«Пуф-ф…» – издала дрезина и остановилась. Все пассажиры, сидящие в ней, покачнулись вперед-назад, а машинист, ловко спрыгнув на перрон, поспешил к развалу.
На какое-то время повисло молчание, Тим даже удивился. Немчинов сидел напротив и усмехался одной стороной рта. Взгляд неправильных разноцветных глаз был направлен поверх плеча левого конвоира, в нем отражались огни ламп накаливания, развешанных на путевых стенах. Лишь проследив за этим взглядом и обернувшись, Тим понял, в чем дело.
У развала машинист оказался не один. Две хорошо одетые дамы степенного вида стояли впереди. Одна – в черном длинном приталенном пальто и в фетровой шляпе, из-под которой торчали ярко-рыжие вьющиеся пряди, – набирала книги. Каждый раз, когда она тянулась за следующим переплетом, приподнимался рукав, оголяя стройное запястье, на котором сверкал, переливаясь золотым и матово-белым, широкий браслет с мелкими красными камнями. Вторая – в кожаной куртке кремового окраса и цветастом платке – стояла рядом и смотрела на соседку с явным неодобрением, читавшимся и в позе, и в выражении грубоватого лица. Особенно – в тонких поджатых губах, бровях, сведенных на переносице, и теребящих друг друга кистях рук. На безымянном пальце правой женщина носила крупное и не слишком красивое кольцо, сплавленное из трех разных: тусклого бронзового, золотого и стального. В среднее был вставлен квадратный розовый камень.
– Ванечка купить при оказии просил, – сказала первая женщина. Она и не думала оправдываться, просто информировала. – Очень уж он фантастику уважает.
– Фантастику? – вторая неприязненно сморщила нос, отчего лицо стало напоминать оскаленную крысиную морду. – Ты чего же, хочешь, чтобы он у тебя совсем дураком вырос?
Первая женщина тоже нахмурилась, впрочем, скорее удивленно, чем недовольно. Две параллельные морщинки расчертили высокий лоб. Немного подумав, она положила верхнюю книгу из стопки обратно на лоток, а затем поинтересовалась подчеркнуто вежливо:
– А твой что читает?..
– Мой?.. – вторая спала с лица. – А ничего, – недовольно пробурчала она. – Тунеядец растет. Лишь бы лежать и в потолок поплевывать – ни целей, ни увлечений.
Первая женщина снова взяла книгу и положила поверх стопки, а затем – еще две.
– Чтобы уж наверняка, – пояснила она иронично.
– Почему здесь столько военных? – спросил Тим, когда все интересное закончилось.
– Стратегическое положение станции и относительно недавняя война с Красной Линией, – ответил Немчинов и указал на ветвистую трещину, прошедшую по мрамору.
Тим присмотрелся внимательнее. Ослепленный чистотой и красотой станции, он поначалу не заметил ни проломов и трещин, ни вырванных из арок кусков мрамора.
– Живут, как на границе, – пробурчал Индеец.
– Как на границе и живут, – то ли согласился с ним, то ли возразил Таракан.
Наконец-то возвратившийся машинист передал книгу Немчинову: небольшую, выполненную в зелено-черно-серых тонах. На обложке был изображен бюст мужчины: римский нос, высокий лоб и скулы, большие миндалевидные глаза. Название – «Властелин мира» – располагалось сразу под ним, а вот имя автора Тим прочесть не успел: Немчинов быстро спрятал том за пазуху.
– Перечитаю, освежу в памяти и поделюсь, – пообещал он.
Тим кивнул. С советской фантастикой он был знаком неплохо. Другое дело, что признаваться в этом сейчас не стоило: опасения вызывал не столько Немчинов, который и так знал многое, сколько его спутники. Все же докладывать могла не только Маряна – в этом ганзеец тоже оставался прав: нельзя обвинять несимпатичного тебе человека во всем.
«Добрынинскую» – монотонно-шумную, переполненную и какую-то усталую – проехали быстро. Взгляд только и успел выцепить красный мрамор и нервно-настороженные лица.
– Какие-то они убитые, – заметил Тим.
– Народу много. Работы немало. Прибыли почти нет, – откликнулся Немчинов. – Не покривлю душой, если скажу, что «Добрынинская» – самая бедная станция Содружества. Как думаешь, какое из человеческих качеств самое разрушительное?
– Страх, – ответил Тим, не задумавшись.
Немчинов покачал головой и произнес:
– Лень. Именно она – основная причина зависти, страха, ненависти. Тот, кто ленится, всегда найдет кучу отговорок, чтобы ничего не предпринимать, и он же будет искренне недоумевать, почему жизнь у других складывается удачнее, чем у него. Недоумение раньше или чуть позже перерастет в зависть, неудовольствие и злость. По нынешним временам, само собой, не выйдет лежать на боку постоянно, но можно все делать неспешно, спустя рукава. Ну, а завистливый человек, поставивший большой жирный крест на себе, вполне способен забить и на окружающих – ему ведь их нисколько не жаль.
– Это вы к чему, Олег Николаевич? – спросил Таракан.
Немчинов пожал плечом.
– Да так, рассуждаю, – произнес он. – С таким отношением к жизни и до бандитской вольницы недалеко. Лентяи весьма охотно становятся отморозками. Вот уж кого я с удовольствием пустил бы в расход – всех до единого. Меня не столько фашисты раздражают, сколько эти.
Узорчатую, кружевную «Павелецкую» тоже проехали на приличной скорости. Тиму сообщили, что на соседнюю одноименную станцию из города наверху постоянно лезет всякая дрянь, потому режим здесь приближен пусть не к чрезвычайному, но тревожному. А значит, нечего делать вблизи человеку без документов, даже с такими сопровождающими, облеченными и властью, и доверием.
Объяснение – так себе, но допытываться было бы глупо. В конце концов, Немчинов мог просто не любить начальника «Павелецкой», а тот – платить ему той же монетой.
Глава 11
– В первоначальные планы метростроевцев Кольцевая линия не входила, – рассказывал Немчинов. – Вместо нее планировалось строительство диаметральных линий с пересадками в центре города. Первый проект Кольцевой появился около ста лет назад, в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, который до сих пор с содроганием упоминают яйцеголовые из Полиса, хотя точно живут гораздо хуже предков. Тогда планировалось построить нашу линию под Садовым кольцом. Слышал о таком? – Тим кивнул. – По проекту тридцать восьмого года… полисовцы особо его не проклинают, но у них все равно странная стойка на упоминание сталинской эпохи.
В одном из ящиков письменного стола в комнате, которую они делили, отыскалась старая и подробная карта покинутого города. Немчинов не имел ничего против интереса пленника и не возражал, когда тот рассматривал переплетения улиц и читал названия. Тим же вдыхал запах старой бумаги, водил пальцем по шероховатой поверхности, щурился, разглядывая особенно мелкие символы, и в груди у него разливалась боль. Как? Ну как можно было разрушить такое одним махом? Почему допустили?..
– Я не удивлюсь, если решат вообще вычеркнуть из истории всю первую половину двадцатого века для… – ганзеец поискал походящую формулировку, – обеспечения общественного спокойствия и сбережения чувств участников репрессий.
– Разве в метрополитене остались такие долгожители? – удивился Тим. – По идее, после катаклизма срок человеческой жизни, наоборот, значительно уменьшился.
– У нас шутят: чем моложе полисовец, тем сильнее он проклинает Совок и Сталина. И не так страшен ГУЛАГ в исторических хрониках, как в памяти тех, кто знает о нем понаслышке. Полагаю, это тоже один из вывертов человеческих мозгов: придумывать врагов, а потом демонизировать и ненавидеть заочно. Нас вот тоже многие ненавидят.
– Поскольку процветаете в сравнении с другими станциями, – буркнул Тим и поймал на себе заинтересованный взгляд одного из конвоиров, которого мысленно называл Индейцем. Он был более хмурым, чем Таракан, и, как чудилось Тиму, слишком близко к сердцу принимал все, касающееся иных станций вообще и Красной Линии в частности. Похоже, он искренне недоумевал и не понимал, кого охраняет и с какой стати какому-то пленнику устроили экскурсию по Кольцу. И главное: почему тот, кому положено трястись от страха при одном лишь упоминании имени Олега Николаевича Немчинова, столь спокоен.
– Умеем устроиться в отличие от прочих, – поправил Немчинов. – А еще способны защитить и себя, и свои достижения. По нынешним временам подобное дорогого стоит. И замечу, с наших станций народ не удирает в поисках приключений на различные части тела, – последняя фраза прозвучала упреком, однако произнесена была с такой дружеской, участливой интонацией, что у Тима не сразу получилось рассердиться. – Так вот… по проекту тридцать восьмого года планировалось построить линию значительно дальше от центра, чем проложили впоследствии. Проект изменили лишь после начала Великой Отечественной: в сорок первом. Ну, что там? Скоро? – поинтересовался Немчинов у управляющего дрезиной машиниста.
– Уже гоню, Олег Николаевич, – отозвался тот, – скоро станция.
Дрезина качнулась, сильнее вдавив в спинки кресел пассажиров, сидящих по ее ходу.
Вечная темнота тоннеля разрывалась светильниками, расположенными через равные промежутки. Синие поезда наверняка проносились с гораздо большей скоростью, но и нынешняя впечатляла. Волосы трепал самый настоящий ветер, обдувал лицо, стремился откинуть голову назад. Иногда он резко налетал сбоку, вырываясь из ответвлений тоннеля. Однажды, глянув в одно из них, Тим вздрогнул: то ли действительно увидал отблеск хищных кроваво-красных глаз неведомого чудовища, то ли почудилось. Судя по широко расставленным зенкам, монстр был не просто крупным – гигантским.
А потом тоннель закончился, и Тима ослепило белым электрическим светом. Висящие под потолком светильники горели ярче, чем на предыдущих станциях, пуская в глаза отблески от чистого светлого мрамора. Когда Тим смежил веки, под ними разливалась легкая боль – сладковатая и, пожалуй, приятная. Он и не думал, будто настолько соскучился по действительно нормальному, а не приглушенному свету. Когда выйдет на поверхность, наверное, долго будет моргать и тереть глаза.
Светлый мрамор стен с желтыми прожилками, чистые полы, прохаживающиеся по перрону люди в добротной одежде. Много бойцов, но и гражданских немало. По-прежнему был слегка непривычен серый цвет камуфляжа вместо обычного зеленого. Впрочем, Тим теперь облачился в похожий – городской. Прежнюю одежду, запасы и оружие у него конфисковали. Больше всего было жаль ножа, но требовать возврата он, разумеется, не стал.