачиванию предполагалось подвергнуть 3―5 % крестьянских хозяйств. У остальных просто добровольно-принудительно обобществлялась земля, скот, средства производства.
Крестьяне отвечали в основном тремя способами. Первый, хорошо знакомый нам по нынешним дням — письма к властям. Только за осень и зиму 1929―1930 годов на имя Сталина и Калинина поступило более 90 тысяч жалоб. Писали в основном сторонники Советской власти на местах, сельские коммунисты и сочувствующие. Ответ был тоже примерно такой же, как в нынешнее время, — никакого ответа.
Вторым способом стал массовый убой скота, тут же административно запрещенный. Несмотря на это, убой продолжался. Видя, что происходит, крестьянин-середняк уничтожал все, даже птицу, и шел в колхоз без ничего — действовал как тот мужик, что перед подходом Наполеона поджигал собственный дом. В некоторых районах сплошной коллективизации скот был уничтожен до 80 %. Всего, например, в Центрально-Черноземной области, как писал в докладе секретарь обкома И. М. Варейкис, к 10 февраля 1930 года поголовье крупного рогатого скота сократилось на 49 %, овец и коз — на 67 %, свиней — на 86 %. В разных масштабах, но так происходило везде.
И наконец, последний — точнее, первый способ…
В «Рютинской платформе» приводятся данные: в начале 1930 года в стране прошло более 500 крупных восстаний с тысячами участников в каждом. Во многих случаях в них участвовали и ими руководили коммунисты и комсомольцы. Едва ли Рютин имел доступ к данным ОГПУ — скорее всего, он основывался на собственной информации, то есть сообщениях и слухах. А вот что пишут современные исследователи…
В 1996 году вышла книга Н. А. Ивницкого «Коллективизация и раскулачивание». Картину он нарисовал — масштабней некуда. Куда там до событий 1930 года знаменитой крестьянской войне 1921 года. Тогда, не считая банд, насчитывалось два крупных восстания. Западносибирский мятеж — около 60 тысяч человек и прославленный Антонов на Тамбовщине — всего-то около 50 тысяч. Остальные повстанческие лидеры — Вакулин, Серов, Сапожков, Рогов насчитывали в своих «армиях» не более двух тысяч человек, и то не постоянно. Возьмут они в плен целый полк — у них две тысячи «бойцов». Через неделю те разбегутся — у них опять все те же триста сабель. В 1930 году мы видим совсем иную картину.
Начинали обычно бабы. Ну, бабья война шумная, но не шибко опасная. Покричат, уполномоченных за волосья подергают, может, побьют кого — и все. Однако коллективизаторы, по «отмороженной» своей природе не терпящие противоречия, на бабий протест реагировали нервно, в чем были неправы.
17 января 1930 года Острогожский окружком партии писал в обком Центрально-Черноземной области о выступлении женщин двух деревень против коллективизации. «Со стороны партийных представителей в связи с этим выступлением женщин были допущены невыдержанность и грубость (стрельба вверх, грубые ругательства и т. п.), которые могли вызвать восстание». И действительно, вызвали. Вмешались мужики, толпа захватила сельсовет, побила представителей власти, включая милиционера, немножко погромила дома активистов и растащила по домам обобществленные семена и скот. Впрочем, это еще не восстание, это выступление. Таких выступлений в ЦЧО за два зимних месяца, с середины декабря до середины февраля, прошло 38, и участвовало в них более 15 тысяч человек. А в Средне-Волжском крае в первом полугодии 1930 года было 585 выступлений.
«В отдельных местах, — писал секретарь обкома партии ЦЧО И. М. Варейкис, — толпы выступающих достигали двух и более тысяч человек… Масса вооружалась вилами, топорами, кольями, в отдельных случаях обрезами и охотничьими ружьями».
Эти инциденты были уже серьезней. В таких случаях против восставших применяли вооруженную силу. Так, в конце марта в Россошанском округе ЦЧО произошло крупное выступление крестьян, в котором участвовало до 2 тысяч человек. Против них выступил отряд ОГПУ. Отряд встретила тысячная толпа. Результат — 18 убитых, 8 раненых.
Крупные антиколхозные выступления крестьян происходили на Украине, в Поволжье, Казахстане, Сибири, на Северном Кавказе, в Средней Азии. А в это время многие местные лидеры беззастенчиво врали «наверх». «…Работа в крае протекает без всяких осложнений, при большом подъеме батрацко-бедняцких масс», — сообщал Сталину Б. П. Шеболдаев из Нижне-Волжского края. Впрочем, врет он только наполовину — в том, что касается осложнений.
Подъем масс был, и еще какой!