Мы елки не зажгли под Рождество,
Не встретили мы вместе Новый год,
На лыжах мы не бегали.
И вот
На счастии поставить надо крест…
Как театрально суетлив отъезд!
Опять разлука. О, в который раз
Мужские слезы из холодных глаз!
В который раз «навеки», «навсегда»!
Слова как ветер, слезы как вода.
– Так до весны, не забывай… – Свисток.
Летает голубем в руке платок.
Все кончено. И все же надо жить.
Сесть у окна. На столик положить
Свой похоронно-свадебный букет.
…Ни прошлого, ни будущего нет…
«Не дни, не часы, а столетья…»
Не дни, не часы, а столетья
В разлуке, дотла сгорев…
И вот наконец Венеция,
Дворцы и Крылатый лев.
Стеклянные воды канала,
Голубизна голубей.
Ты плакала: «Мне этого мало.
Убей меня лучше. Убей!..»
Казалось, что даже и смертью —
Ничем уж тебе не помочь
Не в первую, нет, а в третью
Венецианскую ночь…
– Послушай, поедем в Венецию!..
«Весной в лесу таинственном…»
Весной в лесу таинственном
Булонском, восхитительном…
О, этот день таинственный,
Блаженный, светлый, длительный.
Трубит труба победная,
Труба автомобильная.
Весна такая бледная,
Бессильная, холодная,
А платье очень бедное
(На медные гроши),
И сумочка немодная,
Чулки не хороши,
И даже шляпка – пыльная.
В Лоншане скачут лошади,
Конечно – страшно нравится,
До одури, до зависти…
О, только бы прославиться,
Чтобы на круглой площади
Мне памятник стоял!
– Но разве можно выиграть?
– Попробуй. Ведь игра.
Теперь как раз пора
Побить удачу козырем,
С победой по пути,
И в дом над белым озером
Хозяйкою войти.
Женою? Нет, вдовою,
С влюбленностью, с тоскою
(Пока шумит гроза),
И слабою рукою
Закрыть ему глаза…
«Все на земле кончается…»
Все на земле кончается,
Теряется, находится…
Волна с волной встречается,
Волна с волной расходится…
На мачте флаг качается,
А в трюме крысы водятся.
Растрепанная, шумная
Душа по горю треплется,
Высоко в небе теплится
Звезда зелено-думная.
Бессонница… Несносица…
Соленый бром… Истерика…
Тоски разноголосица.
Ни отдыха, ни сна.
А сердце в омут просится…
– Привет тебе, Америка,
Чужая сторона! —
Но если в волны броситься,
Не доплывешь до берега
И не достанешь дна…
«Под лампой электрической…»
Под лампой электрической,
С улыбкой истерической,
В подушку головой.
По полю, под луной
Летит стрелой лисица…
Нет, это только снится.
Нет, это скверный сон —
И казино, и Ницца,
И лунный Пантеон.
И все ж она гордится
Богатством, и собой,
И горькою судьбой.
Она такая странная,
Прелестная и пьяная,
И – вдребезги стакан…
– Вы из далеких стран?
Вам хочется любить?
Вам хочется пожить
На маленькой земле
В печали и тепле?..
«В аллеях бродят сумерки…»
В аллеях бродят сумерки
Тоскливо, будто умер кто-то.
Жасмин под ветром ежится,
И сыпятся цветы.
Опять мелькает рожица
Несбыточной мечты.
Как за решеткой пленница,
Горит звезда-изменница,
И в радиоприемнике
Любовь зовет и пенится.
Истасканное, пошлое
Хрипит чужое прошлое,
Любви мешая петь —
Про встречи и разлуки:
– О, перестань хрипеть!
Про плечи, губы, руки,
О сладостном грехе
И прочей чепухе.
Но зябнущее сердце
Уже попалось в сеть.
О, только бы согреться,
Согреться и сгореть.
«Было счастье подвенечное…»
Было счастье подвенечное,
Было платье бесконечное,
Шлейф, как Млечный Путь.
Звезды, розы и приветствия
И классически – Венеция.
Все причины и все следствия,
Вся земная суть.
С океанскою безбрежностью,
С восхищеньем, с нежной ревностью,
С праздничною повседневностью
Ночи до утра…
Это все вчера,
А теперь пора
Днями жить, а не ночами,
Стать портретом в пышной раме,
От тоски и от удушья
Научиться равнодушью,
Одиночеству вдвоем.
Принимать, вести свой дом.
Быть женою экономной,
Томной, скромной, вероломной…
Вся земная суть,
Вся земная жуть.
Баллада о Гумилеве
На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл.
К Гумилеву я постучала,
Гумилев мне двери открыл.
В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: «Напишите балладу
Обо мне и жизни моей.
Это, право, прекрасная тема».
Но, смеясь, я ответила: «Нет!
Как о вас написать балладу?
Ведь вы не герой, а поэт».
Он не спорил. Но огорченье
Промелькнуло в глазах его.
Это было в вечер морозный
В Петербурге, на Рождество.
Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем,
И теперь я пишу балладу
Для него и о нем:
Плыл Гумилев по Босфору
В Африку, страну чудес,
Думал о древних героях
Под широким шатром небес.
Обрываясь, падали звезды
Тонкой нитью огня,
И каждой звезде говорил он:
«Сделай героем меня!»
Словно в аду, в пустыне
Полгода жил Гумилев,
Сражался он с дикарями,
Охотился на львов.
Со смертью не раз он встречался
В пустыне под небом чужим;
Когда он домой возвратился,
Друзья потешались над ним:
«А, Николай Степаныч,
Ну как веселились вы там?
И как поживают жираф и
Друг ваш гиппопотам?»
Во фраке, немного смущенный,
Вошел он в сияющий зал
И даме в парижском платье
Руку поцеловал:
«Я вам посвящу поэму,
Я вам расскажу про Нил,
Я вам подарю леопарда,
Которого сам убил».
Веял холодом страусовый веер,
Гумилев не нравился ей:
«Я стихов не люблю.
На что мне шкуры диких зверей?»
Когда войну объявили,
Гумилев ушел воевать.
Ушел и оставил в Царском
Сына, жену и мать.
Средь храбрых он был храбрейшим,
И, может быть, оттого
Вражеские снаряды
И пули щадили его.
Но приятели косо смотрели
На Георгиевские кресты:
«Гумилеву их дать – умора!»
И насмешка кривила рты.
«Солдатские. По эскадрону.
Кресты такие не в счет.
Известно, он дружбу с начальством
По пьяному делу ведет!..»
…Раз незадолго до смерти
Сказал он уверенно: «Да!
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда.
Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет!»
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.
Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма. Ничего.
Но любимые им серафимы
За его прилетели душой,
И звезды в небе пели:
…Слава тебе, герой!..
Стихи, написанные во время болезни
«Мне казалось всегда, что писатель…»
Мне казалось всегда, что писатель
Очень нужен на этой земле
И что я для Вас, мой читатель,
Как тепло, как еда на столе.
Но какое Вам, в сущности, дело
До того, что я стать хотела
Другом Вашим, опорой в борьбе,
Утешеньем в горькой судьбе.
Вот пишу я черным по белому,
По щемяще до слез сожалелому,
Без утайки и без прикрас,
Откровенно, как в смертный час, —
Обо всем, что я не сумела,
Как горела душа и болела,
Как томилась и как всецело —
Вами, с Вами, о Вас, для Вас.
«Помурлычь, Серокошка-Краля…»
Помурлычь, Серокошка-Краля,
Уложив на макушке ушки,
Помурлычь на моей подушке,
Отгони болезнь и печали.
С каждым вздохом глотаю бритву,