Нашему действительному тайному советнику, чрезвычайному и полномочному послу графу Александру Головкину.
Мы к удовольствию и с похвалою слышим о тех качествах и поведении, в которых ваши сыновья находятся, но не без удивления токмо сие усматриваем, что хотя они, особливо старшие, довольно уже возрастны суть, однако ж вы их всех еще при себе без всякой от них могущей быть пользы содержите, а сюда, для поступления по достоинству их на нашу службу ни одного не пришлете; ежли б иногда к вам тому некоторое сумнительство или опасение, случившиеся с братом вашим, ниже для вас, ниже для детей ваших ни малейшим примером быть не может; яко он себя несчастливым учинил, сам на себя и ответствует; а впрочем мы довольно памятуем, колико наши, в бозе почивающие Государи Родители, как покойного вашего отца, так и вас всех, детей его для оказываемой к Их Величествам от времени до времени верности и добрых услуг в своей Высочайшей милости всегда содержали, в сем обыкновенно и мы Высокоупомянутым Родителям в рассуждении вас для оказуемой и Нам прямой верности и службы вашей не инако, но совершенно последовать хощем, да и брат ваш равномерно тем же всегда пользоваться мог бы, ежели б он с прочими в толь тяжкие преступления себя не уклонил, и яко вы по сему довольно видеть можете, что не будучи от вас никакое участие в делах и преступлениях брата вашего, Наша Высочайшая Милость к вам не только ни малейши не отъемлится, но оную и дети ваши продолжительно возимеют; того и Наше-ж Всемилостивейшее намерение и соизволение есть, дабы вы своих старших сыновей сюда к нам отправили, которых мы в службу при Нашем Дворе весьма охотно увидим и, как по собственному их достоинству, так и для знатности их фамилии, размеряемыми чинами Всемилостивейше не оставим, а впредь, по усмотрению и в Министерстве Нашем, где-либо при чужестранных дворах употребить их толь наиначе склонны будем, понеже мы слышим, что они по своим наукам и не бесполезны быть могут. И пребываем вам впрочем и пр.
«Дан в Санкт-Петер-Бурге октября 27-го дня 1746 г. (на подлинном). «Елисавет».
Воздействие, которое должен был иметь этот последний рескрипт, заставило себя ждать долгие годы[90] двое из сыновей посла появившись в России в начале царствования Екатерины II. «Старший, — рассказывает граф Федор, — принял даже место посланника при городе Данциг и заседал в комиссии о сочинении проекта нового уложения; но оба брата привезли с собою на родину много претензий и легкомыслия, и снова уехали оттуда навсегда и тем легче, что иностранки, на которых они были женаты, не подарили им детей».
Александр Гаврилович никогда не возвратился в Россию. На портрете, нарисованном карандашом графом Анри Огюст де-Сэн-Жорж[91], он изображен стариком в халате, сидя в кресле, в одной из комнат Рисвикского замка. Большой парик покрывает его голову. Его лицо выражает спокойствие и веселость и на нем можно как будто прочесть: «Я здесь и не уйду отсюда». И он хорошо сделал, что остался в Голландии. Совершенные им с точки зрения русских законов проступки были исключительно тяжки. Он не только отказался вернуться на родину, когда государыня его туда звала, но под влиянием своей жены, ревностной протестантки, даже принял реформатскую веру[92].
Остаток своих дней посол и его супруга посвятили заботам о своих детях. У них было не менее двадцати пяти детей[93], из коих лишь восемь достигли зрелого возраста. Благодаря сильной протекции, обеспеченной им высоким происхождением их матери, они все получили выгодные места.
Глава IVГраф Александр Александрович
Головкин-«философ». — Он оригинал, но хорошего пошиба. — Пребывание в Монна и в Лозанне. — Общество в Лозанне. — Супруга графа Александра, впоследствии герцогиня Ноайль. — Граф принимает предложение Фридриха II прусского и становится «директором спектаклей». — Фридрих II и театр. — Краткое пребывание Головкина в Берлине; он удаляется в Париж. — Его странные взгляды на воспитание. Их применение к собственным детям. — Его переписка с Павлом I, Императором Всероссийским.
Граф Александр Александрович Головкин, сын посла в Гааге, был, то что называют «оригиналом».
Современники называли его «философом».
Окончив курс учения в Голландии, он ужаснулся при мысли, что хотя его учителя всегда были им довольны, но что он все же ничего не знает. «Вот, — сказал он однажды Дьёдонне Тьебо[94], — время учиться для меня прошло, а я ничего не знаю! Виноваты ли в этом те, кто должны были меня учить? Нет, это хорошие люди, обладающие как усердием, так и знаниями. Не виноваты ли книги, которые меня заставляли изучать? Но могла ли вся Европа в течение веков ошибаться при их выборе и с всеобщего согласия вручать молодежи такие книги, которые ничему не научили бы ее? Это тоже невозможно. А потому, если я ничего не знаю, то это моя собственная вина. Стало быть, надо начать снова и сделать лучше». «Таким образом, — рассказывает Тьебо, — он без посторонней помощи вторично прошел все классы, изучая один в своей комнате по порядку и по лекциям все те книги, которые он проходил раньше, и размышляя по мере сил и возможности над мельчайшими подробностями их содержания. Эта работа отняла у него несколько лет и имела двойную пользу — приучить его к сидячей жизни и к размышлению». «Если я что-нибудь знаю, — говорил он мне потом, — то я этим обязан вторичному курсу наук, убедившему меня, по крайнем мере, что мы знаем только то, чему мы сами себя учим».
Ученый пыл молодого графа является тем более похвальным, что родители предназначали ему прелестный замок, расположенный на берегу Женевского озера, и что в те времена для владельца замка не требовалось больших знаний. В 1761 г. граф Александр принес присягу швейцарским властям в Берне и в виду последовавшей тогда же в Гааге смерти отца, переселился в свой замок Монна[95]. Но большую часть года он имел привычку проводить в деревне, у подножия Мондриона, близ Лозанны. Теперь еще можно видеть сельский дом, окруженный старинными кедрами, где раньше жил Вольтер, потом принц Людвиг Виртембергский и, наконец, граф Головкин.
Это были лучшие дни для Лозанны. Как столица земледельческой страны[96], она собирала в своих стенах всю сельскую аристократию. Громкие имена ваатландских владельцев напоминали героическое время давно минувших дней, но их просвещенный ум и изящные манеры соответствовали тому веку, в котором они жили. Общественная жизнь в Лозанне соперничала в приятности с красотою очаровательной природы. Живописный силуэт древней Лозанны, окруженной зеленью виноградников и многочисленных фруктовых садов, вызывал восхищение путешественников не менее величественных вершин Савойских гор и извилистых очертаний Женевского озера.
Все эти преимущества имели магическое влияние на знатных иностранцев, стекающихся со всех сторон, чтобы поселиться в Лозанне, как например, Гиббон, Вольтер, маркиз Лангалльри, Серван, Разумовский, принц Людвиг Виртембергский и много других, в числе которых граф Александр Головкин, несомненно, занимал место, принадлежавшее ему по праву рождения и образования.
Все это общество развлекалось, веселилось и занималось, смотря по средствам и наклонностям каждого. Гиббон писал историю Нидерландов, Вольтер ставил театр, Разумовский занимался естественной историей Жора; принц Людвиг Виртембергский наконец основал «Лозанское общество нравственности», члены коего принимал на себя обязанность просвещать друг друга путем разговоров и переписки. «Маленький журнал предназначался к распространению просвещения, которое должно было расцвесть от общения людей, из коих некоторые с основательными достоинствами соединяли непринужденный и веселый нрав; но в конце двух месяцев этот журнал, под заглавием «Аристид или Гражданин», надоел обывателям Ваатланда и перестал учить их нравстенности»[97].
Головкин, хотя и был философом и приятелем принца Виртембергского, но не принадлежал к активным членам «Общества нравственности». Научные занятия, тихие радости домашнего очага и дружба с знаменитым доктором Тиссо всецело наполняли его жизнь. Он женился на дочери профессора Иогана Лоренца фон Мосгейма, глубокая ученость, изящное красноречие и литературная производительность которого долгие годы украшали кафедры богословия в Гельмштедте и в Геттингенте.
Автор этого вступления неоднократно, с одинаковым интересом и удовольствием, рассматривал портрет графини Головкиной, урожденной фон Мосгейм. Хотя художник представил ее уже не в расцвете молодости, но ее лицо, с тонкими и умными чертами, все же сохранило на этом портрете следы чудной красоты. Ее задумчивый взгляд обнаруживает чувствительную душу. Известно, что она до такой степени была тронута трагическими приключениями французских эмигрантов, что стала ангелом-утешителем одного из самых знаменитых, но не менее других испытанных судьбою эмигрантов, Жана Поля-Франциска, герцога де Ноайль, мать, жена и дочь которого сделались в один и тот же день 4-го термидора года 11 (22 июля 1794 г.), жертвами гильотины. Он в 1796 г. женился на овдовевшей еще в 1781 г. графине Головкиной и прожил с нею до 1823 г., в усадьбе Юттэн (Uttins), близ Ролля.
В 1765 г. мирное пребывание Головкиных в Лозанне и в Монна было прервано неожиданным предложением со стороны прусского короля. При его дворе освободилась вакансия «директора спектаклей», и Фридрих II считал Головкина достойным занять это место. Вспомним кстати, что две сестры графа Головкина были замужем за членами прусской аристократии: одна из них, графиня Камеке[98]