– Вы прямо как рассерженные родители. Сейчас будет серьёзный семейный разговор о моих оценках?
Вика, уже вовсю уплетающая горячую картофельную запеканку, тут же возмущённо воскликнула:
– Объясни нам, что с тобой происходит! – Парни усмехнулись тому, как сильно её тон напоминал родительский. Вика закатила глаза и указала на Ваню вилкой, отчего на его пиджак попал кусочек пюре: – Мне плевать, что я звучу, как старая училка, рассказывай давай! Почему тебя не было в школе? Что произошло? Как ты себя чувствуешь?
Ваня, протирая пиджак салфеткой, вздохнул:
– Физически или морально?
– Морально. Физически мы и так видим, что хреново, – сказал Петя, поливая кетчупом свою порцию фрикаделек.
– Ну спасибо, – проворчал Ваня, отбирая у Пети кетчуп. – Морально… – Налив себе соус, Ваня отставил бутылку и посмотрел в тарелку так, будто только что приправил блюдо ядом. – Морально мне ещё хуже.
Петя с Викой молча ждали продолжения. Ваня вздохнул и, так и не съев ни куска, отложил вилку и откинулся на спинку стула.
– Она влюблена в другого.
– Что?! – Вика с Петей уставились на Ваню.
– Это она тебе сказала? – спросил Петя.
Ваня кивнул.
– И ты думаешь, это правда? – невнятно уточнила Вика.
Ваня снова кивнул, а Петя, от души сочувствуя Низовцеву, не смог не восхититься Викой, которая не только сумела задать вопрос, но даже звучать взволнованно с таким количеством еды во рту. Он не уставал поражаться Вольской, которая каждый раз ела так, будто это её последняя еда в жизни. Прожевав, Вика сделала глоток чая и с улыбкой посмотрела на Низовцева:
– Ванечка, этого не может быть. Ты вообще видел, как она на тебя смотрит? И на концерте глаз не сводила, и на уроках постоянно тебя спрашивала, ну брось, не может быть!
– И тем не менее, когда я спросил, она не стала это отрицать.
Все замолчали.
– И что ты теперь будешь делать? – наконец спросила Вика.
– А что я могу сделать? Точнее, что ещё я могу? Мы поговорили, и она дала понять, что я ей не интересен.
– Но… Она же тебе нравится.
– Да, – Ваня вздохнул и невидящим взглядом уставился в заснеженное окно. – Да, нравится. Но… Но всё это было зря. И я с самого начала подозревал, что чем-то таким это и закончится. – В Ванином голосе звучала горечь.
– Жаль, что так, – пробормотал Петя. – Она… Хорошая.
– Хорошая, – повторил Ваня и отпил из чашки с таким видом, будто хотел, чтобы вместо чая там было что-то покрепче.
– Ваня, – Вика мягко тронула его за руку. – Даже если всё так неудачно получилось и у неё кто-то есть, ты… Тебе придётся смириться. Ты не должен из-за этого забивать на школу.
Ваня опять перевёл взгляд в окно и ничего не ответил. Петя с Викой тревожно переглянулись.
– Ты же не собираешься уходить из школы, верно? – спросила Вика.
Ваня не ответил.
– Да ты спятил! – воскликнул Петя, резко опустив чашку на стол. – Ты можешь считать себя дураком, что запал на Яну, но… – Вика резко на него шикнула, чтобы он говорил тише, и Петя продолжил на три тона ниже: – Низовцев, если тебя отчислят за прогулы, ты будешь окончательным кретином.
Вика расширила глаза, глядя на Петю.
– В следующий раз ободряющую речь мы отрепетируем заранее, – покачала головой она. Но Петя продолжал сверлить Низовцева сердитым взглядом.
– Понятно, что сейчас тебе тяжело, особенно в школе, особенно на русском. Но ты же поступал в нашу школу столько лет. И твоя мама… Она что подумает? Почему ты ничего нам сразу не сказал? Ты не должен справляться с этим сам, у тебя, чёрт возьми, есть друзья, нравится тебе это или нет. И мы готовы тебя поддержать.
– Как? – спросил Ваня едко. – Как вы можете меня поддержать? Завернёте в плед и будете ходить со мной по коридорам, обняв с двух сторон?
– Мы начнём играть, – твёрдо сказал Петя. – Репетировать. Постоянно.
Ваня фыркнул и закатил глаза.
– Я знаю, о чём ты сейчас подумал, – продолжил Петя. – Что Певцов – бесчувственный урод, которого волнует только поступление. Отчасти это так, оно действительно меня волнует, потому что это важно для меня. Как и для тебя. И ты не хуже меня знаешь, что музыка помогает, когда… Да всегда. Музыка помогает всегда. И если ты хочешь хотя бы на какое-то время перестать обо всём об этом думать, репетиции тебе помогут. Я это знаю, и ты тоже это знаешь. Так что… – Петя посмотрел на часы. – Сегодня суббота… В понедельник встречаемся в восемь утра в кабинете музыки.
Во время его речи Ваня всё так же невидящим взглядом смотрел в окно. Петя вообще не был уверен, что Ваня его слышал. Но потом Ваня перевёл взгляд на Петю и кивнул:
– Да, пожалуй, ты прав.
– Что-то ты звучишь не слишком воодушевлённо.
– Петруша, господи, где твоё чувство такта? – Вика кинула в него солёный кренделёк. – Давай я тебя брошу и посмотрю, как ты весело побежишь репетировать на следующий день.
– Куда это ты меня бросишь? – Петя швырнул в неё крендельком в ответ.
– Куда-нибудь, где тебе отсыпят немного сочувствия, – ответила Вика со смешком.
– Я очень сочувствую и именно поэтому считаю, что нужно начать играть. Так можно бесконечно ходить и страдать. Музыка… – Петя посмотрел на Ваню: – Музыка поможет.
С этим Низовцев спорить не стал.
Глава 23«Я знаю»
В понедельник Ваня титаническим усилием воли заставил себя встать рано. Он опять почти не спал. И продолжал при любом уведомлении телефона испытывать раздражающую надежду. Чего ждало его глупое сердце? Яна ему не напишет. Никогда.
Певцов, конечно, был прав, музыка отвлекает, но для этого нужно начать играть, а Ваня никак не мог заставить себя взять в руки гитару всю ту неделю, что прогуливал школу. Гитара ему теперь тоже напоминала о Яне. Он играл первый аккорд и сразу мысленно переносился в кабинет русского, где она сидела напротив и смотрела на Ваню горящими глазами. Чтобы не изнывать дома и не лезть на стену, Ваня выходил на улицу и просто шлялся по городу, пока в наушниках играл самый агрессивный рок, который только был в его плейлисте. Он понимал, что это ужасное решение, но просто не мог заставить себя делать что-либо ещё: при мысли о школе и об уроках русского с Карловной у него начинался приступ тошноты и удушья. Но в конце концов, когда Певцов ему позвонил и неожиданно упомянул маму, у Вани как будто спала пелена с глаз – что же он делает? Мама будет в ужасе. Он поступал в эту школу прежде всего ради неё, а теперь… Никакое разбитое сердце не может быть оправданием, если он подведёт её и вообще никуда не поступит, ещё и вылетит из школы за три месяца до экзаменов.
Так что в понедельник Ваня зашёл в кабинет музыки с гитарой на плече. Певцов уже готовил оборудование. Они приветственно сцепили руки, Ваня достал из чехла гитару, покрутил колки, невероятным усилием воли изгнал из головы Яну, тут же возникшую перед глазами в первом ряду актового зала, и быстро пробежал пальцами по струнам, разминаясь. Петя тоже разыгрался, после чего они посмотрели друг на друга.
– AC/DC? – спросил Петя.
Ваня кивнул, и они заиграли песню, которую исполнили во время украшения класса к Новому году. Ваня остановился через три аккорда.
– Давай другую.
Полистав Петин плейлист, который до смешного точно повторял Ванин собственный, они вместо Thunderstruck выбрали Back in Black, партии которой оба знали наизусть. Сыграли песню от начала до конца, несколько раз прерываясь и ловя упущенный ритм. Ваня понимал, что играет неважно, но поделать ничего не мог – руки сегодня слушались плохо. Он был благодарен Певцову за терпение и за то, что не осыпал Ваню потоком ругательств каждый раз, когда тот ошибался на ровном месте. С другой стороны, может, брань и пара нелестных эпитетов в сторону его игры встряхнули бы Ваню, потому что сам он чувствовал себя абсолютной размазнёй, и даже бодрый музыкальный мотив не помогал собраться. Парни прогнали песню ещё несколько раз, прежде чем в кабинет зашла Вероника Николаевна и сказала, что ей нужно приготовиться к уроку.
Как и намеревался Певцов, они с Ваней вернулись к инструментам на большой перемене. В этот раз Ваня уже не испытывал приступы тахикардии каждый раз, когда дёргал струны, и игра пошла бодрее. Он с ужасом предвкушал урок русского, но Карловна дала им контрольную, так что занятие, слава богу, прошло в звенящем молчании. С литературой повезло меньше. На дом задавали учить стихотворения поэтов Серебряного века, и училка, хищно прищурившись, вызвала Ваню к доске первым. И устроила самую настоящую публичную пытку. Как только Элле Карловне казалось, что Ваня выбирал неподходящую интонацию или когда он вспоминал следующую строчку дольше двух секунд, она прерывала его и заставляла начинать сначала. Спустя двадцать минут попыток ответить есенинское «Письмо к женщине» Элла Карловна в очередной раз рявкнула:
– Заново!
Голос её сочился злорадством. И Ваня не выдержал:
– Покажите, как надо.
Карловна приподняла бровь:
– А чего тут показывать, молодой человек? Вы уже не в третьем классе. Надо медленно, с выражением и наизусть. – Карловна хлюпнула чаем и махнула головой в сторону парт: – Садись уже. Два. Надо было сразу сказать, что не готов, и не унижать память великого поэта своими жалкими попытками.
Гнев заклокотал где-то на уровне горла, и Ваня процедил с ядовитой усмешкой:
– Не унижать поэта? С радостью это сделаю. Как только вы перестанете унижать учеников своим псевдопреподаванием.
В классе и так было тихо, но после этой фразы тишина стала просто оглушающей.
– Псевдопреподаванием? – со змеиным прищуром переспросила русичка.
Ваня кивнул. Он это сказал, и терять ему уже нечего.
– Вы нас не учите, только спрашиваете. Стихотворение я знаю. Покажите, как вы хотите, чтобы я его рассказал, я так и сделаю.
Русичка поднялась из-за стола и елейным тоном, от которого сморщился весь класс, проговорила: