уне лег. Кобенцль, проснувшись на другое утро, позвонил; камердинер входит и, при виде этого ужасного лица, испуганно убегает и кричит во весь голос, что дьявол овладел кроватью Его Превосходительства. Весь дом в ужасе сбегается и можно себе представить гнев посла и разговоры, которые этот инцидент возбудил в Петербурге. Другой раз, из Вены прибыл важный курь ер и Кобенцль приказал его впустить, забыв, что он в этот момент был занят репетицией роли, в костюме жида, с приставною бородою и пластырем на глазу. Курьер отступает на два шага и отказывается передать ему депеши. Хотя ему объясняют, в чём дело, но он упорствует и пришлось послать за Тосканским посланником, бароном Зедделером[204], который лично знал курьера, чтобы убедить его, что перед ним действительно находится посол Её Императорского и Королевского Апостолического Величества.
Я уже некоторое время был назначен посланником в Неаполь, когда императрица, однажды, в Царском Селе обратилась ко мне за обедом со следующими словами, относившимися косвенно к приглашенному тоже Кобенцлю, которым она почему-то была недовольна: «Постарайтесь там понравиться и действуйте так, чтобы вам тоже там понравилось. Я ставлю в ваше распоряжение все средства и запрещаю вам только одну вещь — играть комедию. Тот, кому поручено быть моим представителем, должен отказаться разыгрывать других лиц». Удар был тяжел, но попал метко. Кобенцля тогда обвиняли, что он играл комедию, в то время, когда у него в кармане было известие о смерти Марии Антуанетты, но я этому никогда не верил. Он был готов унизиться, чтобы иметь успех, но не был способен на такую подлость. Г-жа Румбек, его сестра, которую не любили за её праздные разговоры и за её шутки и для которой главной задачей жизни было развлекать своего брата, могла бы много вредить ему, если бы его карьера не сложилась в виде бесповоротной судьбы. Во время его первого посольства в Петербурге ее, к большому огорчению брата, выслали из столицы. Когда он впоследствии был назначен послом в Париж, во время Консульства, он каждый вечер отправлялся к г-же Бонапарт, чтобы составить партию втроем. При этом его нередко заставляли ждать, а иногда отсылали обратно домой, но он в следующий раз возвращался, покорно перенося презрение, которое он вполне заслужил. Правда, что ему зато почти всегда удавались дела, но спрашивается, могут ли такие средства, если от них не зависит благо родины, даже в случае удачи, давать право на славу, и должен ли порядочный человек вообще приносить отечеству такие жертвы?
Кобенцль был расслаблен бессонными ночами и обильною пищею; ибо одна любовь, которую он старался проявить к женщинам, считавшимся в моде, не могла быть причиной его смерти в пятидесятилетний возраст. Его небольшое состояние, а также более значительные средства его брата Филиппа, вместе с их именем перешли к графу Коронини, дворянину из Штирии и Карниолии, как и сами Кобенцли. Память о родителе графа Людовика уважается бельгийцами, которыми он управлял во времена принца Карла Лотарингского, брата императора Франца.
IX. Князь де-Линь[205]
Карл, князь де-Линь и князь Священной Римской Империи, был, в тоже время, первым грандом Испании, кавалером ордена Золотого Руна, капитаном немецкой гвардии германского императора, фельдмаршалом и пр., что, в связи с его высоким происхождением, огромным, отчасти уже расточенным богатством, большим пронырством и веселостью характера, а также с многочисленными путешествиями и нравственностью, приспособляющеюся к случаю, сделало из него то, что обыкновенно называют большим барином, и создало ему знаменитость, которой недоставало лишь таланта и признания. Его молодость прошла между Венским Двором, политика которого состояла в том, чтобы оказывать бельгийцам отличие, и Версальским Двором, где король и принцы его называли фамильярно «Шарло». Иосиф II, пользовавшийся, большею частью, услугами людей посредственных, считая их более податливыми, а также людей приветливых, как более вкрадчивых, вел через его посреди о разные переговоры с Россией — не без задней мысли, отказаться, в случае надобности, от его слов; но он назначал его также в армию, где Линь проявлял храбрость и деятельность, не обижаясь тем, что к нему потом подсылали товарищей по командованию или даже подчиняли его высшему начальнику. Князь де-Линь был высокого роста и хорошо сложен, с лицом, которое, вероятно было когда-то очень красиво, но со временем изнежилось. В двадцатилетний возраст он, должно быть, был большим щеголем и фатоват. При первом знакомстве, его манеры казались необыкновенно изящными, но на другой же день он начинал проявлять поразительный цинизм. Он говорил и проделывал такие вещи, которые совершенно не соответствовали ни его имени, ни занимаемым им должностям. Его неряшество, по-видимому, было преднамеренно. В его замке близ Вены[206], его любимом местопребывании, после того, как он потерял Бельэль и владения, расположенные в Нидерландах, царствовал невообразимый беспорядок; когда у него не было особенно важных дел, он вставал только к обеду, и днем, пока он предоставлял свою растрепанную голову искусным рукам своего камердинера или верного мулата, в его спальне можно было видеть, осленка или козу. Опрокинутая чернильница, неразборчивые и покрытые помарками рукописи указывали на то, что он писал, при чём его произведения, как прозаические, так и поэтические, были более чем посредственны. Его любимую дочь, Христину, княгиню Клари, «которую он одну из всех своих детей считал действительно своим ребенком», можно было видеть сидящей в углу, занятой разбором или перепискою его рукописей, что дополняло эту оригинальную картину, а иногда она сидела около него, ела фрукты и журила его за его речи. Его сочинениям не было счета, а между тем г-же Сталь стоило не мало труда извлечь из них два тома, потому что даже те анекдоты, которые могли им придать пикантность, были плохо рассказаны.
Когда Фридрих Великий решил послать в Петербург своего наследника, Венский Двор счел уместным отправить туда князя де-Линь с поручением помешать переговорам высокого гостя, который, будучи от природы застенчивым, к тому же уехал из Берлина с недугом, причиняющим ему большие боли, о чём он не посмел сказать своему дяде, королю. Несколько дней спустя, прусский принц посетил Академию Наук и вследствие бесконечных речей и осмотра минералов, оружия и зародышей в банках так утомился, что с ним сделался обморок. Князь де-Линь немедленно садится в карету и летит во дворец. Екатерина, узнав, что он приехал, просит его зайти к ней и спрашивает его, по какому поводу он так рано явился. «Увы, Ваше Величество! — воскликнул князь; — я последовал за прусским принцем в Академию и, когда увидал, что он лишился чувств[207], поспешил сюда, чтобы доложить об этом Вашему Величеству». Эта острота и много других, в связи с оригинальностью князя, который впрочем лично не особенно понравился в Петербурге, достигли всё же цели, намеченной Венским Двором.
Иосиф II не так быстро улавливал смысл острот, как его августейшая соседка в России. Возвратившись из Нидерландов, крайне недовольный своей поездкой, он пожаловался князю де-Линь на дурное расположение к нему фламандцев. «Ведь я, в конце концов, желаю только их блага»[208] — сказал он. — «Ах, Ваше Величество! — ответил князь де-Линь, — поверьте, что они в этом вполне убеждены!» Император не понял этой игры слов, которая три недели спустя облетела всю Европу.
X. Прекрасная фанариотка (г-жа де-Витт)[209]
Кто не слыхал, тридцать лет тому назад, об этой прекрасной гречанке? Кто ее не видел, когда она путешествовала по всей Европе? Что касается меня, то я ее видел в 1781 г. в Берлине. Она раньше была рабыней в Серале, пока Боскам, поверенный в делах Польши в Константинополе, не увез ее оттуда; впоследствии он ее уступил человеку неизвестного происхождения, по имени де-Витт, который возил ее по всем большим городам[210]. Когда возникла война между Турцией и Россией, она очутилась в главной квартире в Яссах, где она так сумела опутать Потемкина, что его племянницы ее приревновали. Она пребывала там под видом его подруги, желающей его цивилизовать, и вложила в это столько прелести и хитрости, что вполне подчинила себе князя. Его племянницы опасались больше за свое влияние, чем за его сердце, но их беспокойство и маленькие интрижки не могли ее сбить с позиции. Она последовала в 1791 г. за князем в Петербург и получила там, в подарок, прелестный дворец, роскошные экипажи, туалеты, не оставлявшие желать ничего, лучшего, и звание графини Священной Римской Империи. Вопреки строгому придворному этикету, князь ее даже лично представил государыне, которая, на следующий же день, одарила ее прелестным бриллиантовым ожерельем. Весь двор лежал у её ног и низость льстецов дошла до того, что в то время, как Её Величество принимала в аудиенции дипломатический корпус, граф Кобенцль, австрийский посол, прогуливался в кабриолете с г-жой де-Витт под самыми окнами императорского дворца. После смерти князя Потемкина, её нового друга, она удалилась в поместья, которые он ей подарил, и разговоры о ней на некоторое время притихли.
В одном из этих поместий, соседнем с знаменитым владением Тульчиным, с ней познакомился граф Потоцкий. Его сердце, уже так давно свободное от увлечений, воспылало к ней любовью, которая довела его до самых сумасбродных к непристойных действий, при чём в числе его соперников оказался его старший сын. У поляков такого рода дела устраиваются быстро; заговорили о разводе и было решено принудить графиню Потоцкую дать свое согласие. Она перестала пользоваться милостью; к тому же её язык создал ей много врагов, а её чрезмерные расходы — много кредиторов, так что ни граф Шуазель-Гуффье, ни я, оставшиеся ей верными, не могли ей ни в чём помочь, ни даже дать ей совет. Однажды ее спросили о ходе её разводного процесса: «Увы! — ответила она — граф Потоцкий настаивает на том, что он не отец своих детей. Но это прибавляет лишь несправедливость и злословие к роковой печати их законности».