— Сынок, — улыбнулся старый Чеперуха, — если ты так хорошо понимаешь, почему же ты не спросил у самого Дегтяря, когда он сидел здесь и вместе с нами выпивал?
Бабушка Оля опять рассердилась и набросилась на мужа:
— Закрой, наконец, свой рот!
Зиновий перебрался со стула на диван, теперь хорошо было видно, какое у него усталое лицо, и бабушка Оля потребовала, пусть немедленно ложится спать, потому что каждый день завод и каждый день институт, а потом еще строительство у себя в квартире — тут надо иметь лошадиное здоровье, чтобы выдержать.
Зиновий закрыл глаза, откинулся головой на спинку, велел отцу сесть рядом и продолжал:
— Ты говоришь, почему я не спросил? А разве Дегтярь признает, что ему не терпится? Наоборот, ему кажется, что все идет слишком медленно. Человек начал до революции и ведет свой счет оттуда. Ему казалось, что цель где-то рядом, вот-вот он увидит своими глазами, а на деле получилось, что требуется гораздо больше времени, чем могли предполагать и рассчитывать до революции. А годы идут, человек спешит, и ему все больше не терпится.
— По-твоему получается, — сделал свой вывод старый Чеперуха, — что чем дальше, тем сильнее Дегтярь будет нервничать.
Что будет дальше, сказал Зиновий, — покажет время.
Иона прижал к себе голову сына, поцеловал в макушку и велел идти спать, но, когда Зиновий уже отстегнул протез, растер культю и начал скатывать подушку валиком, по японскому фасону, он опять вернулся к разговору:
— Зиновий, или ты не досказал, или у меня уже такой склероз, что я плохо понимаю: с одной стороны, мы видим, Дегтярь все делает для людей, а с другой стороны, получается, что его цель для него главнее, чем люди.
— Язык без костей, — закричала бабушка Оля, — оставь в покое ребенка: мало завода, мало института, мало сутками пилить и штукатурить — ему еще надо папу-философа!
Иона тяжело вздохнул, сказал, что теперь Овсеич будет целую ночь сидеть у него в голове, но Оля дала совет, пусть лучше у него в голове сидит Марина Бирюк, а насчет Дегтяря беспокоиться не надо.
— Дура, — ответил Иона, — темный, забитый человек!
— Папаша, — вступила в разговор Катерина, — не тяните резину, идите к себе домой, ложитесь в постельку: до утра все пройдет.
Ночью Дегтярь вызывал к своей Полине Исаевне скорую помощь: приступ астмы был такой сильный, что казалось, уже коней. Карсты долго не было, Иона Овсеич позвонил вторично и побежал за Анной Котляр. Аня ввела внутривенно кубик эфедрина, больная почувствовала заметное облегчение, перестала хрипеть и мотаться, лишь тихонько стонала. Наконец, приехала карета, доктор сказал, надо госпитализировать, но Полина Исаевна отказалась наотрез: она уже не может ни видеть эти больницы, ни слышать про них.
— Не болтай чепуху, — перебил Иона Овсеич. — Если надо, так надо.
Доктор немного подумал, кивнул в сторону Ани Котляр и сказал: поскольку здесь свой медик, подождем до утра.
Иона Овсеич, когда скорая помощь уехала, прилег, не раздеваясь, на диван. Аня поставила стул возле кровати Полины Исаевны, выключила потолочный свет, зажгла настольную лампочку и положила себе на колени книгу.
— Аннушка, — сказала Полина Исаевна, — зажги большой свет: ты себе испортишь глаза.
Аня взяла Полину Исаевну за руку, погладила и велела спать.
— Аннушка, — прошептала Полина Исаевна, — как твой Иосиф? Здоров?
— Спите, — махнула рукой Аня, — вам надо спать. Утром радио из Москвы передало новое постановление партии и правительства об очередном снижении государственных розничных цен на продовольственные и промышленные товары. От этого снижения население получило прямой выигрыш в размере семь и восемь десятых миллиарда рублей, не считая того выигрыша, который оно дополнительно получит от снижения цен на колхозных рынках. У Полины Исаевны на глазах стояли слезы, она говорила, что материально людям становится все лучше и лучше, теперь бы только жить, но где взять здоровье.
— Аннушка, — горько улыбнулась Полина Исаевна, — ты не знаешь, где продается здоровье?
Аня приготовила завтрак для больной, Иона Овсеич сильно торопился и не мог присесть даже выпить стакан чаю.
Полина Исаевна сказала, что так, на голодный желудок, он будет гонять, как угорелый, целый день, а годы уже не те.
— Думайте больше о себе, — ответила Аня, — а ваш Дегтярь, слава богу, на ногах.
Полина Исаевна закрыла глаза, спрятала руки под одеяло. Аня удивилась, как мало места она занимает на своей кровати с никелированными спинками, сердце сжалось в жутком предчувствии, на миг перехватило дыхание и отпустило.
— Аннушка, — вздохнула Полина Исаевна, — я иногда думаю про себя: что хорошего он имел в жизни со мной? Вечно больная, вечно врачи, скорая помощь, кислород, фтивазид, эфедрин. Другой бы на его месте уже десять раз плюнул и был бы прав.
— Перестаньте, — возмутилась Аня, — я не хочу вас слушать.
— Да, — усмехнулась Полина Исаевна, — со стороны легко возмущаться.
Аня сказала, что у каждого свое, хотела привести в пример Адю, Иосифа, себя, но передумала: у бедной Полины Исаевны собственных камней достаточно на сердце.
В десять часов Иона Овсеич позвонил с фабрики. Аня взяла трубку, несколько секунд держала молча, потом спросила Полину Исаевну, может ли она встать и подойти к телефону, та с большим трудом опустила ноги, надела шлепанцы, тело невольно наклонилось вперед, как у пьяного, и вдруг опять повалилась на подушку.
Иона Овсеич спросил в трубку, почему так долго, Аня ответила, что больная вышла по своим надобностям, а так чувствует себя удовлетворительно. Иона Овсеич сказал, что не может больше вести переговоры, поскольку его ждет комсомольский актив: сегодня обсуждают ход соревнования и почин Лидии Корабельниковой, с московской обувной фабрики «Парижская коммуна», по комплексной экономии сырья и материалов. По предварительным данным, складывается неплохое впечатление, так что пусть больная равняется на наших комсомольцев.
Иона Овсеич засмеялся, просил передать, что из парткома порта товарищи обещали пару кило апельсинов и полдесятка итальянских лимонов, Аня поблагодарила, и разговор на том закончился.
Полина Исаевна тяжело дышала, воздух входил и выходил изо рта с хрипами, щеки то западали, то вздувались, Аня поднесла подушку с кислородом, но больная махнула рукой: не надо, обойдется так.
Аня сказала, что ей пора на работу, и предложила позвать Клаву Ивановну. Нет, покачала головой Полина Исаевна, и стыдно, и обидно: мадам Малая почти на двадцать лет старше. Глупости, возразила Аня, эти старики в сто раз крепче и здоровее нас с вами, пусть посидит.
— Не насилуйте меня, не заставляйте! — вдруг заплакала Полина Исаевна, но быстро взяла себя в руки и велела Ане идти, а то опоздает из-за нее на работу.
Иона Овсеич вернулся с фабрики рано: еще не было девяти часов. Прямо от дверей он подошел к кровати, положил Полине Исаевне на лоб руку и сказал, что температура нормальная, а это уже хороший признак. Хороший, подтвердила Полина Исаевна и вспомнила анекдот про старого доктора, которого вызывали к больному, но доктор так закрутился в этот день, что попал уже к покойнику. Родственники, конечно, плакали, и доктор спросил: как покойный, потел перед смертью? Ему ответили, да, потел, и доктор сказал: это хороший признак, что покойный перед смертью потел.
— Полина, — нахмурился Иона Овсеич, — я не доктор и ты еще не покойница!
Да, ответила Полина Исаевна, она еще не совсем покойница, и хотела продолжить на эту тему, но Иона Овсеич больше не желал поддерживать разговоры про смерть, а предложил, лучше послушать, как сегодня наши комсомольцы и молодежь обсуждали у себя на активе почин московской комсомолки Лидии Корабельниковой. Такого огромного удовольствия, сказал Иона Овсеич, он уже давно не получал. Выступающие делали расчеты с цифрами в руках, а Зина Бондаренко, работает на конвейере, посмотришь со стороны, самая обыкновенная девушка, не побоялась резануть всю правду своим товарищам в глаза: «Мы считаем здесь экономию на килограммы и метры, а надо на граммы и миллиметры, иначе опять получится: ах, это кусочек, кусочек не в счет!» И самое главное, молодежь сама, никто со стороны не подсказывал, делала вывод, что так и только так мы можем прийти к коммунизму.
Полина Исаевна сказала, что она заранее во всем согласна с этими комсомольцами, но просит говорить потише, а то у нее в голове звон стоит, как будто на колокольне.
— Полина, — опять рассердился Иона Овсеич, — мне совсем не нравится твое упадническое настроение. Немцы, какие они ни есть, придумали одну хорошую поговорку: «Деньги потерять — ничего не потерять, дух потерять — все потерять».
Когда Иона Овсеич немного успокоился, Полина Исаевна спросила, где он сегодня обедал и, вообще, обедал ли.
— О, — воскликнул Иона Овсеич, — это для тебя самое главное: работай, чтобы иметь на кастрюлю супа, а потом скушай этот суп, чтобы иметь силы заработать на новую кастрюлю!
Полина Исаевна сказала, так можно перевернуть любое слово и получится, что вообще питаться не надо, и отдыхать не надо, и здоровья не надо, а надо только одно: с утра до ночи круглые сутки работать и вкалывать.
— Вкалывать! — повторил Иона Овсеич. — Мне нравится этот жаргон, особенно в устах учительницы. Не трудиться, не работать, а вкалывать!
Иона Овсеич разжег примус, чтобы закипятить воду для ужина и на ночь в термос: больной может потребоваться грелка, компресс или просто захочется стакан чаю с лимоном. Полина Исаевна сказала, зачем возиться сейчас с керосином, копоть, вонь, шум, надо включить электроплитку, будет на пять минут позже, зато чисто и аккуратно.
Иона Овсеич ответил, что только позавчера в райкоме был как раз об этом разговор, а сегодня по всему городу в каждом подъезде наклеено объявление, чтобы экономили электроэнергию. Полина Исаевна сказала, она понимает, но если у человека экстренный случай: тяжело заболела жена, а он пришел усталый с работы…