Минуту или больше Клава Ивановна любовалась, потом вдруг пригорюнилась и сказала:
— Осталось только добавить внизу две цифры. Ефим ответил: все там будем, но для этой работы мадам Малой придется искать себе другого живописца.
— А я не хочу другого, — вздохнула Клава Ивановна, но тут же рассердилась сама на себя, — ладно, оставим эти дебаты, старуха Малая имеет право думать про смерть, а ты не имеешь. Пора забыть старое, обзавестись своей семьей и забрать к себе Лизочку. И спокойной ночи.
Через несколько дней, уже после Нового года, Ефим опять зашел, в этот раз от него слегка пахло, и сказал: Катерина Чеперуха плетет против него интриги и через свою санитарную комиссию хочет добиться, чтобы его выселили.
— Что значит выселили? — удивилась Клава Ивановна. — Тебе завод дает самостоятельную комнату с удобствами на Большом Фонтане.
— Значит, Малая тоже против меня? — Ефим схватился обеими руками за грудь. — Да, Ланды нет, и некому за Граника заступиться.
Клава Ивановна погрозила пальцем:
— Не прикидывайся сумасшедшим больше, чем есть на самом деле. Государство дает тебе новую комнату в новом доме, чтобы ты мог жить по-человечески, а ты ведешь себя, как старая барыня. Я уже не говорю, какой прекрасный район: вокруг деревья, зелень, степной воздух, в двух шагах — море.
Ефим не секунду задумался и воскликнул:
— Знаете что, я готов поменяться с вами: дышите степным воздухом на берегу моря и гуляйте среди деревьев.
— Ты думаешь, поймал Малую на рачка, — подхватила Клава Ивановна, — а я тебе отвечу: если государство мне прикажет, я не буду считаться со своими капризами, хотя прожила в этом дворе на двадцать лет больше Граника.
Ефим сидел на своем стуле, обнял себя своими руками, как будто озяб, и тихонько покачивался из стороны в сторону:
— Когда там, на вечере, вы вспомнили годы до войны, Осоавиахим, форпост, я повторял себе: какое счастье, что на свете еще живет наша Малая.
Клава Ивановна тяжело вздохнула: да, там на вечере она действительно говорила, но одно дело — праздник, юбилей, а другое дело — жизнь, и не надо смешивать.
— Но почему, — Ефим затряс руками над головой, — почему Граник, у которого больше ничего на свете не осталось, должен отсюда навеки уехать, а какие-то посторонние люди, которым все равно Одесса или Чебоксары, имеют право здесь жить!
— Ефим, — сердито сказала Клава Ивановна, — мне не нравится твой тон: ты ведешь себя, как помещик, которому полагаются усадьба и дом по наследству, и не хочешь понимать, что мы живем в другое время. И никогда не хотел понимать.
— Мадам Малая, — Ефим зажмурил глаза, лицо сделалось неподвижное, как маска, — что Граник должен был понимать и не хотел? Какие миллионы он выиграл в своей жизни и отказался поделиться? Покажите людям тайник, где Ефим Граник прячет свое украденное счастье, и верните хозяевам.
Клава Ивановна опять повторила, что ей не нравятся эти пустопорожние разговоры, а гость продолжал настаивать и требовать ответа, тогда она не выдержала, рассердилась и прямо сказала:
— Да, ты бедняк, и всю жизнь был капцан. Но Дегтярь прав: в глубине души Граник всегда оставался хозяйчиком, которому просто не хватало сметки, а так бы он сделался лавочником, завел бы себе свою мастерскую, и на остальное ему плевать.
Ефим почесал пальцем лоб, улыбнулся, как дурачок, и положил свои руки, на ладонях большие желтые мозоли, перед собой:
— Это от шпателя и кистей, с ранних детских лет. Война порезала Граника на мелкие куски, от него ничего не осталось, и все равно тридцать лет подряд Граник — мелкий хозяйчик и держит свою лавочку. Счастливчик!
Да, подхватила Клава Ивановна, счастливчик, потому что только советская власть позволила Ефиму Гранику остаться честным тружеником, хотя он немало потрепал нервы и заставил людей повозиться.
— И все-таки, — воскликнул Ефим, — как хищный волк, одним глазом он норовит в лес!
— Болтун, — махнула рукой Клава Ивановна. — Язык без костей.
Из горисполкома товарищ Дегтярь принес важную новость: Львов и Севастополь вызывают Одессу на соревнование по благоустройству и чистоте. Это накладывает на всех одесситов, и конкретно на наш двор, который расположен в Сталинском районе, особые обязательства. Отныне каждому, кто не дорожит честью родного города и своего двора, будет указано: скатертью дорога из нашей Одессы.
По решению домкома, тройка — Ляля Орлова, Степан Хомицкий и Катерина Чеперуха — снова обошла все квартиры, заглянула в каждый угол, осмотрела чердаки и подвалы. На ближайший выходной назначили общедворовой воскресник, у ворот поставили дежурного, чтобы можно было проконтролировать, кто уклоняется или под каким-нибудь благовидным предлогом пытается увильнуть.
Еще до обеда посреди двора собралась такая гора мусора и хлама, что люди невольно хватались за голову и повторяли: не может быть, чтобы это они сами, это подбросили агенты из Львова и Севастополя!
Для вывозки пришлось нанять транспорт, каждая семья внесла по пять рублей, машина сделала несколько ходок, снег под колесами за день так перемешался с пылью и грязью, что стал черный, как земля.
На прощанье Катерина Чеперуха подошла к Гранику и в присутствии Ляли Орловой еще раз предупредила: из его комнаты к ним опять перебежала мышь, она специально оставила в мышеловке, чтобы показать соседям, и если он не примет меры, пусть пеняет целиком на себя.
Ефим возмутился:
— А где доказательство, что это мышь Граника, а не ваша собственная! Может, она вам показывала свой паспорт?
— Фима, — Ляля скривилась, как будто ей в рот сунули что-то горькое, — достаточно посмотреть вашу квартиру!
— Знаете что, — вдруг засмеялся Ефим, — я на вас всех положил дом и дачу, и еще впридачу!
Час или полтора после этой сцены Ефим сидел у себя в комнате, рисовал на бумаге разных чертиков, немного послушал радио — передавали, что в Туркмении задерживаются с ремонтом сельхозтехники, а весенние полевые работы в климатических условиях Средней Азии уже на носу, — подрихтовал крышку рукомойника, забил пару гвоздей в стул, чтобы не съезжало сиденье, но в душе по-прежнему не проходило тяжелое чувство, наоборот, даже усилилось. Он немного привел себя в порядок, почистил ботинки, надел свежую рубаху и поднялся к мадам Малой.
Клава Ивановна встретила приветливо, сказала, если бы не ее возраст, могли бы подумать, что навещает любовник, так Ефим зачастил, но тут же сама опровергла эти подозрения: с таким лицом ходят не к любовнице, а на кладбище. Гость молчал, Клава Ивановна несколько секунд внимательно рассматривала и спросила:
— Что с тобой? В чем дело?
Ефим поднял правую руку и показал большим пальцем назад, в сторону двери:
— Они меня преследуют. Они хотят меня выжить. Клава Ивановна рассердилась:
— Перестань говорить глупости! Никто тебя не выживает. Ефим снова поднял руку, показал большим пальцем назад и повторил:
— Они меня преследуют. Они сказали, что выгонят меня.
— Дуры! — еще больше рассердилась Клава Ивановна. — Я поговорю с ними так, что в другой раз им не захочется. Скажи мне, ты ужинал? Я хочу выпить с тобой стакан чаю.
Клава Ивановна налила из термоса, чай был не очень горячий, но гость попросил ложечку, набирал в нее, дул, чтобы остудить, и сладко причмокивал.
— Фима, — мадам Малая укоризненно покачала головой и вздохнула, — тебе пора жениться. И надо взять такую жену, которая хорошо держала бы тебя в руках.
Остаток из термоса хозяйка налила гостю, он по-прежнему пил с ложечки и причмокивал.
— Перестань чмокать, — рассердилась мадам Малая, — надо иметь железные нервы, чтобы выдержать тебя!
От неожиданности гость вздрогнул, невольно прижался к спинке стула, хозяйка подошла к нему, подергала за ухо, как будто в детском саду, и опять повторила:
— Фима, тебе надо жениться.
— Нет, — закричал ни с того ни с сего Ефим, — я не уйду отсюда! Я вижу вас всех насквозь, напрасно лелеете свои козни! И можете передать своему Овсеичу: я его не боюсь, я никого не боюсь!
— Глупый человек, — Клава Ивановна сплела пальцы и выставила руки вперед, — при чем здесь Овсеич?
— При чем здесь Овсеич? — Ефим вскочил как ошпаренный. — А при том, что он стоит сейчас возле дверей и подслушивает каждое слово. Вот!
Ефим распахнул двери, было впечатление, будто в самом деле что-то промелькнуло, Клава Ивановна машинально выглянула, но надо было окончательно сойти с ума, чтобы хоть на одну секунду поверить в эти дурацкие подозрения.
— Слушай меня, — сказала Клава Ивановна, когда оба немного успокоились, — завтра или послезавтра я с тобой сама зайду к Дегтярю, и ты увидишь своими глазами, что твои фантазии и действительность — это как небо и земля.
На другой день Ефиму пришлось отстоять у себя на заводе дополнительно почти целую смену — надо было срочно закончить покраску сухогруза «Ленинский комсомол», — потом Клаву Ивановну схватил жестокий кашель, старуха заходилась до посинения, а тринадцатого января радио и газеты сообщили об аресте большой группы видных врачей, которые долгие годы орудовали в армии и органах здравоохранения, и люди были так потрясены, что не могли уже говорить ни о чем другом.
Опять на передний план выплыла история с Ландой, и теперь не требовалось большого ума, чтобы увидеть одну общую цепь — Москва, Ленинград, Одесса и все другие города, где эти убийцы и бандиты имели свою агентуру.
В доме у Зиновия был настоящий траур, отец и сын ходили, как пришибленные, а бабушка Оля десять раз на день хлопала руками и повторяла:
— Чего им не хватало! Деньги, дачи, машины, трехкомнатные квартиры — и все им мало, не могут нажраться и напиться. Бандиты, ой, бандиты!
Катерина вначале не принимала участия в разговорах, лишь посматривала на Зиновия, ожидая первого слова от него, но, в конце концов, не выдержала и сама обратилась:
— Молчишь? Молчальник. Теперь тебе чего: только молчать.
Ефим несколько дней держался особняком от всех, нельзя было близко к нему подступиться, но с расстояния тоже хорошо было видно, какие камни давят человеку на сердце. Невольно начинали одолевать прежние опасения, как бы он опять не наложил на себя руки, и старый Чеперуха буквально силой ворвался к нему в комнату, чтобы услышать, наконец, от него слово.