Уральскую, третью по силе группировку в партии после смерти Свердлова можно было в расчет не принимать. Хотя люди туда входили не мелкие, но и не самого высшего полета — Белобородов, Войков, Сосновский… Многие из них потом стали троцкистами.
И наконец, Сталин. Этот отбирал для себя людей вполне определенного склада — в первую очередь надежных и работоспособных. Кроме Молотова, Кагановича, Ворошилова, очень близок к Сталину в 20-е годы был Дзержинский. Сейчас его пытаются представить в основном руководителем ВЧК, как бы «отцом террора». На самом деле Дзержинский уделял ВЧК не так уж много внимания, возложив большую часть работы на плечи заместителей. Он возглавлял Всероссийский Совет Народного Хозяйства, он был наркомом путей сообщения. В начале 20-х в охваченной смутой стране эта была одна из наиважнейших должностей. «Железный Феликс» занимался очень большими проблемами, был человеком государственного масштаба, причем без всяких амбиций.
Кто знает, как сложилась бы дальнейшая история, если бы у этого человека оказалось более крепкое сердце. Ведь это была крупнейшая фигура не только среди сталинистов, но и во всей партии. Кстати, он был человеком исключительной храбрости. В самые смутные и страшные дни войн и мятежей он ходил по Москве один, ночью, без всякой охраны. Когда ему за это делали выволочку на Политбюро, он как-то ответил: «Не посмеют, пся крев!» И не посмели.
В большей ли, меньшей степени таковы были и остальные сталинисты — в первую очередь люди дела.
Итак, в 1923 году в партии формально было три лидера, претендующих на первую роль, — Троцкий, Зиновьев и набирающий силу Сталин. Но каждому из них хотелось стать первым и единственным. Порой в заложниках этого желания оказывалась судьба страны.
Решение о том, что надо форсировать мировую революцию, было принято еще в 1922 году. Тогда эта политика казалась реальным выходом из международной изоляции. Раз другие страны не хотят с нами сотрудничать, сделаем их советскими по нашему образу и подобию. Самым главным сторонником такой позиции был лидер Коминтерна Зиновьев. Кроме общеполитических, у него были и личные мотивы. В случае удачного экспорта революции он мог реально стать в партии «фигурой номер один», ибо ничто так не повышает авторитет, как «маленькая победоносная война» или в данном случае большая победоносная революция. Плацдармом для образцово-показательного выступления пролетариата выбрали Германию.
К 1923 году Германия оказалась в очень тяжелом положении. В самом разгаре экономический кризис. Французская армия оккупировала Рур. Компартия на подъеме. Казалось бы, складывались все условия для социалистической революции — вот-вот грянет… И тогда было решено помочь немецким товарищам провести «германский октябрь», который при удачном раскладе событий мог бы перерасти если не в мировую, то в полумировую революцию.
Рассчитывать на полностью пролетарский характер германской революции было бы слишком большой авантюрой даже для тех авантюрных времен. Поэтому, кроме чисто классовых инстинктов, решено было сыграть на чувстве национальной униженности немцев. Предполагалось, что немецкий народ поднимется против Антанты. Поэтому в ходе подготовки революции всячески заигрывали с германскими офицерами: какая, мол, разница, будут ли у власти капиталисты или социалисты? Главное, чтобы Германию освободили. Карл Радек, выступая на пленуме Исполкома Коминтерна, говорил: «Мы должны склонить буржуазные слои Германии против Антанты, чтобы они нас поддержали».
Но главная ставка делалась, конечно, на экспорт революции плюс вооруженное восстание германских рабочих. В Германию направили группу эмиссаров ЦК — Пятакова, Рудзутака, Радека, Крестинского. Отправились в Германию и военные, среди которых были Тухачевский, Якир и Уборевич. Студенты, знающие немецкий язык, были мобилизованы. Страна жила в ожидании победоносной войны.
Однако из затеи ничего не вышло — германские рабочие не обнаружили ни малейшего желания подниматься на борьбу. Позже выяснилось, что весь «германский октябрь» был чистой воды авантюрой, что никаких шансов на успех не было изначально, вскрылись массовые приписки. Говорили, что двенадцать дивизий ждут сигнала к выступлению — на самом деле не было ни одной. Оружия приобрели гораздо меньше, чем потратили денег. «Революционные немецкие рабочие» обнаружили неистребимую склонность к воровству и халяве. Они старательно изображали из себя революционеров, пока им платили деньги. А деньги в Германию шли немереные. Были созданы «железный фонд» Коминтерна, «венский фонд» и т. д. Как водится, в последний момент предали и социал-демократы. Убедившись, что воевать, собственно, некому, советские руководители отменили восстание. Входивший тогда в ультралевую фракцию КПГ Эрнст Тельман поднял свое собственное восстание в Гамбурге, но его быстро подавили. «Германский октябрь» торжественно провалился.
Странно, что он нисколько не испортил налаживающихся советско-германских отношений. Вероятно, немцы понимали особенность тогдашней советской жизни, для которой слово «бардак» было непростительно мягким. Дело в том, что в это время, как и раньше, как и позднее, разные ведомства проводили разную политику. Политбюро — свою, Совнарком — свою, а Коминтерн — тоже свою. Еще бы немцы не понимали наших проблем — у них было то же самое. Сухопутное командование проводило одну политику, верховное командование — другую, а флот — третью. Даже Гитлер не сумел взять всю власть в свои руки. За примерами далеко ходить не надо. В 1936 году, когда в Германии вовсю бушевала антисоветская истерия, генерал Фрич пригласил на маневры комкора Уборевича. Вот так взял и пригласил. Единственный, кто смог обуздать ведомственный сепаратизм, — Сталин, который после 1937 года привел всю армию и всю страну к общему знаменателю.
Вот яркий пример такого рода самодеятельности. Вольдемар Розе в 1923 году, будучи главным военным советником Компартии Германии, создает специальную группу при военном аппарате компартии, так называемое «Германское ЧК». И среди прочих акций планирует убийство генерала фон Секта, главного сторонника просоветского курса в германском правительстве, идеолога советско-германского сближения. Что было бы, если бы они убили фон Секта и «западники» в германском правительстве возобладали не в 1933, а в 1923 году?
Кроме ведомственного сепаратизма, существовала еще инициатива исполнителей — страшная вещь! На практике всю «мировую революцию» курировал Иосиф Уншлихт, загадочный человек, из польских социал-демократов. Он всегда держался в тени, никогда не лез ни в какую политику, но возглавлял очень многое. Были и другие, их было немного, но они были — профессионалы. Такие, как Меер Трилиссер, начальник ИНО ОГПУ, Берзин, начальник Разведупра, Пятницкий, оргсекретарь Коминтерна. Эти люди как раз и являлись главными осуществителями всех авантюрных планов. Они обладали большой автономией, сами принимали решения, не согласовываясь ни с кем. На любое конкретное указание сверху могли ответить: «Мне здесь виднее, я лучше знаю, что делать». А если начальство настаивает, просто плюнуть на все указания и делать чего душа просит. Такие люди могли быть (и бывали) смертельно опасными для страны.
В общем, с германской авантюрой Советской России невероятно повезло. Страна не только не оказалась ввергнутой в новую войну, но даже налаживающиеся было отношения с Германией не испортились, что совсем уж удивительно. Недаром в 1924 году, когда проходил пленум, посвященный обсуждению военных вопросов, Сталин вспомнил Бога. Когда выяснилось, что армия находится в состоянии полного и абсолютного развала, он сказал: «Если бы Бог нам не помог… и нам пришлось бы впутаться в войну, нас распушили бы в пух и прах».
Провал германской авантюры нанес Зиновьеву сильный удар, от которого он так до конца и не оправился. Но еще больший удар получил Троцкий, причем винить он мог только себя. В самый разгар событий, в момент, когда страна была на пороге войны, когда войска готовы были вторгнуться в Польшу, чтобы прорваться в Германию, его сторонники выступили с оппозиционной платформой под названием «Заявление 46-ти». Всем было ясно, что выступление это инспирировано Троцким. В тот момент такой шаг был воспринят партийной элитой как акт прямого предательства.
Глубинная причина выступления Троцкого очень проста. После отхода Ленина от дел во главе страны находилась так называемая «тройка» — Зиновьев, Каменев и Сталин. — Троцкого к власти не допустили, более того, он был изолирован в самом Политбюро, шесть членов которого и председатель ЦКК Куйбышев (так называемая «семерка») с начала 1924 года собирались и принимали все важнейшие решения тайно от него. Но об этом широкие массы не знали. То, что эмблема и рупор революции до руководства этой самой революцией не допущен, тщательно скрывалось. Непонятно, почему именно в этот момент Троцкий пошел на раскол. Может быть, он думал, что есть какие-то реальные шансы на успех, и хотел таким образом нанести удар в спину Зиновьеву?
В начале перестройки многочисленными публикациями пытались сформировать образ троцкиста как левого экстремиста, сторонника тотального обобществления трудовых армий и мировой революции. На самом деле это устойчивый миф, который был создан самим Троцким еще в 20-е годы и сохранился до наших дней. Внешне его платформа действительно состояла из трех групп левых лозунгов. Это критика бюрократических порядков в партии, борьба за соблюдение внутрипартийной демократии. Это критика слева политики нэпа и — сугубо теоретическая часть платформы — критика теории построения социализма в одной стране.
Фактически же раскол шел по иной плоскости. Если вынести за скобки лозунги — кто на самом деле поддержал Троцкого? Ну, во-первых, обиженные всех уровней, которых всегда много, охотно присоединились к дискуссии о «внутрипартийной демократии». Во-вторых, на его стороне выступили всевозможные национал-уклонисты. Например, у Троцкого было очень много грузин — 10―15 процентов. Грузины почти поголовно в то время были националистами. Сделали ставку на Троцкого и сепаратисты-украинцы. В общем, прослеживалась закономерность — где сепаратизм был развит сильнее, там и троцкизм был развит сильнее. Затем его поддержали «децисты», сторонники «демократического централизма» — а это уже сепаратисты в квадрате. На словах «децисты» были сторонниками ультралевого крыла в партии, а на деле — поборниками парада региональных суверенитетов, то есть полного развала государства. На его стороне было много иностранных коммунистов, осевших в СССР, вроде Раковского и Радека. Не совсем понятно, по каким соображениям Рад