Оставим поэтому графа де Монклара с его безумием, оставим Лантене, которого ведут на эшафот к Трагуарскому Кресту, где палач уже удивлялся, почему его жертва так задерживается, и поведем читателя в несчастное жилище другой безумицы: Белокурой Маржантины.
Когда аркебузиры у костра дали залп по толпе, Манфред был ранен пулей в руку. Рана была совсем не опасной: пуля только пробила мягкие ткани и вышла, не задев кости. А значит, никакого перелома, как говорили сострадательные потаскухи, по указанию Джипси отнесшие раненого к Маржантине, у него не было.
Хотя рана была неопасной, юноше было очень нехорошо. Мы видели, что у него сразу появились горячка с бредом. К счастью, Манфред был одарен крепким сложением. Молодость и здоровье скоро одолели этот недуг. Встретимся с ним накануне того дня, когда происходили все описанные нами события.
Дело было после полудня. Весь день и всю ночь Маржантина ухаживала за раненым с удивительной для сумасшедшей смекалкой.
Когда не шла речь о ее дочери, она была способна рассуждать довольно здраво, и действия ее бывали последовательны. Поэтому она, ухаживая за раненым Манфредом, проявила упорство и расторопность, вовремя меняла компрессы с ароматическим вином, то и дело прикладывала к голове и губам юноши мокрую тряпку, чтобы снять жар.
Ее усердие удвоилось, когда Манфред в бреду несколько раз назвал имя Жилет.
Сначала, правда, это имя чуть не оказалось для него роковым.
— Что такое? — рассердилась Маржантина. — Он Жилет помянул?
И сама себе пояснила:
— Опять какая-то проходимка назвалась именем моей дочки!
Маржантина задумалась, не наказать ли ей юношу за участие в интриге, разлучившей ее, как она полагала, с дочерью.
Но потом она вспомнила, как приходила Джипси.
А Джипси ей сказала:
— Он поможет тебе найти дочь!
Поэтому Маржантина уже не сомневалась, что раненый и сам очень хочет отыскать Жилет.
Пробившись несколько часов в горячке, Манфред забылся тяжелым сном. Разговаривать во сне он перестал, так что в конце концов усталая Маржантина и сама задремала, сидя на табуретке.
Часа в два дня Манфред проснулся, с удивлением огляделся вокруг, как будто после горячечного приступа, и смутно припомнил, что уже вроде видел это место. Увидел он рядом и спящую Маржантину.
— Полоумная! — прошептал он.
Он приподнялся, хотел встать, и тут острая боль в руке напомнила ему обо всем, что было.
Отчетливо, как в видении, он увидел себя вместе с Лантене в ожидании казни Этьена Доле. И он подумал, какое страшное отчаянье, должно быть, сразило Лантене. Что стало теперь с его другом? Пал ли он на улице вместе с другими ворами или остался в живых? Если так, какова же должна быть его печаль! Манфред представил себе, как Лантене бродит вокруг потухшего костра, не смея оторваться от этого страшного зрелища. Лантене принес Жюли и Авет весть о том, что казнь Доле совершилась!
И постепенно, мысль за мыслью, Манфред пришел к выводу, что в Париже ему больше делать нечего. Он приехал помочь Лантене спасти ученого… Судьба обманула их… Доле погиб на костре…
Мысль остаться в городе, в котором совершилось такое злодейство, была Манфреду непереносима. Он быстро сообразил, что надо делать. Прежде всего найти Лантене, избавить его от скорби. Его, Авет и Жюли он увезет с собой.
Потом воображение перенесло его в Фонтенбло. Что там происходит? Удалось ли похищение, которое задумал старик Флёриаль?
Его охватила страшная тоска. Мысль, что он сидит здесь запертый в лачужке, бесполезно и бессильно, была ему невыносима. Он собрал все свои силы, поднялся и кое-как оделся.
Тогда он понял, что рука болит пронзительно, но кроме нее, ничего: оставалась только слабость из-за потери крови.
Манфред посмотрел кругом, нет ли вина или чего-нибудь подкрепляющего.
Маржантина глубоко спала.
— Бедная женщина! — прошептал он, глядя на осунувшееся лицо безумной.
Манфред не находил того, что ему было нужно. В углу он заметил отверстие — что-то вроде шкафчика, выделанного в стене. Он подошел к отверстию и просунул руку. Рука нащупала какую-то бумагу.
Манфред взял бумагу и рассеянно посмотрел на нее. И тут он вздрогнул. Бумага была сложена и запечатана, как письмо, и на ней был адрес. Адрес был краток: «Манфреду». Какому Манфреду? Уж не ему ли самому?
Юноша решился разбудить Маржантину и легонько толкнул ее. Безумная от неожиданности вскрикнула, а потом расхохоталась:
— Ты что, уже здоров?
— Здоров, милая Маржантина. А кому это письмо, скажи-ка?
— Тебе.
— А от кого?
— Так от Джипси! Она мне сказала: «Отдашь ему, когда он будет здоров, через неделю, но не раньше».
— Правда? Джипси так сказала? Так я уже здоров.
Говоря это, он то краснел, то бледнел, и Маржантина заметила, что руки его трясутся.
Вот это замечательное письмо. Мы приведем его целиком — даже с теми подробностями, которые для нашего рассказа, в общем-то, ни к чему.
Письмо Джипси к Манфреду
«Теперь мне вреда от этого уже не будет. Я расскажу тебе, в какой ты стране родился и кто твой отец. Я долго думала, пока не решилась, потому что поклялась Альдебараном — звездой моей судьбы — никогда тебе этого не говорить.
Да что! Пожалуй, вера в Альдебаран тоже умерла в моем сердце, как и многое, во что я верила. Может быть, я бы и давно уже рассказала тебе, кто твои родители — ведь я к тебе привязалась и немножко даже полюбила, — да кое-чего боялась, а чего — ты и без объяснений поймешь. Теперь бояться уже нечего.
Итак, прочти мое письмо внимательно, потому что больше ты меня уже не увидишь. По тем подробностям, что я тебе расскажу сейчас, тебе будет легче узнать родителей.
Вот как было, Манфред.
Скоро будет двадцать два года, как я кочевала в Италии со своим племенем. Мы пришли из каких-то далеких азиатских стран, которых я уже не помню. Там живут старейшины нашего народа. А мы прошли через Аравию, потом через Египет. Там мы жили долго. Я там научилась разным наукам.
В Александрии все племя село на корабли, но одни поплыли к Геллеспонту, в турецкую страну, а другие, и я в их числе, отправились в Сицилию.
Из Сицилии мы переправились в Италию, там племя разделилось, и каждый пошел своей дорогой.
Я с тем человеком, которого взяла себя в мужья, и с сыном прошла всю Италию насквозь. Мы пошли в Неаполь, из Неаполя в Рим, потом во Флоренцию и в Мантую. Я гадала. Муж плел всякие вещи из лозы. Они хорошо продавались, я тоже много зарабатывала, любила сына до обожания и была счастлива… Счастлива!
Это все, Манфред, я тебе рассказываю, потому что сейчас мне грустно и радостно перенестись в те времена, когда мой сын был жив. Сыну моему, Манфред, было лет шестнадцать. Он был красивый и гордый, как ты.
Итак, мы были в Мантуе, как я тебе уже рассказала. Прожили мы там месяц и уже готовы были двинуться дальше навстречу нашей бродячей судьбе, но тут на меня обрушилось страшное несчастье.
Один молодой синьор оскорбил моего сына, надсмеялся над ним, а тот его за это побил. Его тут же схватили. За это полагалась пожизненная тюрьма, а то и смерть.
Я обезумела, стала всех расспрашивать:
— Кто правит Мантуей?
Мне со смехом отвечали:
— Мантуей правит герцог, а герцогом правит госпожа Лукреция Борджиа.
Я помчалась в герцогский дворец.
Только через пару дней мне удалось попасть туда, чтобы меня провели к самой Лукреции Борджиа. Ты, должно быть, слыхал про нее, ее все знают.
Я бросилась к ногам синьоры Лукреции, рассказала, что случилось с моим сыном. Говорила, что я умру с горя, если сына мне не вернут, плакала, долго молила ее на коленях.
Сперва синьора Лукреция слушала меня высокомерно и равнодушно. Потом показалось, что до нее начали доходить мой рассказ и моя скорбь. Она внимательно на меня смотрела.
Потом она отослала дам из своей свиты, и мое сердце забилось в надежде.
— Так ты очень любишь сына? — спросила она меня.
— В нем вся моя жизнь! — рыдая, воскликнула я.
— Ты знаешь, что его должны осудить на смерть: не может жалкий цыган бить знатного дворянина. Так что его казнят… Но если хочешь, я могу его спасти.
Я слушала, сама не своя от горя.
— Если ты любишь сына, — мрачно продолжала она, — значит, для его спасения на все готова?
— На все! На все, синьора!
Она еще немного помолчала, внимательно меня разглядывая, поняла, должно быть, что я не лгу, что обезумела от материнской любви, и сказала:
— Тогда, может быть, мы и договоримся. Слушай.
— Слушаю, синьора! — ответила я и преклонила ухо к ее губам.
Синьора Лукреция продолжала:
— Знаешь город Монтефорте?
— Не знаю, но найду, если надо.
— Я тебе расскажу подробно, как туда пройти. Итак, ступай в Монтефорте. Туда идти дней десять, обратно столько же, да десять дней пробыть там. Итого месяц. Собирайся идти поскорее.
— Я готова, синьора: пойду сию же минуту.
— Прекрасно. Может тебе кто-нибудь помочь в этом деле? Там не столько сила нужна, сколько хитрость.
— Я сама все могу, синьора.
— Тогда ступай сегодня же. Иди пешком, нужно, чтобы в Монтефорте тебя никто не заметил.
— А что мне делать в Монтефорте, синьора?
Лукреция Борджиа как будто опять заколебалась.
— На меня можете положиться! — сказала я твердо. — Любое ваше поручение исполню: ведь, чтобы спасти сына, я способна на все, хоть человека убить!
Эти слова я сказала сознательно, потому что сразу догадалась: мне предлагают совершить какое-то преступление.
И слова мои успокоили синьору.
Она наклонилась ко мне и шепотом сказала:
— В Монтефорте есть человек, которого я ненавижу так, как ты любишь своего сына. В Монтефорте есть женщина, которую я ненавижу так, как ты ненавидела бы палача своего сына. Этого мужчину и эту женщину я хочу наказать. Хочешь мне помочь?
— Что угодно, синьора!
С этими словами, Манфред, я посмотрела на синьору Лукрецию. Ее лицо и впрямь перекосилось от ненависти!