Однако для лидера оппозиционной группы Бухарин был непоследователен, половинчат и истеричен. Рассказывая все это Каменеву, бывшему оппозиционеру, которого он сам шельмовал на прошлом съезде, Бухарин так старался привлечь его на свою сторону, что тот расценил это как заискивание. «Политическое, конечно…» — дипломатически добавил он.
Расставаясь, оба договорились держать встречу в тайне. Однако вскоре слухи о ней просочились к другим участникам «ленинградской оппозиции», а затем Троцкий опубликовал запись Каменева о встрече. 20 января 1929 года она была напечатана в листовке «К партийным конференциям. Партию с завязанными глазами ведут к катастрофе». Вскоре этот же текст, несколько отредактированный, появился в издававшемся в Берлине «Социалистическом вестнике», затем в западной троцкистской прессе в переводе на немецкий и французский языки и в русских эмигрантских газетах.
Да, но каким образом запись о сугубо конфиденциальной встрече вообще попала к Троцкому? Дружба, все дружба. На сей раз роковую роль сыграла дружба секретаря Каменева Филиппа Швальбе с молодыми троцкистами, которая продолжалась и после разрыва его патрона с Троцким. В их число входили и два бывших секретаря Троцкого, которые собирали архив оппозиции. Швальбе снял копию текста записи и передал ее на хранение троцкистам. А те, вместо того чтобы ее хранить, передали дальше для опубликования. Ничего удивительного в этом нет — обычная история для той эпохи. Другой вопрос: зачем Каменеву вообще понадобилось записывать ход встречи?
Такой противник, как Бухарин, был Сталину не страшен. Он легко дискредитировал его в Коминтерне. После конгресса Коминтерна снова всплыли разногласия между властями и бухаринской группой, теперь уже по поводу индустриализации. Бухарина, Рыкова, Томского и их сторонников официально объявили правой оппозицией и начали против них кампанию, завершившуюся разгромом на ноябрьском пленуме ЦК 1929 года.
Но пока что шел октябрь 1928 года, и оппозиционеры были еще слишком сильны. Сталин решил громить их по частям и повел наступление против московского комитета ВКП(б). Для начала в МК прошла небольшая чистка. Затем первого секретаря горкома бухаринца Угланова и второго секретаря Котова заменили на Молотова и Баумана. Правые из московской организации попытались побудить своих вождей воспротивиться чистке, но не получили отклика. Томский отделался шуткой. Бухарин, который в то время был болен, во время визита Рютина, Угланова и Куликова расплакался и, продолжая ругать Сталина, сказал: «Я сейчас чувствую себя буквально обмазанным с головы до ног говном». Еще бы, когда все время бегаешь со стороны на сторону, не мудрено именно в нем в итоге и оказаться.
Теперь, после предательства вождей, разгром «правых» был только делом времени. На апрельском пленуме Сталин роздал всем участникам пленума номер троцкистского «Социалистического вестника», где была опубликована запись разговора Бухарина с Каменевым, и обвинил Бухарина в связях со «вчерашними троцкистами» и попытке создания фракционного блока. Бухарин крутил и вилял, но не сказал ничего убедительного. Томский был снят с поста председателя ВЦСПС, Бухарин — с поста главного редактора «Правды». На своем посту — Председателя Совнаркома — до 1930 года удержался только Рыков. Бухарин раскаялся полностью и через пару лет выступил с горячей поддержкой коллективизации, по сравнению с которой те чрезвычайные меры, против которых он так горячо протестовал, были сущей ерундой. Как известно, это ему не помогло.
Глава 10. Оппозиция уходит под землю
С безответственной парламентской болтовней было покончено. Отныне любой оппозиционер отвечал за свои взгляды как минимум партбилетом. До 1 февраля 1930 года контрольные комиссии привлекли к ответственности за троцкизм 7300 человек. Привлечение, хоть и звучало грозно, означало всего лишь, что человека ставили перед выбором: либо покаяться и отречься от своих взглядов, либо — исключение из партии и пристальное внимание ОГПУ. Ни о каких репрессиях тогда никто не думал, а если бы сказали — не поверил.
Среди сосланных лидеров оппозиции первыми капитулировали Радек, Преображенский и Смилга. Многие оппозиционеры присоединились к их заявлению с осуждением Троцкого и его деятельности. Одни — более менее искренне, в порядке партийной дисциплины. Другие — чтобы получить «отпущение грехов», вернуться в партию и тайно продолжать прежнюю работу.
Да, к 1930 году с легальной оппозицией было покончено, но начала оформляться куда более опасная оппозиция — нелегальная.
Надо сказать, что противники Сталина предвидели события и неплохо подготовились к непарламентским методам борьбы. Еще в конце весны 1926 года объединенная оппозиция организовала свой конспиративный центр. (Об этом, в частности, писал венгерский историк, сын Бела Куна, Миклош Кун.) Во главе центра стояли сами лидеры — Троцкий и Зиновьев. Подпольные заседания проходили на квартире Ивара Смилги.
Работа была поставлена серьезно. Центр имел свою агентуру в ЦК и ОГПУ, специальную группу, которая вела работу среди военных (туда входили Примаков и Путна, будущие «герои» процесса генералов). Такие же центры были организованы в Ленинграде, Киеве, Харькове, Свердловске и других городах. Для связи с оппозиционными группами в других компартиях использовали единомышленников, работавших в Наркоминделе и Наркомвнешторге. Одно время материалы оппозиции вывозила за границу Александра Коллонтай, пока очень своевременно не перешла на сталинские позиции. Как известно, заигрывания с троцкистами благополучно сошли ей с рук.
По старой большевистской привычке оппозиционеры пошли в народ. В Москве и Ленинграде они устраивали тайные собрания на квартирах рабочих. По возможностям квартир, туда приходило от нескольких десятков до полутора-двух сотен человек. Собрания были полуконспиративными, однако представители ЦКК и ОГПУ прекрасно знали о сходках, нередко даже являлись туда с требованием разойтись. Обычно их посылали подальше и продолжали работу. На подобных собраниях перебывало около 20 тысяч человек.
Тогда ЦК, в свою очередь, тоже обратился к рабочим, призвав разгонять собрания силой. Обстановка стала как-то уж очень напоминать 1905 год. Михаил Нильский вспоминает о тех незабываемых днях 1927 года: «Маленков… организовал многочисленные шайки из партийно-комсомольского хулиганья. Специально натасканные Маленковым и снабженные палками, камнями, старыми галошами, тухлыми яйцами и т. д., эти шайки, именуя себя „рабочими дружинами“, срывали дискуссионные собрания, забрасывали выступавших оппозиционеров камнями, галошами и т. д., разгоняли их собрания, орудуя палками…» Маленковские отряды получили кличку СББ — «сталинские батальоны башибузуков» (в них, кстати, начинали свою карьеру многие будущие чекисты, в частности Леонид Райхман). Оппозиционеры, естественно, не оставались в долгу у «рабочих дружин», и, когда оппозиция организовывала свои демонстрации, стычки превращались в настоящие побоища. Так что партдискуссия была веселой.
Кстати, метод дружин применялся достаточно широко, когда надо было разобраться с недовольством в рабочей среде. Хрущев вспоминает, что, когда на тридцатом авиационном заводе возникли какие-то волнения, Сталин ему сказал: «Надо организовать здоровых рабочих, пусть они возьмут дубинки и, когда кончится рабочий день, этих евреев побьют». Так что далеко не все проблемы инакомыслия решались с помощью ОГПУ.
Ничего особо выдающегося в таком стиле политических взаимоотношений не было. В куда более воспитанной и флегматичной Западной Европе разборки коммунистов с социал-демократами и фашистами часто принимали форму потасовок, где с обеих сторон бывали и раненые, и убитые. У нас все-таки не убивали…
После XV съезда троцкизм был поставлен в партии «вне закона». В 1928 году режим в стране был еще не так суров, чтобы не только расстреливать, но даже арестовывать оппозиционеров. Максимальная мера, которую применяли к нераскаявшимся, — ссылка. Привычные к такой жизни старые большевики, будучи сосланными, привычно объединялись в политические кружки, вербовали сторонников из числа местных жителей, вели активнейшую переписку с другими колониями. Для наиболее важных сообщений организовали секретную почту.
Их оставшиеся на свободе единомышленники занялись созданием подпольных групп. В эти группы принимались только коммунисты как не подписавшие, так и подписавшие отречение. Кстати, многие из «отрекшихся», старые революционеры и опытные конспираторы, заявляли о разрыве с оппозицией чисто формально, чтобы иметь больше возможностей тайно на свободе продолжать борьбу. Трещина расколола партию сверху донизу, тайные оппозиционеры были во всех органах государственной власти. Даже в верхушке партаппарата и ОГПУ попадались их агенты.
Подпольщики печатали и распространяли среди рабочих прокламации с обращениями и статьями лидеров оппозиции. Широчайшее хождение, частично в среде рабочих, а в основном, конечно, среди интеллигенции, имел троцкистский «самиздат». Троцкистов можно найти во главе забастовок, которыми в то время часто завершался процесс заключения коллективных договоров на заводах. Они создали свой собственный Красный крест, собирали средства для помощи уволенным и высланным товарищам.
Во главе этого сопротивления стоял сам партийный скандалист номер один — Троцкий. Начиная с апреля 1928 года он за семь месяцев отправил из Алма-Аты 550 телеграмм и 800 писем, получил около тысячи писем и 700 телеграмм (большая часть их была коллективными). Деятельность троцкистов все более становилась уже не политической, а откровенно антиправительственной. С ними надо было что-то делать, и в первую очередь нейтрализовать их вождя.
Левые сами это понимали. В 1928 году, отчасти опасаясь за жизнь вождя, а еще больше, пожалуй, в рекламных целях, они выпустили листовку: «Если товарища Троцкого попытаются убить, за него отомстят… Возлагаем личную ответственность за его безопасность на всех членов Политбюро…» (А как бы повело себя нынешнее ФСБ, начни анпиловцы или зюгановцы разбрасывать листовки такого содержания.)