Та легкость, с которой Николаев осуществил свой план, заставила всерьез подумать об охране высших должностных лиц. Обеспечивать охрану Смольного уже поздно, но можно было всерьез заняться Кремлем.
После убийства, а особенно после того, как в деле обозначился «чекистский след», самочувствие кремлевских обитателей было весьма специфичным. К. Симонов в 1962 году записал следующее воспоминание адмирала И. С. Исакова:
«По-моему, это было вскоре после убийства Кирова. Я в то время состоял в одной из комиссий, связанных с крупным военным строительством. Заседания этой комиссии происходили регулярно каждую неделю иногда в кабинете у Сталина, иногда в других местах. После таких заседаний бывали иногда и ужины в довольно узком кругу или смотрели кино, тоже в довольно узком кругу. Смотрели и одновременно выпивали и закусывали.
В тот раз, о котором я хочу рассказать, ужин происходил в одной из нижних комнат: довольно узкий зал, сравнительно небольшой, заставленный со всех сторон книжными шкафами. А к этому залу от кабинета, где мы заседали, вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих переходах, на каждом повороте стояли часовые не часовые, а дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и, еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: „Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…“» Не витала ли в то время над Кремлем тень Павла Первого, задушенного собственными гвардейцами?
В начале 1935 года Сталин получил донос «от одного из очень близких к нему людей, поверил ему и поручил расследование дела, вскоре получившего кодовое название „Клубок“, первоначально Г. Г. Ягоде. Согласно доносу, комендант Кремля Петерсон совместно с членом президиума и секретарем ЦИК СССР А. С. Енукидзе, при поддержке командующего войсками Московского военного округа А. И. Корка из-за „полного расхождения“ со Сталиным „по вопросам внутренней и внешней политики“ якобы составили заговор с целью отстранения от власти Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе. Они намеревались затем создать своеобразную военную хунту, выдвинув на роль диктатора замнаркома обороны М. Н. Тухачевского или В. К. Путну — тогда военного атташе в Великобритании. Арест высшего руководства страны предполагалось осуществить силами кремлевского гарнизона по приказу Петерсона на квартирах „пятерки“, или в кабинете Сталина во время какого-нибудь заседания, или — что считалось наилучшим вариантом — в кинозале на втором этаже Кавалерского корпуса Кремля. Участники „заговора“ якобы считали, что для проведения переворота потребуется не более 12―15 человек, но абсолютно надежных и готовых на все» (Жуков Ю. Н. Так был ли «заговор Тухачевского»?)
Оставим на совести автора слово «якобы» и займемся фактами.
Частью «клубка» — но только частью — стало так называемое «дело контрреволюционной террористической группы в Кремле», или «кремлевское дело». 10 июля состоялся суд. Главными фигурантами были Л. Б. Каменев, его жена (кстати, сестра Троцкого), его брат — заведующий кремлевской библиотекой Розенфельд и еще 35 арестованных. Это по одним данным. По другим, всего по делу было арестовано 110 человек. 30 из них судила Военная коллегия Верховного суда, остальных — особое совещание. Это были мелкие сотрудники аппарата Кремля, вплоть до уборщиц и домохозяек, жен обвиняемых. Как рассказывал в своем докладе секретарь ЦК и председатель КПК Н. Ежов, две группы были организованы в Кремле и три — вне его стен. Одну террористку пытались устроить на работу в библиотеку Молотова, двух других в библиотеку Сталина. Целью заговора было убийство Сталина.
Военная коллегия признала существование четырех террористических групп, в том числе одной «троцкистской». 14 подсудимых не признали себя виновными, 10 признались в том, что слышали «антисоветские» высказывания. Только 6 человек признали себя виновными в «террористических намерениях». Двое подсудимых были приговорены к расстрелу, все остальные — к разным годам заключения и ссылки.
Но куда более интересны другие замешанные в деле люди — те, что в 1935 году остались вне скамьи подсудимых. В первую очередь это комендант Кремля Р. А. Петерсон и секретарь ЦИК Авель Енукидзе — человек, имевший колоссальную власть, второй человек в ЦИК, а точнее, «серый кардинал» при зицпредседателе Калинине.
Не совсем понятно, как мог Петерсон удержаться на своей должности аж до 1935 года, когда куда менее близкие Троцкому люди отправлялись в ссылку или в тюрьму. Во время гражданской войны он был начальником личной охраны наркомвоенмора и командиром его бронепоезда. В 1920 году стал комендантом Кремля по требованию своего патрона. Однако же в годы охоты на троцкистов его никто не тронул, и только после «кремлевского дела» его перевели из Москвы на должность помощника командующего войсками Киевского военного округа. В вину ему поставили «отсутствие большевистского руководства подчиненной комендатурой».
Не слишком пострадал и Авель Енукидзе, никогда не принадлежавший ни к каким оппозициям, старый друг Сталина. Хотя его сняли со всех постов, а на ближайшем пленуме вывели из состава ЦК и исключили из партии, но он еще два года оставался на свободе — до февраля 1937 года. Его обвиняли в засорении аппарата ЦИК «враждебными элементами», в попустительстве созданию на территории Кремля сети террористических групп, а также в моральном разложении, растратах и пр. По нынешней официальной версии, он был репрессирован за то, что не уделил достаточно внимания руководящей роли Сталина на Кавказе и был добр к преследуемым оппозиционерам. Когда в качестве предполагаемого предлога для ареста реабилитаторы выбирают такие вещи, надо понимать, что о человеке совсем уж ничего хорошего сказать нельзя. Тухачевский — тот «гениальный стратег» и «поборник технического перевооружения», Бухарин — душка, «любимец партии», даже Ягода — и тот «мавр, который сделал свое дело». А Енукидзе? Чем он занимался там, у себя в секретариате?
Кое-что о том, чем он занимался, известно. Вернемся снова к дневнику М. А. Сванидзе: «Авель несомненно, сидя на такой должности, колоссально влиял на наш быт в течение 17 лет после революции. Будучи сам развратен и сластолюбив, он смрадил все вокруг себя — ему доставляло наслаждение сводничество, разлад семьи, обольщение девочек. Имея в своих руках все блага жизни, недостижимые для всех… он использовал все это для личных грязных целей, покупая женщин и девушек. Тошно говорить и писать об этом, будучи эротически ненормальным и, очевидно, не стопроцентным мужчиной, он с каждым годом переходил на все более и более юных и, наконец, докатился до девочек в 9―11 лет, развращая их воображение, растлевая их, если не физически, то морально. Это фундамент всех безобразий, которые вокруг него происходили. Женщины, имеющие подходящих дочерей, владели всем, девочки за ненадобностью подсовывались другим мужчинам… В учреждение набирался штат только по половым признакам… Контрреволюция, которая развилась в его ведомстве, явилась прямым следствием всех его поступков: стоило ему поставить интересную девочку или женщину и все можно было около его носа разделывать…»
Так что моральное разложение, уж точно, обвинение не фальсифицированное. За девочек и тогда судили, и сейчас судят. В растраты тоже верится охотно, ибо был он, судя по некоторым воспоминаниям, барином. Человек, способный раздать угодившему ему казачьему ансамблю столько денег, что семья советского рабочего могла бы существовать на них не один год (был такой случай во время заграничного визита), едва ли жил на одну зарплату, даже если зарплата эта была очень высока. Если даже его судили только за это, если под флагом чистки заодно избавлялись от особенно смрадных типов, не позоря государственную верхушку процессами о растлении малолетних, то кто из читателей, имеющих дочерей, пожалеет Авеля?
Интересно, «за девочек» его тоже реабилитировали? Или только «за политику»?
Вот ведь что любопытно: «кремлевскому делу», как мы помним, предшествовал донос на Петерсона и Енукидзе. А основной удар пришелся по «стрелочникам», по мелким исполнителям. И комендант Кремля Петерсон, и секретарь ЦИК Енукидзе отделались выговорами «за утрату большевистского руководства» и «попустительство» и снятием с работы, но остались на свободе, хотя с ними так удобно было расправиться. Сей не совсем понятный факт имеет два объяснения. Одно — общепринятое: то, что репрессии разворачивались по заранее составленному сценарию, где каждой фигуре было отведено свое место и время. Другое — более простое. Как мы опять-таки помним, расследованием «кремлевского дела» руководил лично Ягода. Если принять ту версию, что он сам был в числе заговорщиков, мгновенно все становится простым и понятным. Шеф НКВД свалил вину на «шестерок», выгородив «тузов».
Прошел год. И с полугодовым интервалом страну потрясли два судебных процесса, где основными обвиняемыми выступали старые большевики, соратники Сталина по революции. Более того, впервые за всю историю чисток фигуры такого калибра были приговорены к смертной казни, и казнь приведена в исполнение.
В феврале 1936 года прошла серия арестов. У одного из арестованных был изъят архив Троцкого 1927 года. После этого Сталин, который давно уже был недоволен Ягодой, подключил к следствию Ежова. Столкнувшись еще в ходе расследования убийства Кирова, эти двое продолжали соперничать по-прежнему. Ягода попытался повторить маневр 1935 года, свести дело к тому, что уже арестованные оппозиционеры — это и есть троцкистский актив. Но на сей раз не вышло. Ежов и Агранов продолжали дело, не советуясь с шефом НКВД. В мае арестовали Дрейцера, который работал тогда заместителем директора завода «Магнезит» в Челябинской области, и Пикеля, бывшего заведующего секретариатом Зиновьева. Ягода принимал следствие слишком близко к сердцу, что странно: мало ли народу прошло через НКВД, и до сих пор излишнего стремления к справедливости за ним не наблюдалось. Сохранились протоколы допросов, на которых рукой Ягоды написано: «чепуха», «ерунда», «не может быть» и т. п. Учитывая славу «липача», которая прочно к тому времени закрепилась за шефом НКВД, все это еще любопытней…