– По-моему, это вам стоило бы поостеречься, – огрызнулся Тим, когда она вышла и плотно прикрыла за собой дверь.
– Слушаю тебя очень внимательно, – вопреки собственным словам, Немчинов от него отмахнулся, улыбнувшись одной стороной рта.
– Можете и не слушать, да только видел я на станции вашу воплощенную нечисть. Это она стервятникам на нас указала! И прислушивались те к ней, словно к отцу-командиру, – заявил Тим и только после осознал, что лучше бы промолчал. Немчинов стрельнул в него мгновенно похолодевшим острым и цепким взглядом.
– Стервятники, значит… – протянул он. – Красивая метафора. Падальщики они и есть: преследуют смертельно раненного зверя, ждут, когда сам упадет, а затем набрасываются всей стаей; рвут на куски, жрут еще не окоченевшую плоть, упиваются кровью. Знаешь, почему я собирался убить этих тварей, несмотря на гражданство Ганзы и, поверь уж на слово, честную, беспорочную службу в ее частях? – Тим промолчал, но Немчинов все равно сказал: – Не потому, что меня волнует судьба тех, кого они назначили добычей, и не из-за мифической праведной борьбы за все хорошее против всего плохого. Просто хапуг в наших рядах быть не должно. Хапуг мелочных – тем паче, поскольку гниды они, способные предать в любой удобный момент, а еще продать, причем за пару патронов.
– Почему вы не вмешались?.. – простонал Тим и сам же возненавидел себя за продемонстрированную слабость. – Ведь когда началась стрельба, вы находились поблизости.
– Уверен? – вот теперь Немчинов казался искренне удивленным.
– Я слышал вас и догадался, что весь этот вой, шаги по потолку и прочая чушь – не просто так. Один из бандитов – тоже. Он ведь открыл стрельбу…
– Умный мальчик… Тимур Волков, – кивнул не столько Тиму, сколько собственным мыслям Немчинов. – Да не бледней ты так. У тебя кулон на шее болтается, а там имя выгравировано.
Тим тотчас ухватился за грудь, нащупывая маленькую металлическую пластинку – все, что осталось у него от отца: тоже Тимура и, разумеется, Волкова.
– Почему?.. – повторил он.
– Потому, – криво усмехнулся Немчинов. – Вот же упрямый: еще часа три назад при смерти лежал, думали, не очнешься, а теперь допросы устраиваешь. И кому? Мне собственной персоной! – И вдруг, мгновенно посерьезнев, сообщил: – Пока в долине дерутся два тигра, умная обезьяна сидит на ветке, наблюдает за схваткой и ждет ее исхода.
– Это вы мне так польстили, да?! – Тим все же приподнялся. В боку стрельнуло, дух захватило от огненной боли, но не столь сильно, чтобы не перетерпеть. – Не стоило! Люди погибли!
– Их все равно расстреляли бы, – равнодушно проинформировал Немчинов. – Нашел кого жалеть.
– У меня друг погиб! – закричал Тим, не собираясь усмирять начинающуюся истерику. Та требовала выхода, и он решил – пусть будет. Никаких перспектив для себя парень все равно не видел, добиваться расположения Немчинова не желал и, имейся у него пистолет, непременно спустил бы курок. Все его подозрения насчет ганзейцев подтвердились: они оказались равнодушными гадами, пекущимися лишь о собственной выгоде и удобстве, ни во что не ставящими других.
Немчинов же казался еще хуже тех, кто нагнал их в тоннеле, а потом хотел добить: умный, хитрый и безжалостный.
– Не думаю, будто по нынешним временам мгновенная гибель в бою является такой уж неприятностью. – В отличие от Тима, он сохранял абсолютное спокойствие и лишь слегка морщился, будто от головной боли. В неправильных разноцветных глазах светились смешинки, или же так попросту падал неверный свет лампы. – Если тебе будет легче от этого, скажу, что убили бы его все равно: мне достаточно одного для допроса. Замечу больше: не опои вас на «Маяковской» те молодчики, падальщики и не подумали бы разыгрывать весь этот спектакль, вернее, они предпочли бы совсем другой. Признаться, я сам не понимаю, отчего они не объявили вас шпионами с Красной Линии и не расстреляли – просто, быстро, и, главное, никто не подкопался бы.
– Да что вам всем до этой ветки?! – выкрикнул парень. – А насчет расстрела – да пожалуйста!..
А потом он захрипел, поскольку воздух в легких закончился, а из горла вырвался лишь слабый хрип. Немчинов каким-то неуловимым движением оказался рядом, пригвоздив его к кровати, перехватил за шею и склонился, ткнув кулаком в раненый бок. Горячее дыхание обожгло мочку:
– Это уж мне решать, сколько тебе пожить. И мое терпение отнюдь не безгранично, потому не испытывай его понапрасну.
Тим дернулся, в боку что-то сместилось, а перед глазами полыхнуло. Затем наступила тишина, и мягкая мгла приняла его в свои объятия. Тим искренне обрадовался ей, как родной, и, вне всяких сомнений, испытывал неподдельное счастье все то время, которое провел в отключке. Увы, все хорошее рано или поздно заканчивается. Теперь он молча смотрел, как перебирают лист за листом длинные сильные пальцы его врага.
Раньше Тим ни к кому не относился как к образцу для подражания, наверное, потому у него не было и тех, кого удалось бы ненавидеть с чистой совестью. С Колодезовым у него часто возникали разногласия, да и обида на последний поступок оказалась сильна. Однако о ненависти и речи не могло быть. Дядька оказался прав, а Тим сплоховал и потерял всех, кто пошел вместе с ним в столицу.
Зато Немчинов теперь воспринимался не иначе, как самый настоящий враг, которого хотелось убить, глотку перегрызть или задушить, и плевать на то, что потом сделают с самим Тимом. Однако хуже всего было то, что от предательского чувства благодарности – ведь, несмотря ни на что, ганзеец спас Тиму жизнь, а теперь возился, словно с человеком, который для него важен, – тоже не удавалось отмахнуться.
– Пришел в себя наконец-то, – не отрывая взгляда от документов, констатировал Немчинов. – Пить хочешь?
Тим предпочел не отвечать. Во-первых, он не мог полагаться на силу собственного голоса, а во-вторых, попросту не хотел разговаривать. Он и отвернулся, рассматривая стену, лишь бы не видеть своего пленителя. По местами облупившейся темно-зеленой краске шла трещина, кажущаяся величественным деревом с ветвистой кроной и корнями. На суку, как ему и положено в сказках, сидел ворон, а под воображаемой землей свернулся змей.
Послышался скрип отодвигаемого кресла, затем – легкие быстрые шаги. Постель прогнулась под тяжестью Немчинова.
– Пей. – Тима грубо ухватили за подбородок, заставили обернуться, в губы ткнулось твердое горлышко фляги. – Давай-давай, тебе сейчас необходимо.
И хотелось вырваться, снова отвернуться, сказать что-нибудь пообиднее, да только жажда проснулась уж очень не вовремя. Парень, удобнее устроившись на подушке, перехватил флягу, и ту немедленно отдали.
– Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой, – с ехидцей в голосе проговорил Немчинов, ожидая, пока Тим напьется.
Утолив жажду, тот отдал флягу и продолжил:
– Мой грустный товарищ, махая крылом, кровавую пищу клюет под окном.
Стихи убитого очень много лет… даже десятилетий назад поэта наполнялись странным смыслом в этой комнате. «Узника» Тим когда-то учил наизусть и за прошедшие года не забыл, однако слышать его из уст врага казалось невозможным. Наверное, оттого он и изменил себе, прервав объявленный бойкот.
– Мы вольные птицы; пора, брат, пора! Туда, где за тучей белеет гора, – перепрыгнув центральное четверостишие, продолжил цитировать Немчинов. Казалось, он ждал от Тима чего-то, только тот не понимал намеков. А может, и не имел посыл никакого тайного смысла: просто стихи, известные обоим. – Туда, где синеют морские края, туда, где гуляем лишь ветер… да я!.. – И без какого-либо перехода: – Матушка в детстве читала, Тимур?
– Я вообще-то ходил в класс, – возразил тот. Уж больно пренебрежительно прозвучал вопрос. И тут же замолчал: в поселке образование было на высоте, но предположить, будто московские метрополитеновцы изучали науки, не выходило. Тим сильно удивился бы, узнав, что дети маяковцев вообще умеют читать и писать.
– А вот и попался! – Немчинов рассмеялся, ударив себя по колену.
– Неужели? – спросил Тим и тотчас же прикусил губу, понимая, какую сказал глупость. Он ведь сам подтвердил, что прибыл из очень далеких мест и является в метрополитене чужаком.
– Теперь примешься строить из себя стойкого оловянного солдатика в стане врагов? – со смехом в голосе поинтересовался Немчинов.
Тим промолчал.
– Глупо. Через пять минут разговора с тобой становится ясно – пришелец, – теперь Немчинов говорил серьезно, подозрительно щурился. Проницательный, цепкий взгляд словно выворачивал наизнанку душу, ввинчивался в мозг. – Поначалу подозревал в тебе уроженца какой-нибудь дальней-дальней станции, у нас считающейся заброшенной, да пусть хотя бы «Университета».
– Может, я действительно оттуда? – заметил Тим.
– Да ладно! – Немчинов выдал широкую улыбку, продемонстрировав ровные белые зубы. – А перечисли-ка станции Сокольнической линии от твоего «Университета» до Кольца. Ты ведь их проходил, должен знать названия.
– А я поверху шел.
– Москву-реку переплыл? – участливо поинтересовался Немчинов. – Или пешочком: в обход по всему городу? Да ты у нас просто уникум, как я погляжу. Ну, давай, поведай мне маршрут.
– Улиц я не знаю, – буркнул Тим.
– Ты не названий, а Москвы не знаешь, поскольку никогда в ней не был, – возразил Немчинов. – Попроси я описать… а хотя бы как МГУ выглядит или «Лужники» – не скажешь. Ты и Кремль видел разве лишь на фотографиях.
– А вот и нет! – запротестовал Тим. – Видел своими глазами!
– Когда по поверхности сюда шел? – Немчинов – видно, для усиления эффекта – сначала приподнял одну бровь, затем другую, а потом поиграл ими. – А откуда любовался? С площадки храма Христа Спасителя, где раньше бассейн «Москва» был и всех любителей спорта радовал?
Тим на мгновение задумался, существует ли вообще такая площадка. Столицы он действительно не знал, а потому и ориентироваться в ней не мог. Ни к чему ему было изучать Москву, он и о ближайшем к поселку городке имел довольно смутное представление. Да и учителям в голову не пришло бы пичкать его столь бесполезными для жителя поселка сведениями. Немчинов ведь наверняка тоже карты Подмосковья в глаза не видел. Только вся проблема заключалась в том, что ганзеец находился на своей территории в отличие от плененного странника неведомо откуда.