Мэтр Леду еще раз десять повторил это экзотическое упражнение. Он снимал скелет, вынимал из петли, потом снова накидывал петлю и с силой тянул за веревку. Так он поступал, покуда ему не удалось сразу же, безошибочно приладить узел туда, куда он намечал.
Тогда мэтр Леду широко ухмыльнулся. Он с величайшей тщательностью закутал скелет и подумал, что пора и передохнуть.
Палач уже шел к постели, но тут в дверь забарабанили. Мэтр Леду подошел и открыл. Там стоял его подручный.
— Пора, мэтр! — сказал тот.
— А который час?
— Шесть часов, мэтр.
Ночь прошла так быстро, что Леду и не заметил…
— Ладно, — сказал он. — Иду!
XXII. Улица Сент-Антуан
Мы видели, как преподобный Лойола в тот момент, как разразилось безумие графа де Монклара, поспешил прочь от резиденции великого прево и догнал стражу, уводившую Лантене, чтобы лично присутствовать на казни несчастного юноши.
Руки Лантене были туго связаны, два тюремщика крепко держали его, вокруг шагало десятка два стражников, а он шел не сопротивляясь. Бедняга совсем не понимал, что происходит.
Отец узнал его. Узнав, отец был явно рад, сильно взволнован… А теперь отец позволил повести его на виселицу!
Что же произошло в уме великого прево? Неужто его сердце так зачерствело от исполнения его обязанностей, что он теперь родного сына приносил в жертву?
Да, Лантене ненавидел великого прево, покуда не знал, что сам он сын графа де Монклара. Но не ощутил ли он, что ненависть эта тает, как снег под солнцем, едва убедился, что встретил отца? А что теперь? Отец! Что — отец? Неужели Лантене умрет, бросив ему несмываемое проклятье?
Покуда он думал обо всем об этом, почти не осознавая, что ведут его к эшафоту, к нему обратился насмешливый голос — тот самый, что смеялся недавно над ухом Этьена Доле:
— Вы к смерти готовы?
Лантене узнал Лойолу.
— Жить вам осталось минут пять, — продолжал монах. — Надеюсь, вы употребите их для примирения с Богом.
— Очень прошу вас оставить меня в покое, — резко сказал Лантене.
— Как! И ни слова раскаянья? Может, хоть кому-нибудь захотите сказать словечко? Ведь есть же люди, которых вы любите… которые любят вас…
И Лойола поспешил продолжить:
— Уверен, вашему бедному отцу будет утешительно слышать от вас слова прощанья, а я охотно возьмусь передать их ему.
— Отцу! — прошептал Лантене, мертвенно побледнев.
— Да, отцу… Он вас любит, он сам мне это сказал. Отцу, который испытывает жестокую скорбь от того, что жертвует вами из-за долга.
— Так я умираю по воле великого прево! — воскликнул Лантене.
— Боже мой! Нет, не по воле, а по согласию… просто по согласию… О, какой великолепный пример самоотвержения подал этим ваш отец — граф де Монклар!
Лантене долго молчал, задыхаясь от горя. Наконец он произнес:
— Так скажите ему… скажите безжалостному отцу, предающему сына в когти палача… скажите ему, что ко всем своим преступлениям я прибавлю последнее: возненавижу его, как ненавидят самого палача, буду его презирать, как презирают палаческих подручных! Скажите это достойнейшему отцу — и будем надеяться, что несколько ночей затем он будет спать от этого спокойно.
— Воля ваша для меня священна, — сказал Лойола, — ведь это воля умирающего. Но Бог свидетель, я хотел бы доставить моему другу иные слова.
— Что же! — мрачно сказал Лантене. — А теперь отойдите. Не стойте рядом со мной, а не то клянусь, раз уж я не могу задушить вас, как вы заслуживаете, я при всем народе вам плюну в лицо.
Лойола отступил на пару шагов, говоря вслух:
— Боже, прости несчастному, ибо не ведает, что творит!
Толпа восхитилась великодушием монаха.
Дальше Лантене шел, опустив голову, поглощенный последними размышлениями. Вдруг он почувствовал, что его остановили. Он поднял глаза, огляделся и увидел виселицу.
Молодой человек презрительно улыбнулся. Перед лицом неизбежной смерти он вновь обрел свободу духа. Тень отца, что преследовала его, рассеялась.
Он подошел к виселице и сказал палачу:
— Работай быстро и хорошо! Ты, говорят, большой мастер: посмотрим, справедливо ли тебя хвалят.
К удивлению всех присутствующих, палач ответил ему. Никогда прежде мэтр Леду не разговаривал в решающий момент.
— Будьте спокойны, — с веселой улыбкой сказал он, — для вас я постараюсь так, как еще ни для кого не старался.
— Ну так давай побыстрей!
В этот момент раздалось пение двух или трех нарочно для того присланных монахов.
Мэтр Леду подошел к осужденному и проворно поднял ворот его камзола. Для этого он встал позади Лантене.
И Лантене был потрясен, словно электрическим разрядом, услышав голос — голос палача! — шепчущий ему на ухо:
— Ничему не удивляйтесь и смотрите внимательно! Брат ваш бдит!
Тут же он отошел и крикнул главному подручному:
— Эй ты, разгильдяй, чего стоишь? Проверяй, крепка ли веревка!
Подручный удивился — эта формальность была не в привычках мэтра, — но проворно повиновался. Он повис на веревке и резко, сильно дернул ее вниз.
Послышался треск. Виселица рухнула. Палач страшно выругался. Монахи замолкли…
Сердце Лантене трепетало, едва не разрываясь.
— В этом Париже все столбы у виселиц гнилые! — ругался палач.
Лойола подошел, сел на корточки и присмотрелся к месту разлома.
— Он не гнилой, — сказал, вставая, монах. — Он подпилен.
— Не может быть! — воскликнул палач и подошел ближе.
Но Лойола уже обратился к толпе, отыскивая в ней незримых врагов, и восклицал:
— Однако осужденный все равно будет казнен! Всякая сила тщетна против власти церковной и королевской!
Он обернулся к мэтру Леду:
— Палач, отведите осужденного к ближайшей виселице.
— Невозможно, преподобный отец, — возразил тот.
— Невозможно? — переспросил Лойола. — Отчего же?
— Оттого, что я получил приказ повесить заключенного у Трагуарского Креста, а не в ином месте. Но мы, преподобный отец, скоро все починим.
— Хорошо. Сколько вам нужно времени?
— Да немного — не больше дня. Вечером я смогу продолжить разговор с этим славным малым. Вон он как недоволен, что вышла задержка!
— Палач, — ответил Лойола, — вы будете мне повиноваться? Вот, глядите…
Он показал мэтру Леду бумагу с печатью великого прево.
— Да, преподобный отец, — сказал Леду, — повинуюсь. Распоряжайтесь.
— Вы можете повесить заключенного только в этом самом месте?
— Да, преподобный отец. Таков приказ моего прямого начальника.
— Хорошо. Возвращайтесь домой и ждите моих распоряжений. К вам придет человек с той бумагой, которую вы сейчас видели. Вы исполните, что там написано?
— Не могу не исполнить, преподобный отец. Это же приказ великого прево.
— Отлично. Через час я дам о себе знать. Тогда постарайтесь не медлить. А еще лучше — подождите прямо здесь.
— Подожду, преподобный отец, — ответил изумленный палач.
— Стража! — крикнул Лойола. — Хорошо стерегите заключенного, пока меня не будет. Кто захочет к нему подойти — сразу стреляйте!
— Будьте спокойны, преподобный отец! — ответил сержант.
Тогда Лойола бросился к резиденции великого прево. План его был очень прост.
Он даст Монклару на подпись приказ повесить Лантене не у Трагуарского креста, а в любом другом месте. Граф сейчас в таком состоянии, что подпишет что угодно. Тогда Лойола отправит приказ палачу — а лучше отнесет сам, — и Лантене повесят.
Задержка выйдет самое большее на час. Так рассуждал Игнасио Лойола, поспешно направляясь к резиденции великого прево.
Когда он проходил мимо одного домика с открытой дверью, его вдруг схватили чьи-то сильные руки. Он хотел закричать, но не успел. Рот ему крепко залепили кляпом. В тот же миг монаха втащили в дом, он пропал там вместе с нападавшими, и дверь закрылась.
Несколько соседей заметили это грубо исполненное похищение, но в те времена такие вещи были довольно обычными.
Дверь закрылась сразу же, как только монаха втащили в дом. Лойола очутился в темноте, хотя и неполной. Его толкали к лестнице, ведущей в подвал. Тьма все сгущалась. Внизу Лойолу с силой толкнули к двери погреба, дверь на мгновение приоткрылась и тут же закрылась опять. Еще через миг погреб вдруг осветился: кто-то вошел с факелом.
Перед Лойолой стояли четверо. Один из этих людей вынул монаху кляп изо рта и сказал:
— Кричать бесполезно, сударь, никто вас не слышит. Впрочем, мы и не желаем причинить вам зло.
— Что же вам от меня угодно? — спокойно спросил Лойола.
Трое из этой четверки были Манфред, Кокардэр и Фанфар. Ночью они, уйдя от палача, вернулись во Двор чудес. Во Дворе чудес они всю ночь пытались завербовать помощников для похищения. Но Двор чудес был в трауре.
На площади Мобер у костра Доле было убито и ранено больше трехсот человек.
К рассвету помощь обещали не больше дюжины воров, да и то так уклончиво, с такими оговорками, что к шести часам Манфред плюнул и ушел только с Фанфаром и Кокардэром.
— Есть у нас надежный человек на улице Сент-Антуан или Сен-Дени? — спросил Манфред.
— Есть шорник Дидье на улице Сент-Антуан, — ответил Фанфар.
— Пошли к нему…
Этот шорник, который заодно торговал ремнями, жил на улице Сент-Антуан в собственном маленьком домике.
У него были связи с некоторыми ворами. За умеренную плату он предоставлял свой погреб для хранения краденого.
Манфред с товарищами пришли к Дидье и рассказали ему, в чем дело.
— Дом в вашем распоряжении, — сказал шорник.
Манфред собирался вдруг наброситься на стражу осужденного. Они с Фанфаром и Кокардэром будут драться, а Дидье тем временем затянет Лантене в дом, и все они там спрячутся.
А убежать оттуда было просто. За домом шорника был сад. Стоило только перелезть через стену и оказаться в другом доме.
Такое нападение, бывало, удавалось Манфреду: уже нескольких воров он спас таким образом от виселицы. Обычно человека на виселицу вело семь-восемь сбиров, и дело удавалось легко.