тельной функцией. Максим Горький поддерживал грандиозные стройки, на которых трудились сталинские рабы. Во время поездки на Беломорканал Горький поздравил Генриха Ягоду. Он заявил, что грубые чекисты, наверное, даже не понимают, какое великое дело делают!
Ягода, начальник тайной полиции СССР, во всем старался подражать Хозяину. По словам Надежды Мандельштам, первое поколение молодых чекистов отличалось изысканным вкусом и слабостью к литературе. «Чекисты были авангардом нового народа», – писала она.
Руководил этим авангардом тридцатидевятилетний Ягода. Он влюбился в невестку Максима Горького, Тимошу, молодую, очень красивую, простую и веселую жену Максима Пешкова.
Генрих Ягода был сыном ювелира. В молодости он изучал статистику и аптекарское дело. Ягода, настоящее имя которого было Энох, вступил в большевистскую партию в 1907 году. Он тоже был из Нижнего Новгорода. Это стало его визитной карточкой. Анна Ларина считала, что Ягода по своему развитию значительно превосходил своих помощников. Ягода быстро стал развращенным карьеристом, но он никогда не был человеком Сталина. Он разделял взгляды правых, однако в 1929 году переметнулся на сторону власти.
Величайшим достижением чекиста Ягоды, которое горячо одобрял и поддерживал Сталин, было создание трудовых лагерей. Огромная империя ГУЛАГа обеспечивала сталинскую индустриализацию необходимой рабской рабочей силой.
Генрих Ягода был хитрым мужчиной невысокого роста. Ему еще не стукнуло и сорока, а он уже начал лысеть. Ягода всегда ходил в форме, любил французские вина и сексуальные игрушки.
Он был из числа тех массовых убийц, у которых пальцы позеленели от работы в саду. Главный чекист Советской России любил хвалиться, что на его огромной даче благоухают две тысячи орхидей и роз. Ягода часто бывал в гостях у Горького, ухаживал за Тимошей и дарил ей букеты.
Когда Максима Горького назначили главой Союза писателей, он посоветовал Сталину упразднить РАПП. В апреле 1932 года эта организация была распущена, к восторгу писателей и поэтов. Литераторы искренне надеялись на то, что теперь их положение улучшится. Вскоре пятьдесят из них получили приглашения в особняк Горького.
Повертев в руках перочинный ножик, рукоятка которого была украшена маленькими жемчужинами, Сталин неожиданно нахмурился. От его прежней веселости не осталось и следа. Он заявил суровым голосом, в котором явственно слышались стальные нотки: «Художник должен правдиво изображать жизнь. Если он изображает нашу жизнь правдиво, то он не может не показать ее продвижения к социализму. Это есть и будет социалистический реализм». Другими словами, писатели, по мнению вождя, должны описывать жизнь такой, какой она должна быть, а не такой, какой она есть на самом деле. Литературные произведения становились таким образом панегириками утопическому будущему.
Затем в разговоре партийных руководителей с писателями появился элемент фарса. Его источником, как всегда непроизвольно, стал Ворошилов.
– Вы должны производить нужный нам товар, – продолжил свои наставления Сталин. – Еще больше, чем машины, танки и аэропланы, нам нужны человеческие души.
Простак Климент Ворошилов воспринял слова вождя дословно. Он прервал его и горячо возразил, что танки тоже очень важны.
– Писатели, – провозгласил Иосиф Виссарионович, – являются инженерами человеческих душ.
Произнеся эту поразительную по своей дерзости и откровенности фразу, вождь показал пальцем на сидевших рядом с ним писателей.
– Я? Почему я? – испугался ближайший из них. – Я же не спорю.
– Что хорошего в том, чтобы просто не спорить? – вновь вмешался в разговор Ворошилов. – Вы должны выполнять указания партии.
К этому моменту у части собравшихся закружились головы от вина Горького и аромата открывавшейся перед ними власти. Сталин попросил снова наполнить бокалы. Писатели чокнулись со Сталиным.
– Давайте выпьем за здоровье товарища Сталина! – громко крикнул поэт Луговской.
Внезапно писатель Никифоров вскочил на ноги и заявил:
– Я сыт по горло всем этим! Мы пили за здоровье товарища Сталина один миллион сто сорок семь тысяч раз. Наверное, он уже и сам сыт этим по горло…
В столовой повисла тяжелая тишина. Напряжение разрядил Сталин. Он пожал смельчаку руку и поблагодарил его: «Спасибо, товарищ Никифоров, спасибо. Вы правы. Я сыт этим по горло».
Сталин никогда не уставал возиться с писателями. Когда Мандельштам утверждал, что поэзия пользуется наибольшей популярностью в России, где людей за нее убивают, он был, конечно же, прав. Литературе Иосиф Виссарионович всегда уделял большое внимание. Он мог требовать от писателей быть «инженерами человеческих душ», но на самом деле вождь был очень далек от того неуклюжего обывателя, образ которого неизбежно возникает при изучении его манер.
Сталин не только восхищался настоящей литературой и ценил ее, он умел отличать гениев от бездарей. Страсть к чтению книг у него родилась еще в 1890-х годах. Сталин утверждал, что прочитывал каждый день по пятьсот страниц. В сибирской ссылке, после смерти одного из ссыльных, Коба забрал книги покойника и отказался делиться с разгневанными товарищами.
Литература играла в его жизни почти такую же роль, как марксизм-ленинизм и мания величия. Без особого риска ошибиться можно сказать, что они были главными движущими силами всей его жизни. Сам Сталин не обладал талантом к сочинительству, но принимая во внимание литературные вкусы и пристрастия этого сына сапожника и прачки, его следует считать интеллектуалом. Не будет большим преувеличением сказать, что Иосиф Сталин был самым начитанным правителем России, начиная от Екатерины Великой и кончая Владимиром Путиным. Он был даже начитаннее Владимира Ленина, который слыл большим интеллектуалом и к тому же получил дворянское образование.
«Он много работает над самообразованием», – говорил о вожде Молотов. Личная библиотека Сталина состояла из 20 тысяч томов, причем все они были, что называется, зачитаны до дыр. Здесь имелись книги по самым разным темам, самых разных писателей, от «Жизни Иисуса» до романов Голсуорси, Уайльда, Мопассана, Стейнбека и Хемингуэя. Внучка видела его за чтением романов и рассказов Гоголя, Чехова, Гюго, Теккерея и Бальзака. В пожилом возрасте Иосиф Виссарионович открыл для себя Гете, преклонялся перед Золя.
Большевики верили в безупречность нового человека и были твердыми сторонниками самообразования. Сталин выделялся среди них особым усердием. То, что он читал не для развлечения, а очень серьезно, видно хотя бы по пометкам, которые вождь делал на полях самых разных книг, начиная от романов Анатоля Франса и кончая «Историей Древней Греции» Виппера. По ним можно неплохо понять его взгляды на жизнь. Сталин заучивал цитаты, как прилежный студент.
Иосиф Сталин хорошо разбирался в античности и мифологии, вспоминал Молотов. Он мог цитировать Библию, Чехова и «Бравого солдата Швейка», а также повторять понравившиеся мысли Наполеона, Бисмарка и Талейрана. Его знания грузинской литературы были такими глубокими, что Сталин мог на равных спорить о поэзии с Шалвой Нутсибидзе, известным философом.
Нутсибидзе через много лет после того, как Сталин уже перестал быть богом, утверждал, что тот был выдающимся знатоком литературы. Вождь нередко читал вслух друзьям и соратникам отрывки из Салтыкова-Щедрина или нового издания средневековой грузинской эпической поэмы Руставели «Витязь в тигровой шкуре». Он обожал «Последнего из могикан» и как-то сразил одного молодого переводчика, поздоровавшись с ним, как это делали краснокожие герои романа Фенимора Купера: «Большой вождь приветствует бледнолицего!»
По своим художественным вкусам Иосиф Виссарионович был консерватором. Он всегда оставался в XIX веке, несмотря на расцвет модернизма в 1920-х годах. Ему больше нравились Пушкин и Чайковский, нежели Ахматова и Шостакович. Будучи интеллектуалом, он уважал людей искусства и ученых. Его тон мгновенно менялся, когда Сталин разговаривал с популярным писателем или известным профессором. «Мне очень жаль, что я не могу выполнить вашу просьбу прямо сейчас, уважаемый Николай Яковлевич, – писал он профессору лингвистики Марру. – После конференции, думаю, сумею выкроить 40–50 минут, если вы, конечно, не возражаете…»
Сталин высоко ценил талант и гениальность. Но так же, как в случае с любовью и семьей, на первом месте у него всегда стояла вера в непогрешимость и победу марксизма. Сталин восхищался великим психологом Достоевским, но запрещал его, потому что считал, что эти романы оказывают отрицательное влияние на молодежь. Он наслаждался рассказами Михаила Зощенко и, несмотря на то что писатель высмеивал советскую бюрократию, читал отрывки сыновьям Василию и Артему. «Здесь товарищ Зощенко вспомнил о ГПУ и изменил концовку!» – замечал Сталин, смеясь.
Подобные шутки были типичны для этого жестокого и язвительного циника, большого любителя солдафонского юмора. Он признавал, что Пастернак, Мандельштам и Булгаков – гении, но несмотря на гениальность, их книги в Советском Союзе были запрещены. Но ни Булгаков, ни Пастернак не были арестованы. Однако горе тому писателю, который осмеливался оскорблять лично вождя.
Наиболее удивительными были комментарии Сталина, когда речь шла о таких мастерах, как, скажем, Булгаков. Его пьеса о Гражданской войне, «Дни Турбиных», была любимой у вождя. Он смотрел спектакль пятнадцать раз. Возможно, поэтому, когда другую булгаковскую пьесу, «Багровый остров», критики заклеймили как «правую», Сталин нашел время написать директору театра: «Нехорошо называть литературное произведение правым или левым. Эти слова больше относятся к политическим партиям, чем к литературе. В литературе нужно использовать классовые понятия: антисоветская, революционная или антиреволюционная, но ни в коем случае не правая или левая… Легко критиковать, отвергать хорошие пьесы, гораздо труднее их писать. Окончательное впечатление от пьесы – она полезна для большевизма, поскольку является демонстрацией его всесокрушающей силы».