Когда все разошлись, дома осталась только жена брата, не помню её имени, но пусть будет Инна, она нигде не работала и учила иврит. Диночка сходила в душ, но перед тем, как она пустила воду, в дверь просунулась голова Инны и та сказала, что воду у них в Израиле принято экономить.
«Как экономить?» – спросила её Диночка.
«Когда намыливаешься – не включай. Включай на время, когда нужно будет смыть мыло».
«Странные порядки», – подумала Диночка.
Когда гостья вышла из душа, обе девушки сели на кухне и стали пить кофе. И вот тут Инна, взглянув на торчащие из-под халатика ноги, воскликнула:
– Дина, ма зэ?
– Что за маза? – испуганно спросила Дина, оглядывая свои ноги.
– Дина, что это? – спросила Инна по-русски и пальцем показала на Диночкины ноги.
Дина растерялась: ноги – они и есть ноги!
– Инна, что с ними не так? – спросила Диночка.
– На них волосы! – с ужасом ответила Инна.
– И что? – спросила Дина.
– Дина, ты приехала в цивилизованную страну. Здесь не принято ходить с мохнатыми ногами. У нас здесь так ходят только проститутки!
Дина была взрослой двадцатисемилетней девочкой и знала, кто такие эти проститутки.
Она посмотрела на свои ноги и перевела взгляд на ноги Инны. Ноги Инны были тщательно выбриты, я уже молчу про цвет: жаркое израильское солнце сделало их красивого тёмно-персикового цвета.
Инна встала и принесла Диночке безопасную бритву. Дина пошла в ванную и через пятнадцать минут она вышла с новыми ногами: тщательно выбритые ножки сделались цвета ощипанного цыплёнка. Диночка от природы была рыжеволосой, а у рыжих цвет кожи практически голубой. Волосы на ногах как-то скрывали этот естественный цвет, но сейчас он вырвался наружу, отчего Инна, придя в неописуемый восторг, воскликнула:
«Вот она, голубая кровь!»
По этим ногам Диночку в Израиле узнавали все ностальгирующие по бывшей родине пожилые репатрианты.
«Простите, ви недавно оттуда?» – спрашивали её то в автобусе, то на улице, то на рынке.
«Да, а как вы узнали?» – отвечала вопросом на вопрос Диночка.
«По вашим синеньким!» – отвечали люди и с завистью начинали расспрашивать, как там жизнь.
– Да, Мишенька, они там тосковали. Если бы мы с тобой поехали к Яше тогда, когда он нас впервые позвал, мы бы тоже тосковали. Всё чужое. Помнишь, мы один раз приехали к нему и чуть не сдохли от жары? А это был октябрь месяц, на минуточку… Еле доехали до дома…
В общем, Диночка провела в Израиле две незабываемых недели, потому что для туристов там на самом деле рай, и вернулась обратно совсем другим человеком. Перед отъездом она опять тщательно побрила ноги, чтобы, не дай Бог, в аэропорту её не приняли за проститутку, села в самолёт и через каких-то четыре часа была дома.
В понедельник Дина надела короткую юбочку и вышла на работу, в аптеку. Посмотрев на её гладко выбритые ноги, заведующая, она же жена хозяина аптеки, строго сказала:
«Дина, зайдите в мой кабинет, пожалуйста!»
Дина с недоумением вошла в кабинет заведующей и робко села на стул.
– Что это? – спросила заведующая, показывая на её ноги.
– Где? – спросила Дина, разглядывая ноги, которые перестали переливаться голубым и стали светло-персиковыми от горячего израильского солнца.
– Это! – уточнила заведующая аптекой и ещё раз указала на ноги.
– Это ноги, – ответила Дина.
– А почему они у вас лысые? – спросила заведующая.
– Потому что я их побрила, – сказала Диночка.
– Ты – приличная девушка, Дина, а побрила ноги. Ты что, не знаешь, что у нас здесь бреют ноги только проститутки? – возмущённо сказала заведующая и добавила: – Иди домой, надень брюки и, пока волосы не отрастут, в моей аптеке без штанов появляться не смей. Мне дорога репутация моей аптеки…
Диночка обиделась, написала заявление об уходе и через пару дней пропала дня на три, оставив Эте и Моне записку следующего содержания:
«Дорогие тётя Этя и дядя Моня. Я наконец поняла, что жизнь за прилавком аптеки – не моё. Я решила круто её поменять. За меня не волнуйтесь – скоро вернусь! С любовью, ваша Дина».
Диночка вернулась через три дня. Это была та же Дина, но не совсем та… Блестящий чёрный плащ, лаковые туфли на высоких каблуках и волосы чёрного цвета делали её неузнаваемой и недосягаемой… Она то появлялась, то исчезала, и жизнь её была окутана тайной. До нас доходили какие-то слухи, но почему-то не хотелось верить. Несмотря ни на что, была в Диночке какая-то чистота и незащищённость…
Через полгода Дина съехала от Эти и Мони, но не переставала навещать их и привозить им продукты, а через несколько лет она оставила профессию, уехала в Израиль, вышла замуж, но детей родить не смогла – аборты, которые она делала, оставили её бездетной на всю жизнь…
– Диночка, уже уходишь? Ты совсем не изменилась… Всё так же молода и красива! Как там, в Израиле? Хорошо? Это хорошо! Ты вернула свой цвет волос – тебе так идёт! Я? Я ничего, живу… Живу…
История тринадцатаяЗакройщик Лёва Штейман
– О! Здравствуйте, дорогая Софочка! Чтоб вы так были здоровы, как вы выглядите! И чтоб вы так выглядели, как были здоровы! Вы к Лёве? Он будет рад! А, вы ложитесь под нож? Что так? Миша, Софе будут делать операцию. И что, больше не будет две Софы, а будет навеки одна? Чем вам мешают ваши бока? У вас очень пропорциональная фигура, можете мне поверить, я помню, как мы на вас шили! Платья, пошитые по нашим лекалам по вашим габаритам, сидели на вас как влитые! А лекала у нас всегда были классические, поверьте опытной портнихе с пятидесятилетним стажем.
Миша, ты помнишь наше ателье? Да, закройщика и по совместительству нашего соседа из пятнадцатой квартиры, Льва Штеймана, трудно забыть – такая колоритная фигура! Когда он снимал мерки, женщины пищали от восторга. Знаешь почему? Вслух он произносил одни цифры, а записывал совсем другие. Причём ко всем клиенткам он имел свой подход. У одной нашей постоянной клиентки талия переваливала за метр, так он говорил ей, когда снимал мерки: «Боже, вы такая тростинка! Какая у вас замечательная тазобедренная композиция! Восток! Сплошной Восток! Восемьдесят сантиметров! Всего восемьдесят сантиметров!»
Другой клиентке, которая всегда ходила с мрачным лицом, он говорил, когда она переступала порог нашего ателье: «Звезда моя, улыбайтесь! Завтра будет ещё хуже…»
Была у нас такая Роза Абрамовна, так она всегда просила Лёву сделать побольше декольте.
А Лёва ей всегда отвечал: «Розочка, звезда моя, только не надо меня уговаривать, я и так соглашусь! Вопрос в том, насколько побольше? Побольше, чтобы скрыть, или побольше, чтобы показать?»
Ах, как он умел общаться с дамами! Он таки давал нам столько клиенток, что мы не успевали сдавать заказы.
Лёва был стар, некрасив и имел изворотливый ум. Десятилетним ребёнком он прошёл через концлагерь, и именно там он получил первые уроки кройки и шитья. Ему нужно было стирать одежду для немецких офицеров, а у одного кителя случайно оторвался воротник. Офицер сильно избил Лёву и велел к утру принести зашитый китель. Один добрый человек из пошивочного цеха дал Лёве иголку и показал, как делать стежки. Когда военнопленных освободили, Лёва остался один – его семья сгорела в печах Освенцима. В детдоме, куда он попал после войны, воспитательница увидела, что у мальчика прямо-таки талант к швейному делу. Лёва был определён в швейное училище и со временем стал лучшим закройщиком в нашем городе.
Миша, помнишь, ты однажды приревновал меня к Лёве? Потом ты понял свою ошибку: Лёву никогда не интересовали замужние женщины. Что я говорю – Лёву вообще не интересовали женщины. Да, он был женским портным и именно поэтому умел обращаться с женщинами – он знал нашу природную суть.
Бедный Лёва, его дважды чуть не посадили: в первый раз, когда кто-то донёс в органы, что у лучшего закройщика Одессы ночует мужчина. Мы все об этом знали, и если бы это был какой-то посторонний Лёва, у которого ночует мужчина, мы бы не потерпели такого кошмара в нашем дворе. Но это был наш Лёва, гордость нашего ателье, поэтому мы делали вид, что ничего не знаем про Лёвину индивидуальность. Но Лёва был начеку: на столике в его комнате всегда стояла доска с разложенными на ней шахматами.
Когда однажды в два часа ночи к Лёве пришёл милиционер, чтобы поймать его с поличным, они проиграли весь этот спектакль, как заправские актёры, сказав, что когда они садятся за шахматы, время летит так незаметно… Лёва никогда не играл в шахматы и знал только один ход: Е-2 – Е-4. Но когда кто-то к нему вдруг заходил, его друг, если можно так сказать, садился к шахматной доске, брал в руки шахматную фигуру и замирал в раздумье. Лёва накидывал роскошный халат и шёл открывать двери.
Наш Лёва на самом деле был гениальным закройщиком: он так умел раскроить ткань, что оставалось немного материала на какую-нибудь мелочь. Иногда материала оставалось больше, чем уходило на платье, если заказчица вообще ничего не понимала в швейном деле. Обрезки я выносила из ателье на себе, а из этих кусков Лёва выкраивал авоськи, косынки или даже кофточки, если ткань была дорогой и красивой. А ты, Мишенька, если ткань была уж очень красивой и слишком дорогой, делал из неё туфли. Шили мы всё это дома, подпольно, чтобы, не дай Бог, никто ничего не заметил. Потом моя знакомая, спекулянтка Дуся, торгующая на Привозе тряпками и всякой всячиной, продавала всё это, сделав небольшую наценку на собственный заработок. И таки да, в те самые лучшие времена у нас был свой маленький бизнес, как говорил мой Яша. Стыдно? Кому было стыдно, Миша? Мне стыдно? Да никогда. Государство платило такие маленькие зарплаты, что на этих обрезках мы умудрялись делать за месяц полторы, а то и две зарплаты. Миша, воровство – это когда ты берёшь у государства. Обрезки и государство – это две разные вещи. От того, что мы с Лёвой делали свой бизнес, никто не пострадал, ты же знаешь.
И только один раз мы прокололись с этими обрезками.