— Бедная… — сказала девушка. — Как вы себя чувствуете?
— Хорошо… очень хорошо… — ответила Маржантина. — Еще никогда не было так хорошо…
Она продолжала пожирать глазами Жилет.
— Вот и готово! — сказал хирург. — Если спокойно лежать и не трогать перевязку, то я ручаюсь за скорое выздоровление.
Он ушел.
Жилет огляделась кругом и убедилась, что в комнате никого нет. Она заперла дверь и уселась рядом с Маржантиной.
— Где я? — спросила Маржантина.
— В замке Фонтенбло.
Дрожь сотрясла Маржантину.
— В замке… — прошептала она. — Да-да… В замке французского короля, так?
— Да, мадам.
Выстрел часового как будто убил безумие Маржантины. С изумлением, почти с ужасом она убеждалась, что рассуждает, что мысли ее ясны, в них есть связь и порядок, понимала, что и памятью своей она владеет.
Как во сне, она опять пробежала в мыслях свой путь от Парижа до Фонтенбло, припомнила, как ожидала короля — своего возлюбленного, повторяла слова герцогини д’Этамп:
— Вот она, твоя дочка, твоя Жилет!
Но некоторые события, случившиеся с ней за время безумия, словно скрылись от нее в густом мраке.
Так, она совершенно не помнила, как ей пришло в голову пойти в Фонтенбло; не помнила и того, что девушка, которая ей теперь улыбается, когда-то была у нее в лачуге.
С робкой тревогой она спросила:
— Не скажете, как вас зовут?
— Меня зовут Жилет…
Маржантина судорожно схватилась за одеяло, но сдержалась.
— Жилет… — нежно повторила она. — Красивое имя…
Жилет улыбнулась.
— А почему меня отнесли в этот прекрасный замок?
— Это я так велела…
— Вы? Ну да… ничего нет удивительного…
— Почему? — опять улыбнулась Жилет.
— Потому что вы добрая… и вообще… может, так оно и надо…
Жилет не поняла эту невнятную фразу, которой Маржантина выразила еще более невнятные чувства. Впрочем, в поведении и в словах раненой ей все было странно.
Неужели это та самая женщина, которая так жестоко обращалась с ней в Париже? Какая с ней случилась перемена? И почему сейчас, перед выстрелом часового, Маржантина бросилась к ней с криком: «Моя дочка! Моя Жилет!» Эта женщина казалась ей окутанной тайной…
А Маржантина спрашивала дальше:
— У короля, говорят, есть дочь… как сказать… дочь, а матери ее не знают… Это правда?
От этого вопроса Жилет побледнела, глаза ее заволокло слезами, она потупилась… Маржантина пристально глядела на нее.
— Вы отвечайте… — нетвердым голосом опять заговорила раненая. — Вы уж поверьте… право слово… уж раз я спрашиваю… Вы мне ответьте, как будто я умираю, а от ваших слов моя жизнь и смерть зависит…
— Это правда, мадам, — сказала тогда Жилет. — У короля есть дочь… Наверное, так, раз он сам это мне говорил…
— А кто эта дочь? Это вы, правда? Это вы…
Горестный вздох вырвался у девушки, и она ответила:
— Да, это я… Дочь короля… а матери, увы, нет у меня!
Маржантину с головы до ног сотрясла судорога. Из ее глаз медленно-медленно потекли слезы.
— Мадам, мадам! — в испуге воскликнула девушка. — Что с вами? Вам плохо?
Маржантина отрицательно покачала головой и сдавленным голосом прошептала:
— Погодите… мне надо вам сказать… с силами соберусь и скажу…
Жилет ожидала, вся трепеща.
— Послушайте… — заговорила наконец Маржантина. — Вот что мне надо сказать вам… У меня большой кусок жизни словно во тьме лежит и, видно, уже никогда мне его не осветить… Что случилось за это время? — не знаю… Сколько дней, сколько лет это все продолжалось? Тоже не знаю… Мне кажется, я проспала долго-долго и только теперь проснулась… Разве только кое-что я смутно припоминаю… Вот и вас я, кажется, где-то видела… но мне это, конечно, мерещится…
— Да, конечно, мерещится! — с пониманием отозвалась Жилет.
Маржантина продолжала:
— Зато все то, что было со мной до этого темного времени, я помню до мельчайших подробностей. От того горя мне и сейчас больно, как от нынешнего. А радости в уме такие яркие — и не скажешь, что столько лет прошло. И все это у меня в голове перемешалось…
— Постойте, отдохните, я прошу вас! — перебила ее Жилет. Она поняла, что больная сильно взволнована, и перепугалась.
— Отдохнуть? — горячо возразила Маржантина. — Какой отдых! С вами говорить — вот мой отдых! Да вы же не знаете… Ох, если бы только так! Вы послушайте… Вы молодая невинная девушка, вам, пожалуй, не стоило бы рассказывать… может, вы меня осудите… А все-таки надо рассказать… Я была тогда молода, красива и всей душой любила молодого кавалера, а он мне клялся в вечной любви… Вот вы и покраснели… этого я и боялась… Как быть?
— Нет, нет! — поспешно воскликнула потрясенная Жилет. — Говорите… не обращайте внимания…
— И стала я матерью… родила ребеночка… И в тот самый день — в день горя и радости — я узнала, какой негодяй тот, кого я любила… Чуть не умерла тогда… А потом жила дальше, и жизнь моя была бы очень хороша, не потеряй я ребеночка…
— Так он умер? — спросила Жилет.
Маржантина не ответила — может быть, и не услышала. Она продолжала, все больше и больше волнуясь:
— А знаете ли, как звали того человека?
— Скажите! Непременно скажите!
— Звали его Франсуа, и стал он потом французским королем.
— Мой отец! — прошептала Жилет, теряя силы.
— А ребеночек мой… да я вам не сказала ведь, что то была девочка? Не сказала, что обожала ее всей душой, до безумия? Слушайте… слушайте… все это было в Блуа…
— В Блуа! — тихонько произнесла девушка.
— И однажды она пропала. Как пропала? Не знаю… Позже, гораздо позже, ее будто видели в Манте…
— В Манте! — прохрипела Жилет, побледнев, как смерть.
— Говорили мне, ее увел какой-то человек… да какой человек! Чудище, урод безобразный… А потом я ничего уже не помню.
Глухой стон невыразимой радости вырвался у Жилет. Ей хотелось закричать: «Матушка! Матушка! Это я — ваша дочь!», но горло не могло издать ни звука. Хотела протянуть руки — но чувствовала, как жизнь ее покидает, что она сейчас упадет…
— Ангелы небесные! Это она! Это она!
С этим воплем Маржантина вскочила с постели и заключила дочь в объятия.
По возгласам Жилет, по тому, как росло ее возбуждение по мере рассказа, по тому, что с ней случилось при последних словах, она поняла: девушка узнала себя в ее рассказе.
Под исступленными ласками матери Жилет открыла глаза.
— Матушка! — еле-еле прошептала она.
— Это ты! — стонала Маржантина со смехом и с рыданиями. — Так это же ты! А я сомневалась! Плохая я, видно, мать! Какая ты красивая! Как выросла! Господи! Как же давно это было! А я-то думала: увижу тебя и возьму на руки побаюкать — представляешь?
Что за этим последовало — описать невозможно.
Но наконец после всех слез и вздохов Маржантина захотела узнать, откуда Жилет знает своего отца, как она попала в замок Фонтенбло.
— А король… — начала было она.
Жилет содрогнулась:
— Матушка, дорогая матушка! Не надо говорить об этом человеке… я так его боюсь…
— Так ему еще мало горя, что он матери причинил! — воскликнула Маржантина. — Он еще хочет…
В этот самый миг на пороге комнаты появилось несколько человек — мужчин и женщин.
Один из них вышел на середину комнаты и гневно закричал:
— Так, что означает эта комедия? Что делает здесь эта нищенка? Возьмите ее и выкиньте из дворца! Больше наказывать не надо из уважения к ее состоянию. А вы, Жилет… — Он протянул руку, словно собираясь схватить девушку. Но вдруг остановился, побледнел и начал пятиться, как будто увидал привидение.
Маржантина встала во весь рост.
Ласковым, но сильным материнским движением она оттолкнула дочь себе за спину и сердито крикнула:
— А ну-ка тронь ее… только тронь… то-то будет потеха!
— Мать! — выдохнул король.
В его устах, сведенных судорогой ужаса, это слово приобретало особое значении. «Мать» — означало «возмездие».
Некоторые из придворных, которых король привел, чтобы не слишком сильно пугать Жилет, хотели накинуться на нахалку.
Король рукой преградил им дорогу и сказал — верней, прошептал:
— Отойдите, господа… Эта женщина здесь на месте… отойдите…
Изумленные и напуганные, они попятились и ушли, а за ними король, который все еще ошеломленно прислушивался к проклятьям разъяренной матери.
XXXI. У «Великого Карла»
Накануне вечером в трактире «Великий Карл» произошла сцена, которой здесь как раз будет место. Как мы видели, утром, перед тем как пойти к Жилет и завлечь ее на охоту, Франциск I отдал приказания капитану своих гвардейцев Монтгомери.
Получив от короля задание арестовать Прекрасную Фероньерку и двух парижских воров, Монтгомери тотчас понял, как это важно.
Прежде всего он поспешил разослать курьеров по всем дорогам, а сам тем временем стал готовиться к ночной операции, послав соглядатаев в трактиры Фонтенбло. Курьеры вернулись ни с чем.
К концу дня капитан убедился, что Мадлен Феррон уже далеко от Фонтенбло.
С этой стороны его постигло полное разочарование, но что касается воров — отнюдь нет: около семи часов один из соглядатаев доложил ему, что в трактире «Великий Карл» есть недавние приезжие, причем двое из них подходят под приметы.
— Не всех трех, так двоих я все же представлю, и, надо думать, после поимки этих двоих он не вспомнит про бегство Феррон.
Монтгомери потирал руки…
Около половины десятого по всему Фонтенбло двинулись безмолвные патрули. Каждый из них направлялся к указанной ему гостинице, входил, если гостиница была открыта, стучался именем короля — если закрыта…
Трактир «Великий Карл» находился на глухой улочке с неважной репутацией, которая называлась Дровяная. Несмотря на пышное название, трактир был бедный, постояльцев принимал редко, а крохотную выручку зарабатывал на пиве на вынос для солдат. Дело в том, что от дворца он был недалеко.
Одновременно с остальными патрулями вышел из замка и Монтгомери во главе сорока солдат: хорошо вооруженных, имевших при себе все нужное для взлома двери и для того, чтобы связать арестованных.