— Мы начнём играть, — твёрдо сказал Петя. — Репетировать. Постоянно.
Ваня фыркнул и закатил глаза.
— Я знаю, о чём ты сейчас подумал, — продолжил Петя. — Что Певцов — бесчувственный урод, которого волнует только поступление. Отчасти это так, оно действительно меня волнует, потому что это важно для меня. Как и для тебя. И ты не хуже меня знаешь, что музыка помогает, когда… Да всегда. Музыка помогает всегда. И если ты хочешь хотя бы на какое-то время перестать обо всём об этом думать, репетиции тебе помогут. Я это знаю, и ты тоже это знаешь. Так что… — Петя посмотрел на часы. — Сегодня суббота… В понедельник встречаемся в восемь утра в кабинете музыки.
Во время этой речи Ваня всё так же невидящим взглядом смотрел в окно. Петя вообще не был уверен, что Ваня его слышал. Но потом он перевёл взгляд на Петю и кивнул.
— Да, пожалуй, ты прав.
— Что-то ты звучишь не слишком воодушевлённо.
— Петруша, господи, где твоё чувство такта? — Вика кинула в него солёный кренделёк. — Давай, я тебя брошу и посмотрю, как ты весело побежишь репетировать на следующий день.
— Куда это ты меня бросишь? — Петя швырнул в неё крендельком в ответ.
— Куда-нибудь, где тебе отсыпят немного сочувствия, — ответила Вика со смешком.
— Я очень сочувствую и именно поэтому считаю, что нужно начать играть. Так можно бесконечно ходить и страдать. Музыка… — Петя посмотрел на Ваню. — Музыка поможет.
С этим Низовцев спорить не стал.
ВАНЯ
В понедельник Ваня титаническим усилием заставил себя встать рано. Он опять почти не спал. И продолжал при любом уведомлении телефона испытывать раздражающую надежду. Чего ждало его глупое сердце? Яна ему не напишет. Никогда.
Он приплёлся в школу к восьми и направился в музыкальный класс с огромной неохотой. Певцов, конечно, был прав, музыка отвлекает, но для этого нужно начать играть, а Ваня никак не мог заставить себя это сделать всю ту неделю, что прогуливал школу. Гитара ему теперь тоже напоминала о Яне. Он играл первый аккорд и сразу мысленно переносился в кабинет русского, где она сидела напротив него и смотрела горящими глазами. Чтобы не изнывать дома и не лезть на стену, Ваня выходил на улицу и просто шлялся по городу, пока в наушниках играл самый агрессивный рок, который только был в его плейлисте. Он понимал, что это ужасное решение, но просто не мог заставить себя делать что-либо ещё: при мысли о школе и об уроках русского с Карловной у него начинался приступ тошноты и удушья. Но в конце концов, когда Певцов ему позвонил и неожиданно упомянул маму, у Вани как будто спала пелена — что же он делает? Мама будет в ужасе. Он поступал в эту школу прежде всего ради неё, а теперь… Никакое разбитое сердце не может быть оправданием, если он подведёт её и вообще никуда не поступит, ещё и вылетит из школы за три месяца до экзаменов.
Так что в понедельник Ваня зашёл в кабинет музыки с гитарой на плече. Певцов уже готовил оборудование. Они приветственно сцепили руки в замок, Ваня достал из чехла гитару, покрутил колки, невероятным усилием воли изгнал из головы Яну, тут же возникшую перед глазами в первом ряду актового зала, и быстро пробежал пальцами по струнам, разминаясь. Петя тоже разыгрался, после чего они посмотрели друг на друга.
— AC/DC? — спросил Петя.
Ваня кивнул, и они заиграли песню, которую исполнили во время украшения класса к Новому году. Ваня остановился через три аккорда.
— Давай другую.
Они вместе полистали Петин плейлист, который до смешного точно повторял Ванин собственный, и вместо «Thunderstruck» выбрали «Back in Black», партии которой оба знали наизусть. Они сыграли песню от начала до конца, несколько раз прерываясь и ловя упущенный ритм. Ваня понимал, что играет он неважно, но поделать ничего не мог, руки его сегодня слушались плохо. Он был благодарен Певцову за терпение и за то, что не осыпал Ваню потоком ругательств каждый раз, когда тот ошибался на ровном месте. С другой стороны, может, как раз это и нужно было Ване, потому что сам он чувствовал себя абсолютной размазнёй, и даже бодрый музыкальный мотив не помогал ему сегодня собраться. Парни прогнали песню ещё несколько раз, прежде чем в кабинет зашла Вероника Николаевна и сказала, что скоро будет звонок, и ей нужно приготовиться к уроку.
Как и намеревался Певцов, парни вернулись к инструментам на большой перемене. В этот раз Ваня уже не испытывал приступы тахикардии каждый раз, когда дёргал струны, и игра пошла бодрее. Ваня с ужасом предвкушал урок русского, но Карловна дала им контрольную, так что занятие, слава богу, прошло в звенящем молчании. С литературой повезло меньше. На дом им задавали учить стихотворения поэтов Серебряного века, и училка, хищно прищурившись, вызвала Ваню к доске первым. И устроила самую настоящую публичную пытку. Как только Элле Карловне казалось, что Ваня выбирал неподходящую интонацию, или когда он вспоминал следующую строчку дольше двух секунд, она прерывала его и заставляла начинать сначала. Спустя двадцать минут попыток ответить Есенинское «Письмо к женщине», Элла Карловна в очередной раз рявкнула:
— Заново!
Голос её сочился злорадством. И Ваня не выдержал.
— Покажите, как надо.
Карловна приподняла бровь.
— А чего тут показывать, молодой человек? Вы уже не в третьем классе. Надо медленно, с выражением и наизусть. — Карловна хлюпнула чаем и махнула головой в сторону Ваниной парты. — Садись уже. Два. Надо было сразу сказать, что не готов, и не унижать память великого поэта своими жалкими попытками.
Гнев заклокотал где-то на уровне горла, и Ваня процедил с ядовитой усмешкой:
— Не унижать поэта? С радостью это сделаю. Как только вы перестанете унижать учеников своим псевдо-преподаванием.
В классе и так было тихо, но после этой фразы тишина стала просто оглушающей.
— Псевдо-преподаванием? — со змеиным прищуром переспросила русичка.
Ваня кивнул. Он это сказал, и терять ему уже нечего.
— Вы нас не учите, только спрашиваете. Стихотворение я знаю. Покажите, как вы хотите, чтобы я его рассказал, я так и сделаю.
Русичка поднялась из-за стола и елейным тоном, от которого сморщился весь класс, проговорила:
— Пойдём-ка со мной, молодой человек. В этом кабинете ты сказал достаточно. Дальше директору будешь рассказывать.
Карловна молча вышагивала рядом по коридору и злорадно сопела. Когда они с Ваней спустились на первый этаж и подошли к кабинетам администрации, она дважды стукнула в директорскую дверь, после чего распахнула её и чуть ли не втолкнула Ваню в кабинет.
— Елена Викторовна, этого мальчика я больше учить не буду, он всё знает лучше меня. Понабирали бюджетное хамло в школу. На ближайшем педсовете я вынесу на обсуждение вопрос об отмене бесплатного направления.
Ваня сжал челюсти.
— Элла Карловна. — Директриса недовольно подняла бровь, оторвавшись от кипы листов, и посмотрена на русичку и Ваню. — Что происходит?
— Происходит нарушение школьного устава, Елена Викторовна. Я не собираюсь и дальше терпеть такое отношение, будет ещё меня учить, как надо работать. Да у меня стаж больше, чем ему лет исполнилось…
— Элла Карловна. — Директриса подняла ладонь. — Если не ошибаюсь, у вас сейчас урок? Низовцев останется здесь, а вы возвращайтесь к одиннадцатому «А». — Русичка набрала в грудь воздух, собираясь спорить, но Елена Викторовна строго добавила: — Бросать класс без присмотра — тоже нарушение устава.
Русичка поджала губы.
— Очень хорошо. Но научите этого мальчика разговаривать. Без объяснительной с вашей печатью и подписью его родителей на урок пусть не является. И я ожидаю публичных извинений! — напоследок кинула она и с хлопком закрыла дверь.
Ваня вдохнул через нос. Ещё никогда ему так сильно не хотелось, чтобы на учителя свалился потолок. Или рояль. Елена Викторовна покачала головой.
— Садись. — Она махнула Ване на стул напротив.
Ваня сел. Директриса дописала что-то на листе, громко шлёпнула печатью и бросила взгляд на Ваню.
— Расскажешь, что случилось?
— Ну… — Ваня посмотрел директрисе в глаза. — Меня вызвали к доске, и спустя тысячу попыток рассказать стихотворение я… был слегка резок. Наверное, можно сказать, что немного нахамил.
— Насколько немного?
— Я сказал, что Элла Карловна не учит. И ничего не объясняет. И это правда, думаю, весь класс это подтвердит. А потом я назвал её… псевдо-учителем.
Глаза Елены Викторовны увеличились вдвое.
— Ох, Низовцев… — Она снова громко приложила к листу печать. — Нашёл, кому такое говорить. Конечно, Элла Карловна — непростой человек, где-то немного старомодна, но это вынужденная мера, в январе очень сложно найти учителя… — Елена Викторовна снова покачала головой и подняла на него строгий взгляд. — Прекрати доводить учителей русского, Низовцев, одна вон уже ушла из-за тебя, если уйдёт и эта… Хотя, конечно, скорее вся школа уйдёт, чем она…
Директриса говорила что-то ещё, но Ваня ничего не слышал, он лишь чувствовал жар, хлынувший по его шее. Внезапно охрипшим голосом он сумел прервать поток директорской речи:
— Яна Сергеевна… ушла из-за меня?
Директриса поморщилась, будто была не рада, что проговорилась, и что Ваня это услышал. Она вздохнула:
— Я обещала ей не говорить, но…
Она отодвинула стул, достала из нижнего ящика стопку листов и молча протянула Ване. Чем дольше Ваня смотрел, тем хуже ему становилось. Это были распечатанные снимки с камер. И на снимках были… Они с Яной. Их танец на дискотеке. И несколько снимков, как Ваня заходит в её кабинет. Один.
Ваня поднял взгляд на директрису.
— Вы с Яной Сергеевной привлекли всеобщее внимание на дискотеке, и мы решили проверить. Оказалось, не зря. Хотели вам обоим объявить выговор с занесением в личное дело за нарушение субординации, но Яна Сергеевна сказала, что это она во всём виновата, а ты ни при чём. Написала заявление, только бы мы не портили тебе документы перед поступлением. Мы решили, что так и вправду будет лучше. Зря мы её такую молодую взяли. Сделали исключение, и вот на тебе. Хорошо, что никто из родителей не успел скандал устроить…