— Ну, — сказал Бирюк, — вижу, товарищ бухгалтер, все у тебя в гроссбухе — приход-расход, дебет-кредит — в полном балансе. А в ЦК, думаешь, бухгалтера хуже тебя?
— Ты меня, Андрюша, за дурочку, за идиотку, что ли, держишь? — удивилась Марина. — Ты забудь, что майор, что Золотая Звезда и колодки. Ты мне муж, я тебе жена, и говорю с тобой, как душа, как совесть велит, а курсы политграмоты мне, знаешь, — Марина хлопнула себя рукой по заду, — до одного места.
Глаза у Андрея Петровича, как будто подсветили изнутри, сделались зеленые, по щекам желваки пошли:
— Ты что, баба, белены объелась?
— А и объелась, — тряхнула головой Марина, — так что из того!
— А то, — сказал Андрей Петрович, — что в диспансер на проверку надо.
— Это, — захохотала Марина, — идея: как вернется во двор доктор Ланда, так сразу от него, по блату, путевку в вендиспансер!
Бирюк сказал, зер гут, вендиспансер, так вендиспансер, пациенту лучше знать.
Марина подошла к мужу, прижалась, как раньше, в начале разговора, когда задавала вопросы про Берию. Теперь сама готова была признать, что слишком доверилась давнему впечатлению: Берия, по портретам, интеллигент, всегда в пенсне, плотно, по-мужски, сжатые губы, проницательный твердый взгляд — крепкий мужик, можно положиться на него. Не у нее одной так было. И у других было. Оказалось, ошибались.
— Андрюша, — сказала Марина, — не я одна ошибалась. И другие ошибались. Ты сразу на меня не нападай. Ты дай мне время подумать. Я подумаю и увижу: ты, Андрей Петрович прав, а я неправа. Ты не хочешь — не целуй меня, а я хочу целовать тебя — и буду!
Марина сделала, как обещала, захватила левой рукой мужнину голову, крепко впилась губами, правой рукой потянула на брюках замок, потащила Андрея к окну, навалилась на подоконник грудью, в одно движение забрала на спину подол юбки, услышала над собой задыхающийся голос — «Мариша, дверь не заперта, запереть надо!» — замотала головой, нет, нет, завела обе руки назад, стала прижимать изо всех сил, сколько могла, Андрея к себе, и так прижимала, пока оба не угомонились.
— Ну, Андрюша, не вырваться от тебя: крепкий мужик!
Марина засмеялась, едва успела привести себя в порядок, Андрей Петрович, повернувшись к окну, еще возился с молнией на своих немецких брюках, выскочили из пазов верхние зубцы, распахнулась дверь, Зиночка прямо с порога закричала: «А что вы тут делаете?»
— А то делаем, — замахала руками Марина, — что смотрим с папой в окно, куда ты подевалась! Все глаза высмотрели, дети во дворе играют, а тебя нет!
Зиночка сказала, она пошла с бабушкой в Александровский садик, а навстречу им тетя Оля Чеперуха, с кошелками в руках, с Привоза идет. Слыхали, спрашивает бабушку, что делается в Москве? Бабушка говорит, нет не слыхали: а что? Ну, говорит тетя Оля, так лучше вам и не знать: Берию расстреляли!
Бабушка схватилась за сердце: как расстреляли, кто расстрелял? Ежов, что ли, из гроба встал, с Берией счеты сводит! Тетя Оля сказала, она не знает, кто встал из гроба, Ежов или не Ежов, с того света нам никого не надо — на этом свете своих хватает. А потом вынула из сумки таблетку, дала бабушке, велела положить под язык:
— Что-то, Евдокия Васильевна, вы сделались бледная, — сказала, — нате, положите под язык, это от сердца.
— О Господи, — схватилась за голову Марина, — что же ты молчала!
Зиночка сказала, она не молчала, она рассказывала все подряд, как было. А бабушка после таблетки уже не была такая бледная, сначала хотела сразу пойти домой, потом передумала, решила посидеть немного на скамейке, а ей велела, пусть возвращается во двор, но маму волновать и торопить не надо, когда сможет, тогда придет.
Марина в минуту собралась, захватила с собой валерьяновые капли, валидол, бутылочку с кипяченой водой, Андрей Петрович крикнул вдогонку, пусть позовут, если понадобится, и тут же добавил, он лично уверен, что не понадобится.
Старуха, когда увидела дочь и внучку, сказала, хорошо, что пришли сразу, не откладывали, а то у нее мурашки по рукам бегают и слабость в ногах. Марина открыла пузырек с валерианкой, накапала в колпачок, велела матери, пусть сразу не глотает, подержит несколько секунд во рту и запьет водой.
Марина сказала, что знает все в подробностях, Зиночка рассказала, и сделала матери выговор, что так близко принимает к сердцу политику. А что до слухов, которые Оля Чеперуха принесла с Привоза, так одна базарная брехня: никто Берию не расстреливал, а просто сняли с работы и арестовали. Она своими ушами слушала по радио передачу из Москвы, муж все время стоял рядом и тоже слушал.
Старуху отвели домой, Андрей Петрович встретил у дверей шуткой:
— Ну, родимая теща, добро пожаловать! А за ширмочкой оттоманка да верблюжье одеяло хозяйку законную ждут.
Старуха шутку пропустила мимо ушей, а Марина скривилась, пора бы зятю не комнату, так хоть клетушку обеспечить теще своей.
Андрей Петрович на реплику не ответил, но по лицу было видно, что не нравится. Марина сказала, не слепая, видит, что не нравится, и ей бы не понравилось, если б была в доме не хозяйка, а хозяин, который старуху, тещу свою, за ширмой держит.
Зиночка спряталась за ширмой и закричала оттуда:
— Ой, бабушка, как хорошо у тебя здесь! Пусть папа свет проведет и столик поставит — и будет спальня, я с бабушкой поселюсь.
Марина засмеялась:
— Видишь, товарищ майор, и светелка для старухи, и детская — все за ширмочкой. И нам с тобой на японочек с веерами с утра до ночи глядеть — не наглядеться. И сынок наш, Алексей, из пионерлагеря вернется — с папой-мамой за компанию будет зенки пялить.
Андрей Петрович молчал, как будто все слова, которые услышал от Марины, не к нему, сбросил с себя домашнюю одежду, надел мундир, оправил, чтоб лишних складок не было, и произнес спокойно, не повышая голоса, на одной ноте:
— У тебя, Марина Игнатьевна, в настроении — семь пятниц на неделю. Слушать твои фортинбрасы — недосуг мне. Дела сами не делаются.
Бирюк с силой дернул дверь, с шумом захлопнул за собой.
— Дела сами не делаются, — проворчала старуха. — Уж который год слышим, а воз и ныне там.
— А вы бы, мама, помолчали, — набросилась Марина. — Из-за вашей ширмы все и заварилось.
Старуха обиделась, сказала, была бы богадельня, она бы в богадельню ушла, а так хоть на край света беги.
— Ну и бегите, — засмеялась Марина, — так и ждет вас там уголок-теремок!
Марина взяла на работе отгул, собиралась походить по обувным магазинам, может, попадется высокий каблук, у нее все туфли на стопке, но прошло уже чуть не полдня, а никак не выберется в город: то новости из Москвы, от которых, в какую сторону ни повернешь, все не туда, то в собственном доме кавардак с мужем, с матерью, а то с обоими враз.
— Мама, — сказала Марина, — ложитесь, отдыхайте, выбросьте из головы все дурное, а Зиночка пойдет со мной, тапочки будем вместе для бабушки выбирать.
Старуха подозвала к себе внучку, что-то шепнула на ухо, обе развеселились, как будто очень смешно, а Зиночка сказала матери:
— Мама, бабушка говорит, тапочки могут быть любого цвета, только не белые!
Марину шутка покоробила, но мать и дочь, когда увидели кислую ее мину, стали смеяться чуть не взахлеб, заразили своим смехом Марину, и она дала от себя шутке продолжение: не будет выбора — купим и белые тапочки, а надо будет, можно перекрасить в любой цвет.
Старуха то ли в роль вошла, то ли перебор в шутке слишком стал минором отдавать, заявила, что перекрашивать для нее белые тапочки нет резону, а лучше в платяном шкафу место выделить и подождать, сколько придется. А там, даст Бог, она и спаленку свою навсегда обрящет.
Марина сказала, все там будем, а пока, слава Богу, не на улице, имеем крышу над головой, у нее на работе сотрудницы у чужих людей угол снимают, и ничего, трагедий не устраивают.
— Аида, Зинаида, — скомандовала Марина, — а то мы с бабушкой твоей до второго пришествия будем тут квартирный вопрос мусолить. Ты скажи бабульке, что магазины до семи работают, на целый день остается одна в квартире хозяйка, мы спешить с тобой не будем, чтоб побольше удовольствия запасти впрок могла в пустом доме.
Старуха назвала дочь змеюкой, злости в голосе не было, одно брюзжание, а внучке велела, когда будет пересекать трамвайную линию, пусть внимательно смотрит по сторонам, а то за трамваем, бывает, легковая машина или грузовик едет, сразу не увидишь.
Зиночка сказала бабушке, пусть не волнуется, она обязательно смотрит по сторонам, когда переходит мостовую, а насчет легковых машин и грузовиков объяснила, что возле остановки, где ждут пассажиры, запрещено обгонять трамвай. Правило такое.
Правил, махнула рукой бабушка, много, а человека, если зазевался, по правилам и без правила давят.
— Бабушка, — воскликнула Зиночка, — как ты не понимаешь: по правилам не могут давить!
— Балаболка! — Марина обеими руками стала подталкивать дочь к дверям. — Давай выходи! А вы, мама, запишите на бумажке, чего не успели досказать: придем — прочитаем.
Всю вторую половину дня после обеденного перерыва Марина с Зиночкой ходили по магазинам. На улице Ленина, у вокзала, продавщица сказала, что со дня на день ждут партию женской модельной обуви из Австрии, узкий носок, каблук до десяти сантиметров, а пока на полках только местное производство, стопка и широкий носок. Широкий носок для ноги здоровее, а под каблучок, улыбнулась девушка, можно подбить пластмассовую или металлическую набойку. На Малой Арнаутской есть хороший каблучник: Абраша Соловей.
Большой обувной магазин на Карла Маркса угол Дерибасовской ожидал завоза импортной партии, но относительно сроков ничего определенного сказать не могли. Советовали: заходите.
В других магазинах тоже ничего подходящего для Марины не нашли, а Зиночке в Пассаже неожиданно повезло: только что выгрузили детскую обувь, кожаные сан-дальки, верх и низ из чистой кожи, тут же взяли две пары, одну на размер больше, на вырост. Для бабушки тапочек не было, но попались хорошие шлепанцы, плотная кожемитовая подошва, в хорошую погоду в них можно и в садике погулять.