— Прекрасно, — сказала я. Выхолощенный воздух обрушился на меня подобно вспышке мрака. Та сила в моих костях и крови всколыхнулась в ответ.
Я попыталась спрыгнуть с камня, но он схватил меня за подбородок — движение слишком быстрое, чтобы его предотвратить. Его слова были смертельно ласковыми, когда он спросил:
— Насладилась зрелищем того, как я стоял перед тобой на коленях?
Я знала, что он слышал, как мое сердце оглушительно забилось. Я послала ему в ответ маленькую злобную ухмылку, кое-как вырвала подбородок из его хватки и соскочила с камня. Я могла нацелиться на его ноги. А он мог отойти в сторону, чтобы избежать этого.
— В любом случае, разве это не все, на что вы мужчины годитесь? — однако мои слова были напряженными, почти задыхающимися.
Его ответная улыбка вызвала во мне ощущение шелковых простыней и жасминового бриза в полночь.
Опасная черта — к которой Рис толкнул меня, отвлекая от того, с чем я вот-вот столкнусь, от того, какой разбитой я была внутри.
Злость, этот… флирт, раздражительность… Он знал, что они делали меня сильней, были моей единственной опорой.
Тогда то, с чем я сейчас столкнусь, действительно должно быть ужасным — раз он хотел, чтобы я вошла туда рассерженной, думающей о сексе, о чем угодно, кроме Лесной Ткачихи.
— Хорошая попытка, — хрипло сказала я. Рисанд лишь пожал плечами и направился вперед к деревьям.
Ублюдок. Да, это всего лишь чтобы отвлечь меня, но..
Я устремилась за ним так тихо, как только могла, намереваясь сбить его с ног и ударить кулаком по позвоночнику, но он поднял руку, остановившись перед поляной.
Маленькая, выбеленная хижина с соломенной крышей и наполовину разрушенным дымоходом в ее центре. Обычная, почти как у людей. Здесь был даже колодец, его ведро висело на каменном вороте, а охапка дров лежала под одним из круглых окон хижины. Ни звука или света внутри — не было даже струйки дыма из дымохода.
В лесу затихло несколько птиц. Не полностью, но их щебет сошел к минимуму. И… там.
Льющееся из домика прекрасное, ровное пение.
В таком месте я бы остановилась, чтобы утолить жажду или будучи голодной, или даже в поисках крова на ночь.
Возможно, это была ловушка.
Деревья вокруг поляны находились так близко друг к другу, практически цеплялись ветвями за соломенную крышу, что вполне могли сойти за прутья клетки.
Рис кивнул в сторону хижины, кланяясь с театральной грацией.
Внутрь, наружу — и ни звука. Найти предмет, каким бы ни был, и стащить его из-под носа слепого человека.
А потом бежать сломя голову.
Покрытая мхом земля вела прямо к слегка приоткрытой входной двери. Кусочек сыра. А я была глупой мышью, что вот-вот клюнет на него.
Рис пожелал мне удачи одними губами, его глаза засияли.
Я показала ему неприличный жест и медленно и молча направилась к входной двери.
Казалось, лес наблюдал за каждым моим шагом. Когда я обернулась, Риса уже не было.
Он не сказал, вмешается ли, если я окажусь в смертельной опасности. Пожалуй, мне все же стоило спросить.
Я избегала любых листьев и камней, следуя узору движений, который какая-то часть моего тела — часть, что не было создана Высшими Лордами — все еще помнила.
Словно пробуждаясь. Именно так я это чувствовала.
Я миновала колодец. Ни пятнышка грязи, ни один камень не казался лишним. Идеальная, прекрасная ловушка — предупредила смертная часть меня. Ловушка с тех времен, когда люди еще были добычей; сейчас же она походила на более умную, бессмертную игру.
Я больше не была жертвой, решила я осторожно подходя к двери.
И я не было мышью.
Я была волчицей.
Я обратилась в слух стоя на пороге, его камни были потертыми, словно много-много пар обуви прошло по ним и, скорее всего, больше не вернулось. Слова ее песни теперь стали отчетливыми, ее голос был приятным и красивым, словно солнечный свет в ручье:
«Жили двери сестры, отправились они играть,
Чтобы за кораблями отца понаблюдать…
Приблизившись к морской волне
Старшая толкнула младшую навстречу ей.»
Сладко-медовый голос поющий древнюю, ужасную песню. Я слышала ее раньше — немного измененную, но ее пели люди, которые не имели ни малейшего понятия, что она брала своё начало из уст фейри.
Я послушала еще некоторое время, стараясь услышать еще кого-нибудь. Но там был только топот, гудение какого-то устройства и песня Ткачихи.
«Иногда она тонула, иногда всплывала,
Пока к плотине мельника ее тело не попало.»
Мое дыхание стало тяжелым, но я выровняла его — тихо вдыхая-выдыхая воздух ртом. Я приоткрыла входную дверь всего на дюйм.
Ни скрипа, ни визга ржавых петель. Еще одна деталь прекрасной ловушки, практически приглашавшая воров внутрь. Когда дверь была достаточно широко открыта, я заглянула внутрь.
Большая комната с маленькой закрытой дверью на противоположном конце. Ряды полок от пола и до потолка образовывали стены, заполненные разными побрякушками: книгами, ракушками, куклами, травами, гончарными изделиями, обувью, кристаллами, еще книгами, драгоценностями… На потолке на деревянных стропилах висели самые разные цепи, мертвые птицы, платья, ленты, узловатые кусочки дерева, нити жемчуга…
Лавка старьевщика — какой-то бессмертной барахольщицы.
И эта барахольщица…
В сумраке хижины стояло большое прядильное колесо, покрытое трещинами и изношенное временем.
И перед этой древней прялкой спиной ко мне сидела Ткачиха.
Ее густые волосы были цвета насыщенного оникса, они спадали на ее тонкую талию в то время, как она работала за колесом; ее белоснежные руки подавали и накидывали нить вокруг острого как шип веретена.
Она выглядела молодой, ее серое платье было простым, но элегантным и переливалось в тусклом лесном свете, проникающем сквозь окна, когда она пела голосом, полным сверкающего золота:
«Но что он сделал с ее грудиной?
Он создал альт, чтобы на нем поиграть.
Что он сделал с ее маленькими пальчиками?
Он создал колки своему альту под стать.»
Волокно, что она заправляла в колесо, было белым и мягким. Как шерсть, но… Какой-то человеческой частью сознания я знала, что это была не шерсть. И поняла, что мне не хочется знать, с какого существа она это взяла, из кого она пряла эти нити.
Потому что на полке прямо за ней друг на друге стояли катушки нитей — любого цвета и текстуры. А на полке, чтобы была близ нее, протянулось множество рядов этих тканых нитей — тканых, сообразила я, на огромном ткацком станке, практически скрытом во тьме около очага. На ткацком станке Ткачихи.
Я пришла в день прядения — пела ли бы она, явись я в день плетения? Я уже знала ответ, скрытый в этом странном, наполненном ужасом запахе, исходящем от рулонов ткани.
Волчица. Я была волчицей.
Я ступила в хижину, избегая разбросанного по земляному полу мусора. Она продолжала работать; ее колесо весело дребезжало, создавая невероятный контраст с ее ужасной песней:
«И что же он сделал с носовым гребешком?
На корпусе альта подставкой устроил верхом.
Что он сделал с её венами столь голубыми?
Струнами на альте они стали отныне.»
Я осмотрела комнату, стараясь не вслушиваться в текст.
Ничего. Я не чувствовала… ничего, что могло подтолкнуть меня к одному конкретному предмету. Наверное, было бы настоящим облегчением, если бы я действительно не была той единственной, кто сможет отследить Книгу — если бы сегодня не было началом того, что определенно будет чередом напастий.
Ткачиха сидела там, работая.
Я изучала взглядом полки, потолок. Время истекало. Мое время истекало, и его практически не осталось.
Рис отправил меня на безнадежное дело? Может быть, здесь ничего и не было. Может, этот предмет уже забрали. Такое было бы вполне в его духе. Поддразнить меня в лесу, увидеть какого рода вещи заставят мое тело среагировать.
И может, в тот момент я обижалась на Тамлина достаточно, чтобы насладиться той смертельной долей флирта. Наверное, я была таким же монстром как и женщина, что пряла передо мной.
Но если я была монстром, тогда и Рис им был, предположила я.
Рис и я были одинаковыми — не только из-за силы, что он мне подарил. Я бы не удивилась, если бы Тамлин тоже возненавидел меня, как только понял, что я и правда ушла.
Затем я почувствовала это — словно хлопок по плечу.
Я повернулась, наблюдая одним глазом за Ткачихой, а другим за комнатой, обходя лабиринт столов и мусора. Он притягивал меня к себе словно маяк — луч света, в котором сквозила полуулыбка Рисанда.
«Здравствуй», казалось, он говорил. «Ты наконец пришла забрать меня?»
Да — да, хотелось сказать мне. Даже когда часть меня желала совсем другого.
Ткачиха пела позади меня:
«Что он сделал с глазами столь ясными?
В альт вставил с рассветом красным
Что он сделал с языком столь жестким?
С языком новым и звук стал четким.»
Я последовала за пульсацией — по направлению к висящей у очага полке. Ничего. И на второй полке ничего. Но на третьей, чуть выше уровня глаз… Там.
Я почти почувствовала его солоновато-цитрусовый запах. Костерез был прав.
Я поднялась на цыпочки, чтобы изучить полку. Старый нож для писем, книги, обтянутые кожей, к которым мне не хотелось прикасаться или нюхать, горсть желудей, потускневшая корона из рубинов и яшмы, и…
Кольцо.
Кольцо из переплетенных золотых и серебряных нитей, с вкраплениями жемчуга и украшенное глубоким, насыщенным синим камнем. Словно сапфир, но что-то другое. Я никогда не видела такого сапфира, даже в мастерской моего отца. Этот… Я готова была поклясться, что в этом тусклом свете круглая, непрозрачная поверхность камня излучала очертания шестиконечной звезды.