— Утром само собой, — упрямо ответил Степан. — Бери фонарь, Кольша!
В коровнике было в меру прохладно, приятно пахло отрубями и сеном. Корова стояла около кормушки и мирно жевала под ночным ветерком, врывающимся в полуоткрытое оконце. Баюков поднял над ней фонарь. Топтуха спокойно глянула на хозяина большим круглым глазом, будто выражая этим свое хорошее самочувствие.
Липа провела ладонью по теплому выпуклому боку Топтухи.
— Ей-ей, добрая стала коровка! — довольно произнес Баюков и тоже погладил Топтуху. Рука его натолкнулась на легкие пальцы Липы. Он сделал было движение, чтобы нежно сжать их, но Липа спокойно отняла свою руку и ровным голосом сказала:
— По-моему, все здесь в порядке.
«Строга-а!» — уважительно подумал Баюков.
В воскресенье с утра Баюков провел репетицию «живого урока», еще и еще раз желая проверить, как будет выходить Липа, как под взглядами десятков глаз будет готовить Топтуху к дойке.
— Да знаю я все это, каждый день так делаю, — пыталась возражать Липа. Но Баюков все с тем же озабоченно-важным выражением лица убеждал ее:
— Надо, Липа дорогая, надо. Ведь наступает очень ответственный момент… Ну… еще разок покажите, как вы садитесь на скамеечку, как полотенцем орудовать будете…
— Ах… да что вы так волнуетесь, право! — чуть сердито засмеялась Липа. — Я свое знаю!
Но все-таки накинула на плечо полотенце, взяла в одну руку новенькое оцинкованное ведерко, а в другую низенькую скамеечку, пошла в коровник — опять и опять проверить, как будет вести себя Топтуха.
— Ну, видите же, корова стоит смирненько! — смеялась Липа.
За этим занятием и застал их Жерехов.
— Ага, репетируете? — догадался он, окидывая своим острым взглядом чисто убранный двор.
— Николай Петрович, здравствуйте!.. А мы тут вот опять… — и Липа, улыбаясь и вытирая руки вышла навстречу секретарю волячейки.
— Ну что ж, понятно, — одобрительно сказал Жерехов, здороваясь с Баюковым.
— А, да вы, я вижу, и коровье жилье украсили! — заметил он.
Стены Топтухиного хлева, покрашенные охрой, наличники оконцев и двери ярко-зеленого цвета весело блестели свежей краской.
— Это я красил! — со счастливым лицом объявил Кольша.
— Да, да… всем работы хватало! — с широкой улыбкой подтвердил Баюков. — Ведь если хочешь свой культурный опыт показать людям, так уж все надо предусмотреть.
«Он иногда увлекается… ну, совсем как мальчонка», — подумала Липа с ласковой снисходительностью; ей в то же время и нравилась эта черта в нем.
Рассказывая Жерехову обо всем, какие улучшения в своем хозяйстве он сделал «на основании прочитанных научных книг», Степан, как всегда увлекаясь мыслями о будущем, опять забыл о мучивших его неприятностях, о враждебном ему корзунинском дворе.
Но у Корзуниных всегда помнили о нем. Маркел приказал снохам подняться на чердак, откуда как на ладони было видно все, что происходило на баюковском дворе.
— Глядите во все глаза, бабы… и доносите мне, что там у Степки деется… — шипел он снохам. — Да чтоб Марина ни-ни… не сдогадалась бы!..
К Марине Маркел сегодня был даже ласков и жалостлив. Пока она мыла просторные темные сени и широкое крыльцо, Маркел временами приближался к ней и говорил:
— Старательная ты, бабочка… А что тебе трудновато иногда приходится, голубушка, так это, сама знаешь… не из-за нас грешных… о-хо-хо… Ну, работай, милая, помогай тебе господь!
Марина изумлялась про себя, но ей было некогда доискиваться, отчего Маркел сегодня был так добр к ней.
— У Степки народу все прибывает! — шепотом докладывала свекру Матрена.
— Шумят, галдят… будто в гости пришли, — несколько минут спустя доносила Прасковья. — Домовница всех квасом угощает…
— Пусть, пусть пока попьют кваску! — тихонько бубнил в бороду Маркел.
Липа еле успевала подносить квас, чтобы напоить гостей, в баюковском дворе было полно народу и шумно, как на свадьбе.
— Ну… просто опились все нынче, — усмехалась довольная домовница, неся из погреба новый кувшин квасу.
Гости пили и благодарили за квасок и все льнули к одному месту: к широким дверям Топтухиного хлева.
Там было почти так же светло, как и в комнате.
В двух оконцах блестели чисто протертые стекла: Топтуха стояла возле новой, удобной, по ее росту, кормушки и по временам, будто спасаясь от людских взглядов, погружала морду в пахучее сено.
Баюков поспевал всюду, отвечая на вопросы и шутки, да и сам подшучивал. Его готовность все показать, его радушие и удовольствие, оттого что ему есть чем поделиться с людьми, так и светились на его разгоряченном и потном лице.
Новый коровник гости оглядели со всех сторон, обстукали пол и стены.
— Ой, парень, насчет пола уж ты перестарался. Ну, к чему было этакую работу производить? — заметил Финоген. — Деревянные болванки вколотил, будто корове плясать надо.
Сдвинув красноармейский шлем на макушку, Степан сказал важно:
— Неосновательное суждение! Вылей ведро воды на этот пол, махни метлой… р-раз… и нет ничего!.. А-а!.. понял, родной? Почему деревенское молоко часто в городе бракуют? Запах нехороший, от грязного хлева. Во-от, теперь на живом уроке сами видите, как можно такого факта избежать!
Женщины поддерживали Степана: так оно и бывает. Тут же некоторые сцепились с мужьями.
— По-вашему, можно корову держать как попало?.. Вот поучитесь, что надо изладить, чтобы скотина лучше стала!
Некоторые усомнились:
— Да ведь этакий порядок, поди, больших денег стоит!
— Дорого отдашь, так любо и смотреть.
— Дорого? На «дорого» у меня, человека среднего достатка, средств нету! Что вы, товарищи? — громко расхохотался Баюков и начал прикидывать, во что обошлось ему «нововведение в хозяйстве».
Высоко поднимая руку («пусть всем видно»), он то загибал, то разгибал пальцы и весело разъяснял.
— В умелых-то руках и суковатая доска принарядится! Значит, где уж тут дорого-то, друзья-товарищи? Каждому это возможно, только умение да старание приложи — и достигнешь, обязательно достигнешь удачи!
Всего больше толков, конечно, было о самой Топтухе: корове за половину отела перевалило, а она все доит и даже прибавила.
Степан по тетрадке вычитывал медленно, важно, как по псалтырю: тут ведь записана день за днем «новая Топтухина история».
— Двенадцатую неделю ее так воспитываем… В этом деле первостатейную помощь оказала нам с братом наша домовница, Олимпиада Ивановна. Воспитывалась эта молодая девица в городе — и, глядите, как быстро она превзошла вопросы сельского хозяйства! Исключительно добросовестная девушка, строгого поведения, умница, культурная, руки золотые!… Здесь находится ее дядя…
Баюков обернулся, нашел глазами Финогена и широко улыбнулся ему.
— Тебе, Финоген Петрович, особая благодарность от меня и брата за твою помощь в лице твоей племянницы Олимпиады Ивановны! Кланяюсь тебе при всем народе за то, что так замечательно воспитана твоя племянница, достойная самого высокого уважения, — и Баюков, приподняв свой краснозвездный шлем, низко поклонился Финогену.
— Что ты, что ты, право… — оторопел Финоген, попытавшись даже спрятаться за спины соседей. Но его добродушно, под смех и шутки, подтолкнули в передний ряд.
— Принимай, принимай похвалу-то!
— Она, брат, слаще меда!
От этой щедрой похвалы Липа вспыхнула до ушей и тихонько спряталась в уголок.
«Шуму-то сколько! Захвалил совсем…» — проносилось в ее голове, а сердце сладко замирало и голова даже чуть кружилась от радости за себя и за Баюкова. Она одна знала, как волновался поутру этот сильный, здоровый человек, который ходил на Врангеля и под обстрелом приволок от белых пулемет. Липа гордилась втихомолку, что именно она успокаивала сегодня разволновавшегося Степана, конечно, ее ободряющие слова вспоминал он и сейчас, встречаясь с ней беглыми, но выразительными взглядами.
Она смотрела на Баюкова, тайком посмеиваясь, но и умиляясь тому новому и неожиданному, что открывалось ей в нем.
Сейчас, возбужденный общим вниманием, он, гордо выгибая грудь, оглядывался во все стороны, ловя замечания и вопросы, успевая везде, смеялся раскатисто, молодо, — и, белозубый, со сверкающим взглядом, румяный, впервые он показался домовнице почти красивым. Она подумала, слегка краснея: «А ведь он… ничего, право!»
Липа знала, что самое главное впереди, и, как было уже условлено, она ушла в избу.
Степан наконец поднес к уху руку с часами в кожаной браслетке, послушал, потом с нарочитым хладнокровием опустил рукав и, сразу остудив лицо торжественностью, крикнул густым, важным голосом:
— Пожалуйте, Олимпиада Ивановна, Топтуху доить! Шесть часов!
А потом опять зачем-то поглядел на часы.
И часы, и почтительное «вы» с Олимпиадой настраивали всех на какой-то особый лад. Демид, переглянувшись с окружающими, вдруг сказал:
— Вот, говорят, будет у нас к зиме сельсовет. Тебя будем выдвигать в председатели.
Степан побагровел, поперхнулся и громко крякнул — на большее его не хватило. О сегодняшнем дне думал он много, но такого почета не ожидал.
Олимпиада меж тем неспешно выходила из сеней. Солнце било в новешенький жестяной подойник, а сама домовница в чистом фартуке и белом платочке на голове показалась всем красивой и нарядной. В левой руке она держала ведро с теплой водой, а через плечо у ней было перекинуто чистое холщовое полотенце.
— Полотенце-то зачем? — зашептались вокруг.
— А это чтобы коровье вымя после мытья обтереть.
— Скаж-жи пожалуйста!
Перед домовницей гости расступились, следя за каждым ее движением. Многие одобрительно подмигивали Финогену, как бы говоря: «Хорошо работает племянница твоя».
Гости смотрели во все глаза, а некоторые даже встали на цыпочки, держась за плечи соседа, чтобы видеть лучше. Сначала Липа обмыла коровьи соски теплой водой, потом крепко вытерла их полотенцем. Затем ополоснула свои руки, вытерла, придвинула ногой низенькую скамеечку и наконец сдавила тугие коровьи соски.