– Ну-ну… – очкарик прищурился и почесал подбородок. Бесцветные глаза с серыми точками, разбросанными вокруг зрачка по едва-едва заметной радужке, подозрительно прищурились. – Со мной один пацан служил – тоже так думал и законы подземки ни во что не ставил.
– Законы? – переспросил Данька.
– Нельзя у нечисти подземной жертв отбирать, иначе сам избранным ею окажешься.
Словно в подтверждение его слов откуда-то сверху донесся низкий гул. Тянущиеся вдоль стен провода едва заметно завибрировали.
– Да пошла она, нечисть ваша, – буркнул Тим, заканчивая перевязку. – Сколько там идти еще осталось?
– Скоро будем.
И они пошли, не обращая внимания на низкое гудение, которое довольно скоро закончилось.
– Башня стоит над нами, она и поет, – пояснил толстяк, отдуваясь и пятерней вытирая пот со лба. Напугался он, видать, изрядно и пока не отошел от пережитого. – В последние годы места в городе наверху не хватало, цены на землю подскочили до заоблачных высот, и тогда какой-то деятель придумал использовать пустые участки, даже название в обиход ввели – точечная застройка… – Он споткнулся, и Тиму пришлось ловить его за плечо. – Само собой, делали это с вот такенными конвертами через задницу и кабинеты чинуш – за взятки то есть, а потому и здания вырастали часто там, где раньше ни один нормальный строитель не возвел бы… ну или построил бы, а потом застрелился. Сколько случаев было: экскаватор до метро докапывался или подземные воды грунт подмывали. А потом еще и удивлялись, почему трещины по земле пошли, в некоторые даже машины проваливались. О каких-то мифических разломах в газетах писали…
– А башня чего? – не понял Данька.
– Так стоит, – повторил толстяк, – причем непосредственно над нами: высоченная, разрушается потихоньку, поскольку возводили ее на отшибись да отстань. Стекла, само собой, повылетали, и ветер снизу доверху гуляет, а отголоски мы здесь слышим.
– Вот, значит, как… – покивал Тим, задумавшись.
Нечто подобное – про жертву, которую забирают тоннели, – он уже слышал. Причем от той самой жертвы. Оттого было не по себе: с одной стороны, бредовые видения и разговор с Максимом не хотелось воспринимать реальностью, но с другой – Тим сам никогда не выдумал бы ничего подобного.
– Смотри, носом не пропаши, – раздался над ухом глумливый шепот.
Тим вздрогнул. Оказывается, он некоторое время шел с закрытыми глазами и чуть не заснул на ходу. Усталость брала свое, адреналин схлынул, а напряжение, в котором Тим пытался держать себя все время с тех пор, как их догнали ганзейцы, воспринималось самой настоящей пыткой. Нежеланные попутчики вели себя нарочито мирно, рассказывали местные побасенки, не воспринимаясь больше опасными.
«Зря, – подумал Тим. – Самое время для нападения».
– Так что нечисть-то? – поинтересовался Данька.
– Так вы же не суеверные, – усмехнулся шедший рядом с ним ганзеец: вроде и обычный парень с простецкой внешностью, но Тиму он не нравился едва ли не сильнее очкарика и проницательного, сопровождающих его.
– Послушать-то охота, – сказал Данька. – Выглядят как?
– То лишь те, кто за грань ушел, поведать в состоянии, – зловещим шепотом проговорил ганзеец. – Они видели, живые – нет. Говорят, нечисть вообще неосязаема, а еще может принимать обличья всякие. Вот вы думаете, с людьми идете, а на самом деле – нет, – захохотал он.
– Тихо ты, накликаешь, – пропыхтел толстяк. – К тому же, зачем на нечисть валить то, с чем люди и сами справляются? Человек человеку – та еще скотина. И столько, сколько люди наворотить способны, ни одной твари и не снилось.
«Сон разума рождает чудовищ. А мой разум спит особенно крепко», – услышал Тим и тотчас озвучил. Вряд ли подобное сказал классик, которого он изучал в так называемой средней школе. Фразы пришли в голову сами и были произнесены знакомым уже бархатным голосом со смесью иронии и сарказма.
– Хорошо сказано! – оценил шагающий рядом ганзеец.
– Точно-точно, – поддакнул другой. – Прямо про упырей с Красной Линии.
– Кровавой линии? – уточнил Данька. – Вампиры у вас там живут, что ли?
– Ну ты скажешь! – Толстяк рассмеялся и хрюкнул.
– Хотя кровь из народа они пьют так, что удивительно, как не захлебнулись еще. Подумать только: собственности нет, живут коммунами, зато вкалывают, аки рабы на плантациях.
Данька встряхнул головой, видно, сонная усталость одолевала и его.
– Чего? Не согласен? – спросил ганзеец. – Может, ты с красной ветки и есть. А ну, покажи паспорт!
Тим напрягся, скользнул кончиками пальцев по ремню, нащупывая оружие.
– Оставь парня в покое, – пропыхтел толстяк.
– Чем же плохо, когда от каждого по способностям да каждому по потребностям? – спросил Данька.
– Не… он таки коммуняка, этот… как его?.. жидо-красно-коричневый!
– Помолчи, Йося, – фыркнул ганзеец в очках и заговорил тихим, нарочито успокаивающим и усыпляющим тоном: – Плохо предопределенностью. Ты представь только: родился, пошел в ясли, пока родители вкалывают, причем даже не на себя и тебя, а на некое мифическое народное благо. Потом выучился – и тоже вкалывать за то же самое, пока не подохнешь. Причем не важно, насколько сильно ты стараешься, получать будешь столько же, сколько и остальные, а жиреть на тебе другие будут – приближенные товарища Москвина и он сам.
– Зачем же в таком случае стараться? – пожал плечами Данька.
– А затем, что с саботажниками и тунеядцами разговор особый – пулю в лоб. Все за тебя решают. Я вот слышал, даже женятся не по желанию, а с согласия партии. Прикинь, вызывают тебя на собрание и заявляют: женись на такой-то. И никого не волнует, любишь ты ее или, наоборот, терпеть не можешь.
– Положим, тут ты лишку хватил, – заметил толстяк. – До подобного идиотизма не дошли пока даже красные.
– В Ганзе не так, конечно же? – спросил Данька, но без интереса, лишь бы сказать хоть что-то.
– Само собой. У нас уровень благополучия зависит от каждого конкретного человека. Право сильного в том и заключается, чтобы взять все, причитающееся ему.
– А если не взял? – поинтересовался Тим.
– Значит, на одного хищника нашелся другой, еще более матерый.
– Философия крыс, – бросил неприязненно Данька.
– Или волков, – ничуть не обиделся ганзеец, – были когда-то такие твари.
– Нет, именно крыс. У волчьих с иерархией полный порядок, – заспорил Данька, а Тим почему-то не мог его остановить. Он силился сказать хоть слово, но губы словно слиплись, язык прирос к гортани.
– А мне без разницы, – фыркнул ганзеец, – и мужичкам, с которыми вы чаи гоняли, – тоже.
– Они-то здесь при чем?
Ганзеец фыркнул.
– А ты головой подумай, пораскинь мозгами, – добавил он и рассмеялся.
– Кто ж в наше время путничков за просто так потчевать станет, да еще на «Маяковской»? – риторически вопросил толстяк и тонко захихикал. – Останься вы на станции, обобрали бы и горло перерезали, когда отрава подействовала бы. Но вы с нами идти решили. Сами.
– По доброй воле, – вторил ему проницательный ганзеец.
– Крысы они и есть, – сказал Данька, а потом Тим понял, что спит, или же сбылись россказни про нечисть, поскольку идущие рядом ганзейцы внезапно обзавелись узкими мордами и голыми хвостами.
– Да-нь!.. – он, наконец, сумел разомкнуть непослушные губы, но звуки выдавливал невыносимо медленно, через силу. За то время, которое он потратил, произнося имя друга, тот успел поднять автомат и сразить первого ганзейца – того самого очкарика.
Упали на железнодорожные пути очки в круглой оправе, лишенные стекол. Кто-то – возможно, и Данька – наступил на них. Хруст прозвучал чуть ли не громче выстрелов.
– Сза-ди! – заорал (как ему показалось) Тим, но было поздно. Вторая крыса приставила автоматное дуло к боку Даньки и спустила курок.
Брызнуло алым, черными потеками запятнавшим стену тоннеля, откуда-то сверху раздался гул и будто бы дробь шагов, словно над ними пробежала гигантская сороконожка. Тим рухнул на колени – то ли подкосились ноги, то ли тело оказалось умнее. Пули пронеслись над головой, уходя во тьму. Кажется, стреляли не в него – в существо более опасное, прячущееся на потолке.
Следующий удар поверг его на землю. Очередная крыса заносила приклад автомата: видно, жалела пулю. В руку словно сам собой прыгнул пистолет, но ганзеец выбил его метким ударом, опрокинувшим Тима навзничь. Подкованный каблук опустился на запястье, лишь чудом не сломав кость, зато огненная боль привела в себя. Тим извернулся, перекатился на спину и ударил напавшего носком ботинка в висок.
«Вряд ли проломил, – отстраненно отметил он, – хотя именно в этом месте у человека самая хрупкая кость».
Ганзеец отшатнулся и осел на рельсы. Глаза его медленно стекленели.
– Да как же?! Как же так-то?! – выкрикнул кто-то. В голосе послышалась злоба и обида.
Очередной выстрел оглушил, а щеку обожгло, но Тим не стал обращать внимания. Он помнил о еще двух тварях, полагающих себя людьми, которых упустил из виду. Существо, убившее Даньку, лаяло по-собачьи и целилось в него. Тим и сам не понял, как успел выхватить из-за голенища нож и метнуть. Чемпионом в этом деле он никогда не являлся – удачные броски чередовались с позорными. Однако сейчас острие вошло аккурат в яремную впадину врага. Существо закашлялось, по подбородку потекли струи темной крови. Оно схватилось за рукоять, но, не сумев выдернуть нож, упало на пути.
– Ты же все равно сдохнешь! Сдохнешь! – последний оставшийся в живых ганзеец – толстяк – и не думал хвататься за оружие. Он стоял, вжавшись спиной в стену, и медленно превращался в крысу.
– Не дождешься, падаль, – прошипел Тим. Автомата у него не имелось, а убивать тварь, совсем недавно бывшую человеком, голыми руками он брезговал, как и поднять оружие, которого касались эти нелюди. Где потерял свой автомат, Тим не помнил. Он отдавал себе отчет в том, что находится под действием сильнейшего психотропного средства, вызвавшего галлюцинации.