Волнуясь и стыдясь —
Ложатся, будто в первый раз,
На белый лист бумаги,
Образуя
Волшебные узоры.
Слова соединяются влюбленно,
Как некогда в Раю
Адам и Ева
В блаженной первозданной чистоте.
И музыка созвездий —
Таинственно и чудно —
Слова лишает будничного смысла
И превращает их
В стихи.
«Я всегда была такой…»
Юрию Терапиано
Я всегда была такой:
Ни с другими, ни с судьбой —
Временами очень злой —
Не вступала в пререкания —
Это ведь напрасный труд.
А в саду – прозрачный пруд,
И живет в нем золотая рыбка,
Та, что исполняет все желания.
Да, я вижу – рыбка тут,
Вот ее волшебный след
В глубине жемчужно-зыбкой
Лунною блеснул улыбкой.
Наклоняясь над водой,
С чувством радостной беспечности,
Я прошу у рыбки золотой:
– Рыбочка, дружочек мой,
Дай дожить мне до ста лет
И прибавь еще кусочек вечности!
«Нет, я не нахожу свои стихи…»
Нет, я не нахожу свои стихи
Прекрасными.
Как далеки они от тех
Стихов грядущих лет,
Горящих звездами в моем воображении.
Я не воздвигла памятник себе,
И даже эмигрантской нищей славой
Увенчана я не была…
Я лишь беспомощно бросаю зерна
На тернии сегодняшнего дня,
Я только сею,
Жать придут другие
Те злаки, что произрастут из зерен,
Посеянных моей рукой.
И значит, все-таки
Жила я не напрасно —
Здесь, на земле, —
Стараясь в звезды превратить
Стихи.
Стихи, сочиненные во сне
Пустыня. Двугорбый верблюд.
И мы на верблюде вдвоем.
И сфинкс в песчаной дали,
И голос твой шепотком:
– Пойми, я тебя люблю,
Мы счастливы быть могли
Тогда, и теперь, и потом.
Но ты виновата кругом,
Но ты виновата во всем!..
– О чем ты толкуешь тут?
Я не виновата ни в чем —
Во всем виноват верблюд.
Отдать верблюда под суд!
«Открытка – море и скала…»
Открытка – море и скала,
И на скале три пеликана.
И я подумала:
Бодлер не прав,
Поэт не альбатрос, а пеликан —
Ведь отрывает он от сердца своего
Куски, сочащиеся кровью,
Звенящие живою болью,
И превращает их в стихи,
Кормя свои стихи собою,
Как кормит пеликан своих птенцов
Своею плотью.
Мне это ясно стало,
Так ясно, что себя я вдруг —
На мимолетное мгновенье —
Увидела зобастым пеликаном
С широковейными крылами
Средь моря, на скале.
Со мною рядом
Увидела я тоже пеликаном
Вас, Игорь Чиннов, Вас, недавно
Приславшего открытку эту мне.
И тут же рядом, на скале, —
Совсем как на открытке, —
Сидел и третий пеликан,
Точь-в-точь такой же, как мы с вами.
Но не поэт, а птица пеликан.
«В этом мире, враждебном поэтам…»
В этом мире, враждебном поэтам
И, казалось, враждебном и мне,
С каждым зверем, с каждым предметом
Наяву и во сне
Ощущаю я братство-сестричество,
Неразрывное с миром родство,
Но не знаю сама, отчего —
Хоть и странно сознаться мне в этом —
Мне роднее всего электричество.
Я одна по аллее иду
В черном, пышном, приморском саду,
Искрометно, как смех истерический,
Рассыпается свет электрический,
Розовея, как роза на льду, —
Нет, пожалуй, еще розовей,
Как над розой поет соловей.
«Об Офелии, о фее…»
Об Офелии, о фее
Лира-Лир, о Лорелее
И еще о той комете,
Хвост раскинувшей по небу.
И еще об этом лете,
Что уходит на потребу
Катастрофы бытия…
Я… Но что такое я?..
До чего мудреный ребус!
Мне не разгадать его
Даже в ночь под Рождество.
Но уже готов ответ
Глубочайшего прозренья,
Соломонова решенья —
В этом и сомненья нет:
«Я – строка стихотворенья,
Посвященного судьбой —
С уваженьем – мне самой».
Вот я что! А я не знала,
Даже не предполагала,
И теперь горжусь собой!..
«Птица-самолет. Светлая истома…»
Птица-самолет. Светлая истома,
Сдвиг во времени-пространстве.
Хоть гораздо лучше мне жилось бы дома,
«Муза дальних странствий»,
Ты и мне знакома.
Беззакатный день. Вечер длинный-длинный,
И пропеллера голос лебединый.
Звук звенит за звуком и за словом слово,
Как в стихотвореньях Гумилева
Из «Чужого Неба»…
«Дождь шумит по грифельной крыше…»
Андрею Седых
Дождь шумит по грифельной крыше,
Еле слышно скребутся мыши
Там, внизу, этажом пониже, —
Очень много мышей в Париже.
Снова полночь. И снова бессонница,
Снова смотрит в мое окно,
За которым дождь и темно, —
Ледяная потусторонница.
Как мне грустно!.. Как весело мне!..
Я левкоем цвету на окне,
Я стекаю дождем по стеклу,
Колыхаюсь тенью в углу,
Легким дымом моей папиросы
Отвечаю на ваши вопросы —
Те, что вы задаете во сне
О вчерашнем и завтрашнем дне.
«Средь меланхолических ветвей…»
Средь меланхолических ветвей
Серебристо плещущей ольхи
Вдохновенно, в совершенстве диком,
Трелями исходит соловей
Над шафранною китайской розой.
Восхищаясь собственною позой,
Тень играет дискобольным бликом,
И роса на бархатные мхи
Капает жемчужинами слез.
Розы, розы!.. Слишком много роз,
Слишком много красоты-печали.
Было слово (было ли?) в начале,
Слово без словесной шелухи?
Мотыльками, крыльями стрекоз
Над кустами розовых азалий
За вопросом кружится вопрос,
Ядовитее, чем купорос:
– Можно ли еще писать стихи?
Можно ли еще писать стихи
Всерьез?..
«На заре вернувшись с бала…»
Роману Гулю
На заре вернувшись с бала,
Я усталая легла.
В звездной пене, в лунных стружках,
Застилая зеркала,
Легкий сон на одеяло
Наплывает из угла.
От усталости в подушках
Догорая вся дотла,
До чего же я устала,
До чего я весела!
Если б жизнь начать сначала —
Я такой бы не была:
Никому бы я не стала
Делать ни добра, ни зла.
А была бы я лягушкой,
Квакающей у пруда.
Стынет темная вода,
Над густой лесной опушкой
Яркая горит звезда…
Или в крапинку кукушкой,
Что, усевшись на суку,
День-деньской твердит ку-ку
В средних числах сентября,
Не пророча, а для смеху,
Рыжим листьям на потеху.
Но, средь звезд и снов скользя,
Ясно вижу – стать нельзя
Ни лягушкой, ни кукушкой.
Что ж? Согласна я – изволь —
Взять себе другую роль:
Стать красавицей-пастушкой,
Босоножкою-простушкой,
На которой, хоть и зря,
В сказке женится король.
«Дни считать – напрасный труд…»
Дни считать – напрасный труд.
Дни бегут,
Часы летят,
Превращаются в года.
В тихий сад на сонный пруд
Принесли топить котят.
Глубока в пруду вода —
Хоть котята не хотят,
Как уж не утонешь тут?
И кошачья та беда,
Намяукавшись в эфире,
В милосердном этом мире
Исчезает без следа.
Разве что блеснет звезда
Светляком, осколком льда,
Острым лезвием секиры
Над безмолвием пруда.
Мне ж до Страшного суда
(Если будет Страшный суд)
Погрешить еще дадут.
«Сорок градусов в тени…»
Сорок градусов в тени.