Гунро, которая в этот момент разминалась, высоко подняв свою стройную ногу и касаясь лбом колена, пробормотала:
— Умно придумано. Ту. Возможно, это сработает.
Я пожала плечами, выказывая большую уверенность, чем у меня была на самом деле.
— Если не сработает, попробую что-нибудь другое, — заметила я надменно, — Полагаюсь на свою интуицию. Я буду такой наложницей, от которой он не сможет отказаться.
Спала я той ночью плохо, несколько раз просыпалась и подолгу лежала, глядя в темноту; раз я слышала, как тихо переговаривались посыльные, что дежурили неподалеку на случай, если какой-нибудь женщине потребуется позвать служанку, в другой раз у меня кровь застыла в жилах от пронзительного воя пустынной гиены, явственно слышимого и омерзительного; он донесся против ветра. Но упрямые пески пустыни лежат далеко от утопающей в зелени Дельты и к востоку, и к западу, поэтому мне пришло в голову, что этот крик слышала только я, что это боги посылают мне свое предостережение. Впрочем, гиены могли под покровом темноты пробраться в город, чтобы порыться в отбросах. Похоже, так оно и было.
Мысленно содрогнувшись, я перевернулась, пытаясь заснуть снова, но от испуга в голове зашевелились беспокойные мысли, которые я прежде сознательно гнала прочь. Я не хотела отдавать свою девственность этому мужчине. Всего два гола назад я была готова принести ее в жертву Гуи, за то что он заглянет в мое будущее, но тогда я была еще ребенком, невежественным и безрассудным. Девственность представлялась мне всего лишь товаром для обмена. Теперь все изменилось. Она по-прежнему была товаром, но ее стоимость возросла и стала неотделимой частью стоимости меня самой.
В момент истинного озарения я поняла, что Гуи был более достоин этой награды, чем владыка Обеих Земель. Кроме того, я и не собиралась дарить свою девственность. Я наконец распорядилась ею, чтобы заплатить за будущее, о котором как давно мечтала, и это откровение принесло мне и надежду, и стыд.
Утром я поднялась немного позднее обычного, чтобы вечером чувствовать себя совершенно отдохнувшей. Когда я стала проверять содержимое своей медицинской сумки, как раз принесли новые травы, о которых я просила Гуи. В жаркие послеполуденные часы я снова спала, потом до заката мы с Гунро забавлялись игрой в собаку и шакала,[71] это подействовало на меня успокаивающе. Потом настало время для церемонии одевания и нанесения краски. Когда явился слуга из дворца, я поцеловала изножье Вепвавета, подхватила свою сумку и вышла вслед за ним в благоухание вечера. Еще я предварительно пожевала листик ката, и от моих страхов остался только слабый трепет где-то глубоко в животе. Я была молода и красива, хитра и умна. Я была Ту, царевна либу, которая собралась завоевать весь мир.
Я ожидала, что путь будет долгим и за это время я успею полностью овладеть собой, но молчаливый слуга вывел меня из двора, прошел несколько шагов наискосок по дорожке, что бежала из одного конца гарема в другой, и через калитку в дворцовой стене нырнул в короткую аллею. Почти тотчас мы оказались перед охраняемой дверью. Мой сопровождающий сказал стражникам несколько слов, и они постучали. Дверь открылась, мы вошли.
Я была совершенно сбита с толку. Мы вдруг оказались прямо в царской опочивальне. Я узнала изысканные кресла со сверкающими ножками из электрума и высокими серебряными спинками, низкие столики, изящно украшенные рельефными золотыми фигурками. Мой взгляд метнулся в сторону массивного ложа, громада которого неясно вырисовывалась в тусклом свете.
На скамеечке у ложа опять кто-то сидел, и я уже была готова увидеть царевича, стремительно поднимающегося мне навстречу, как в тот день, когда мы с Гуи приходили сюда; но закутанная в полотно склоненная фигура оказалась самим фараоном, он наблюдал, как с него снимают сандалии. Сопровождавший меня слуга прошел через всю опочивальню и занял место у двери и самом конце. Рамзес заметил его и поднял голову, сердце у меня заколотилось, я шагнула вперед и опустилась на колени, осторожно коснувшись лицом и ладонями лазуритовых плит пола, как меня учила Дисенк. Сумку я положила рядом с собой.
— Встань! — услышала я знакомый голос и поднялась, снова прижав сумку к груди, чтобы чувствовать поддержку ее привычной убедительности.
Я не стала ждать, пока меня позовут. Расправив плечи и сделав глубокий вдох, я гордо шагнула к скамеечке.
Рамзес поднялся. Прежде я не видела его стоящим. Он оказался выше меня, но совсем не намного, поэтому, после того как он с явным разочарованием осмотрел меня сверху донизу, наши глаза встретились. На голове у него была легкая полотняная шапочка, которая лишь подчеркивала его отвисшие щеки; мясистые губы его оказались еще толще, чем мне запомнилось.
— Глаза те же, — проворчал он, — но и только. Я устал, у меня болит голова. Я обрадовался, когда Амоннахт сказал мне, что ты поправилась, потому что мне уже начинало казаться, будто ты не желаешь доставить радость своему фараону. Я надеялся поближе познакомиться с чаровницей, что называет себя врачевательницей. Но что я вижу? — Он недовольно отстранился. — Увешанное драгоценностями создание в парике, каких всегда полно в толпе придворных. Я огорчен!
На последних словах он перешел на крик. Слова эхом прокатились под высокими голубыми сводами и обрушились на меня как удар грома. Преодолевая внутренний трепет, я шагнула к нему. И тут в тени по другую сторону ложа я заметила неподвижную фигуру с сине-белой лентой через плечо. С ужасом я узнала Паибекамана. Его лицо вырисовывалось в темноте неясным овалом, он озадаченно смотрел на меня; я поймала его взгляд. «Верь мне, — попыталась я передать ему взглядом. — Просто верь мне».
— Присядь, мой повелитель! — приказала я строго. Рамзес запнулся, и я повторила еще раз: — Садись. Я готова поспорить, что владыка не следовал моим предписаниям и не ограничился водой. Разве владыка позабыл, какие у него были боль и жар после злоупотребления кунжутной халвой? Голова у моего повелителя болит оттого, что канал мету, ведущий к голове, закупорился из-за чрезмерного употребления вина и изысканных кушаний. Разве не так? — Не гляди на него, я деловито открыла свою сумку и достала ступку и пестик. Потом принялась распечатывать баночки. — Особа повелителя священна и дорога дли всех жителей Египта, продолжала я с укором. — Владыка задолжал своим подданным немного самодисциплины.
— Самодисциплины? — взревел Рамзес, обернувшись. — Кем ты себя вообразила? — Потом его тон изменился. — Что ты делаешь?
— Готовлю состав из семян сетсефта, плодов дерева ам и меда, чтобы прочистить мету. Мой повелитель будет медленно пить это, а я пока помассирую ему ноги.
Это был переломный момент. Сердце у меня билось так неистово, что готово было вырваться из груди, и я была рада скрыть дрожание рук за перетиранием порции снадобья. Мне показалось, что прошел целый хентис, пока царь смотрел на меня сверху вниз, шумно дыша, потом он вдруг уселся на свою скамеечку и преувеличенно глубоко вздохнул, как нашаливший и пристыженный ребенок.
— Паибекаман! — рявкнул он. — Принеси мне ложку!
Тень отделилась от темноты и исчезла.
— Я хотел несколько часов позаниматься любовью, — пожаловался фараон моей склоненной голове, — а вместо этого слушаю нравоучения ведьмы, воплотившейся в красивую юную девушку. Уже жалею о том дне, когда я решил добиться тебя, мой маленький скорпион!
Я не ответила. В его голосе звенел смех. Дела пошли на лад. К тому времени, как Паибекаман вернулся с золотой ложкой, лекарство было готово. Рамзес взял каменную ступку, и, пока он помешивал и сам глотал лекарство, я села перед ним, поджав ноги, поставила одну его ступню к себе на колено и начала массировать ее. Изредка он вздрагивал, когда мои пальцы находили чувствительную точку, но продолжал глотать снадобье. Когда оно закончилось, отдал пустую ступку дворецкому и откинулся назад. Его глаза медленно закрылись. На этот раз вздох был вздохом удовольствия, и я увидела, что его пенис опасно зашевелился и стал твердеть, начав вдруг жить своей жизнью. Я остановилась и, раздвинув многочисленные складки его халата, захватила член и крепко сжала его. Член опал, и Рамзес распахнул глаза.
— Больно! — сказал он.
— Нет, мои повелитель, это не больно, — возразила я. — Я пытаюсь избавить тебя от головной боли и усталости. Еще не время для любви.
Я продолжала массировать одну ногу, потом другую. Снова его член начал восставать, и снова я заставила его упасть. Когда он в третий раз стал наливаться кровью, Рамзес прошептал мне:
— Сделай это снова, Ту.
И я повторила. Потом он протянул руку и снял с меня парик. Волосы обрушились вокруг лица, и он начал ласкать их, перебирая пальцами и прижимая их к моему лицу. Я оттолкнула его, но, прежде чем он успел запротестовать, я опустилась на колени и стала касаться языком пальцев его ног, медленно облизывая их и посасывая. Он пробормотал что-то невнятное. Потом я осторожно стала продвигаться выше, целуя его икры, внутреннюю сторону бедер, потом резко остановилась.
— Голова владыки болит уже меньше? — живо поинтересовалась я.
Его затуманенный взгляд сфокусировался на мне, и он неуверенно поднялся на ноги.
— Да, да, — сказал он хрипло, хватая меня за платье. — Иди сюда.
Я ускользнула, соблазнительно разглаживая на себе платье, будто он измял его. Теперь пора, подумала я, становиться той, кем я была на самом деле, — испуганной девой.
— Я не могу, — сказала я.
Он нахмурился, и его глаза потемнели.
— Почему?
— Потому что для того, чтобы доставить удовольствие моему повелителю этой ночью, я надела свои лучшие драгоценности и самое нарядное платье, и я боюсь, что в страсти мой повелитель порвет на мне все это.
— Что за чепуха! — раздраженно воскликнул он. — Делай, что тебе говорят! Иди сюда!
Я смиренно повиновалась, приблизившись к нему и внутренне напрягшись от первого прикосновения его пухлых рук к моему непорочному телу. Но он не стал стягивать с меня платье, как я ожидала. Он протянул руки, осторожно расстегнул ожерелье и положил его на столик рядом с ложем. С такой же деланой заботливостью он вынул сережку из моего уха, снял с рук браслеты, развязал усыпанный драгоценными камнями пояс, что удерживал на талии мое платье. Дыхание его стало тяжелым. Оно пахло медом с примесью семян сетсефта. Спустив платье с моих плеч, он позволил ему соскользнуть на пол. Теперь я стояла перед ним обнаженная.