За это время мы имели случай убедиться в том, какое неудобство представляют для политического деятеля любовные интриги. Однажды утром графиня Меттерних получила от герцогини Абрантес (г-жи Жюно) записку с настоятельною просьбою немедленно зайти к ней. Графиня тотчас же отправилась к герцогине, но каков был её ужас, когда она очутилась лицом к лицу с герцогом, крайне разгневанным, который, заперев за ней дверь на замок, воскликнул: «Мы оба обмануты! Я только что перехватил письма вашего мужа к моей жене и пригласил вас, чтобы вы были свидетельницей удовлетворения, которое я намерен вам дать. Наше дело общее, и наша месть тоже должна быть общею». Можно себе представить положение маленькой, худощавой и вовсе не красноречивой особы, тяжко оскорбленной в своих чувствах, в присутствии взбешенного человека, без принципов и без воспитания, который кричал на весь квартал. Она всё же нашла средство его успокоить, добилась его позволения переговорить сначала с его женой, опасавшейся за свою жизнь, и, наконец, убежала домой. Ей после этого следовало пойти прямо в Тюйльрийский дворец, рассказать всю эту историю императору и потребовать от него удовлетворения за поступок Жюно, а также защиты для его жены, но графиня Меттерних посмотрела на это иначе, и, испугавшись скандала, начала вести переговоры с Жюно, свела дружбу с своей соперницей и в результате устроила дело так хорошо, что когда Бонапарт опять с ней встретился, он ее обнял и сказал ей: «Вы добрая маленькая бабенка, сумевшая избавить меня от большой неприятности с этим дураком Жюно».
Я должен признаться, что этот комплимент не утешил бы меня после такого оскорбления, которое усугубилось обстоятельствами, сделавшими его для супруги посла особенно чувствительным.
Когда был заключен мир, Меттерних вел переговоры по поводу женитьбы Бонапарта на старшей из эрцгерцогинь, чем предполагалось на сей раз запечатлеть мир. Я тогда перестал посещать Тюйлерийский дворец и стал лишь изредка встречаться с Меттернихом. Не могло быть интимности сношений там, где было столь большое разногласие в принципах, и каждое из моих слов, каждый из; моих взглядов, по необходимости, заключали бы в себе упрек или эпиграмму; а что касается благодарности за мои заботы о его семействе, то мне нельзя было рассчитывать на нее после того, как Бонапарт так вскружил голову графине Меттерних, что она ожидала от него величайших благ, и что мое поведение, во время её пленения, казалось почти что дерзостью перед героем, которому она поклонялась. События следовали одно за другим с невероятною быстротою, Меттерних скоро стал премьер-министром и превратился для меня в газетную знаменитость, интересующую меня только потому, что я должен был признать в нём качества и таланты, которые я мог скорее оценить, чем кто-либо другой, хотя его узкая и лживая политика меня тем более раздражала, что вызываемые ею соображения большею частью относились ко мне.[249].
XXVI. Императрица Мария-Луиза
Императрица Мария-Луиза была довольно большого роста, хорошо сложена, блондинка, но не такая белая и розовая, как во время её приезда во Францию; она одевалась изящно и проявляла такую легкость и грациозность движений, которые были бы более к лицу хорошенькой женщине, чем великой государыне. Она ни чуть не сожалела ни о троне, ни о муже, которых потеряла, и испытанное ею горе не оставило следов в её чувствах. Она не хотела верить тому, что ее когда-либо могли заподозрить в желании встретиться снова с Бонапартом, или вернуться во Францию, и манера, с которою она говорила о своем сыне, подтверждала мысль, пришедшую мне в голову с самого дня его рождения, — что она вовсе не была его матерью. Когда я ей передал о тех опасениях, которые можно было иметь по поводу этого ребенка, она дала мне замечательный ответ:
— Поведение Венского Двора относительно его легко определить: он никогда не должен быть так богат, чтобы сделаться опасным, ни так беден, чтобы вызвать сострадание.
— Посвятив его церкви?.. — заметил я.
Она прервала меня:
— Да, надо будет его к тому готовить, но без принуждения.
Я был так доволен её мнением, что просил у неё разрешения сообщить об этом французскому королю, что она и разрешила мне:
— Это очень добрый человек, которого я только могу хвалить и которому я искренне желаю счастья, — сказала она.
Свое положение в Париже Мария-Луиза описала мне, как не особенно приятное: разоренная страна, истощенные финансы, отсутствие общества и средств, коими можно бы его заменить. «Всё что я желаю и очень прошу — это, чтобы меня не оставили в этом одиночестве и позволили бы мне, от поры до времени, съездить в Вену, чтобы убедиться, что у меня еще есть родители». При этом слеза заблестела в её глазах. Эта принцесса была рождена для тихого домашнего счастья. Легкий и ровный характер, вкус к простым удовольствиям, способности к музыке и к ручной работе, любовь к телесным упражнениям, к лошадям, к танцам и к гулянью — все эти качества составляют счастье в обыкновенной сфере; но она узнала величие и роскошь и её сферу не следовало суживать от недостатка средств к её пополнению и украшению[250].
XXVII. Нарбонн
Граф Людовик Нарбонн-Лара родился в 1750 или 1751 г. от принцессы Аделаиды[251]. Неизвестно в точности, кто был виновником этого кровосмешения, Людовик XV или дофин, но не подлежит сомнению, что это был один из них. На этом основании говорили, что поведение Нарбонна во время революции является тем более непростительным, что никто в такой степени не принадлежал к семейству Бурбонов, как он. Как только беременность его матери стала известной, из Пармы пригласили некую г-жу Нарбонн, очень честолюбивую даму, которая губила свой талант к интригам в кабинетах инфантины. Она приехала в положении беременности, была назначена статс-дамой к принцессе и родила, когда это оказалось нужным. Ее возвели в герцогини, что более подходило к её имени, весьма почтенному, чем к роли, которую она согласилась сыграть. Её муж и в роли герцога сохранил более благородные чувства, — оставался вдали от Двора и перед смертью лишил своего мнимого сына наследства. Из этого сына вышел красивый, умный и любезный в своих манерах и в разговоре молодой человек, так что принцесса Аделаида с трудом сохраняла секрет, который она постоянно нарушала своими заботами о нём. Она назначила его кавалером своего Двора, и вся Франция была свидетельницей его чрезмерных и нескромных расходов. Достаточно сказать, что каждый раз, когда он давал ужин у г-жи Конта, артистки французской комедии и его любовницы, он посылал в Версаль к принцессе Аделаиде за её посудой.
Революция сняла маску с этого героя салонов. Он сделался военным министром короля, которого ограбил до чиста и которого он, более чем кто-либо другой, должен был защищать до последней капли крови. Против воли добродушного короля он был назначен на это место, где он стал преступным, и первый надел на себя фригийский колпак. Спустя несколько недель он, по неспособности, должен был оставить это место, но что его окончательно лишило уважения порядочных людей, было письмо, которое он заставил написать принцесс, чтобы добиться от президента национального собрания разрешения выехать из Франции. Письмо это кончалось словами: «Мы имеем честь, господин президент, быть с почтением Вашими всепокорнейшими служительницами Аделаида и Виктория французские». Графа Луи — так его называли по причине успеха, которым он пользовался у дам, — женили на дочери и наследнице первого президента Нормандинского парламента[252] Монталона. Г-жа Нарбонн последовала за принцессами в Италию, вместе с своей мнимой свекровью, герцогиней, а граф Луи стал путаться в любовных интригах эмиграции, то в Англии, то в Швейцарии.
Я должен рассказать здесь анекдот, хотя мало интересный сам по себе, но довольно пикантный благодаря замешанным в нём личностям. Революция разбросала на поверхности земли мужей, любовников, друзей. Г-жа Сталь, вынужденная искать убежища в своем замке Коппе, вспомнила прелестные минуты, которые она провела в Париже с графом Луи. Он тогда был в Лондоне. Г-жа Сталь послала ему необходимые на дорогу деньги, умоляя его, во имя любви и дружбы, скорей приехать к ней. Получив это нежное приказание он стал думать только о том, как бы скорее преодолеть препятствия, отделявшие его от берегов Женевского озера. Но тем временем в Коппе появляется швед такой замечательной красоты, что было бы бесполезно и смешно оказать ему сопротивление[253]. Г-жа Сталь, потому ли, что она думала, что у неё довольно времени для начала нового романа, или же потому, что она не рассчитывала на такое усердие Нарбонна, отдалась победителю без сопротивления; но как только она начала изучать силу любви над сердцем Севера, она получила из Женевы записку от руки графа Луи. Какое ужасное замешательство! Как она противопоставит друг другу двух столь ревнивых соперников, из коих каждый не сомневается в нераздельности своей любви? Но её ум пришел на выручку её сердцу. Она потребовала от Нарбонна, чтобы он ждал её приезда в Женеве.
Три дня прошли с шведом в разных приготовлениях, в сообщениях мнимых секретов и клятв в том, что не будут добиваться объяснений или жертв. Наконец, она всё предусмотрела, всё сообразила, и приемные в Коппэ сделались свидетельницами первой встречи между гордым шведом и пылким французом.
День проходит вполне удачно: соперники очень холодны друг к другу, но заученная вежливость все покрывает, и дочь знаменитого Неккера ложится спать в восторге от такого успеха. Но когда, на другой день утром, в час не особенно ранний, все собрались к завтраку, двух интересных иностранцев не оказалось, за ними посылают, чтобы просить их к столу, но их нигде нет. Их ищут по всему саду, но не находят; начинают удивляться, а скоро и беспокоиться. Г-жа Сталь сохраняет всё еще остаток хладнокровия; все принимаются искать и делать предположения, но всё остается тщетным. Наконец, один из обитателей города заявляет, что он рано утром, около четырех часов, видел двух мужчин, которых можно было легко распознать по его описанию, и что они шли молча как будто по направлению к Швейцарии. Какой удар молнии и проблеск света для г-жи Сталь! Она уже видит как течет кровь её друзей и как одним ударом судьба лишит ее обоих! Её отчаяние не знает пределов, ей нечего больше скрывать, она сама хочет умереть. Первому встречному она признается в своих чувствах. Доверенные люди рассылаются по всем дорогам. — Местный врач получает приказание держаться наготове, на всякий случай. Красноречивые и нравоучительные увещания Неккера не имеют ник