не проснуться. Прими мой скромный дар, идущий от сердца того, кто желает тебя больше всех на свете. Жди, скоро я пришлю тебе перчатку для стрельбы из лука, и мы с тобой вместе поскачем на охоту в зеленый лес. Не бойся, если начнется голод, ибо строгим постом мы изгоним болезнь. Твой душой и сердцем, Генрих».Я заметила, что Анна задремала, пока Бриджит читала письмо короля. А ведь он предупреждал, чтобы она не спала! Решив, что нужно ее разбудить, я осторожно дотронулась до ее обнаженного плеча. Кожа Анны оказалась мокрой от пота. Я вскрикнула и в ужасе отдернула руку, не в силах сдерживать страх. Мы все знали, что означает эта зловещая испарина. Потница!
— Анна, Анна, проснись!
Она пробормотала несколько слов, как будто в забытьи. Я отступила назад.
— Она вся в поту, и у нее жар, — сказала я. Со смелостью, которая поразила меня саму, я схватила руки Анны и подняла их высоко вверх, как поднял мне руки Уилл, приехав к нам в Гринвич в тот день, когда разразилась болезнь. Я искала язвы и волдыри — свидетельства смертельной хвори. Вот они! Под мышками у Анны ярко краснели нарывы.
— Боже правый! — услышала я восклицание Бриджит. — Боже, помоги нам! Убереги нас всех от беды!
— В ров ее! — заревел Гриффит Ричардс. — Сбросьте ее в ров!
Он бросился к самому большому окну, схватился за прутья и потянул их на себя что было сил. Раздался грохот выпадающих из оконного проема кирпичей. Оконная решетка подалась, и открылся небольшой просвет, куда можно было протолкнуть ребенка. «Анна — вовсе не ребенок», — пронеслось у меня в голове, но тут Гриффит Ричардс схватил ее и быстро потащил к окну. Анна брыкалась, извивалась и всеми силами старалась вырваться из могучих рук церемониймейстера.
— Остановитесь! — закричала Бриджит. — Только не это!
— У нас нет выбора, — настаивал Ричардс, — иначе мы все погибнем. И вы будете в этом виноваты!
— Выкиньте ее отсюда! — запричитали слуги и служанки, все как один. На их лицах не было страха, а только злость и нетерпение. Гриффит Ричардс был прав — Анну ненавидели.
Если бы с нами был Уилл, он не колебался бы ни единого мига, чтобы спасти нас всех, пусть даже для этого нужно было бы пойти на неслыханную жестокость. «Тогда сделай это ты! — прозвучал мой внутренний голос. — Смелее, не останавливай их, и с Анной будет покончено…»
Ричардс силился вытолкнуть бьющуюся Анну через пролом между решеткой и кладкой. Она сопротивлялась из последних сил и отчаянно звала на помощь Генриха.
— Прекратить! — прозвучал голос королевы Екатерины. Ее церемониймейстер заколебался и через плечо украдкой взглянул на свою госпожу. Потом я услышала, как он пробормотал: «Ну уж нет, с ней надо кончать», — и вновь попытался протолкнуть извивающееся тело Анны в образовавшуюся брешь.
— Прекратить сейчас же! Такова моя королевская воля! Мой супруг никогда не допустит этого! — В голосе королевы зазвучал металл.
Я увидела, как ручищи Ричардса чуть ослабили свою хватку. Он смущенно потупился, но не выпускал пышного платья Анны.
— Мы христиане, а не дикари! Немедленно отпустите эту женщину! — продолжала Екатерина.
Ричардс разжал руки и отступил в сторону. Я заметила, что он взялся за рукоять шпаги. Плача, вся в испарине, Анна сползла из окна обратно в комнату. Никто из нас не пришел ей на помощь — боязнь заразы словно сковала нас.
— Идемте со мной, Анна, — спокойно произнесла королева, повернувшись к дверям. — Я сделаю для вас постель в прачечной — больше вас положить некуда. Я сама буду носить вам еду, если другие откажутся. Снадобья, которые прислал Его Величество, могут вас вылечить, с Божьей помощью. Так что будем уповать на волю Его.
Глава 8
У нас не было врача, который лечил бы Анну и мог бы навещать ее в закутке прачечной в дальнем крыле дворца, куда ее поместили. Анна пожаловалась, что здесь темно и несет сыростью от лоханей и тазов. «Как она может знать, что здесь сыро, — подумалось мне, — если она буквально купается в собственном поту?» Я мысленно побранила себя за такое отношение к больной и дала зарок следовать примеру милосердия и великодушия, поданного нам королевой. Ибо все мы знали — королева спасла Анне жизнь. Ее приказ Гриффиту Ричардсу прозвучал в самый последний момент: если бы она не вмешалась, Анна закончила бы свои дни, захлебнувшись во рву.
И — хотя никто не сказал этого вслух — мы все восхищались Екатериной. Она проявила неслыханное благородство души по отношению к любовнице своего мужа. К той, на ком он собирался жениться.
Кстати, вскоре кардинал Вулси, который, как любил повторять мой брат Нед, имел глаза и уши повсюду, узнал о болезни Анны и прислал к нам во дворец доктора Барчвелла, поручив начать лечение королевской возлюбленной. Доктор оказался высоким, крупным мужчиной с редеющими седыми волосами, от которого пахло его мазями и снадобьями. Их у него было с собой несколько сумок. Сапоги его были покрыты коркой дорожной грязи, а длинный плащ весь в пыли. Мы впустили его во дворец и предложили скромную трапезу из наших скудных запасов. Он почти ничего не говорил, но ел жадно, а когда мы сказали, что вина у нас немного, он только поморщился.
— Мы стараемся сохранить вино для леди Анны и тех, кто еще может заболеть, — объяснила я.
— Ну да! Если только слуги не доберутся до него первыми, — цинично заметил доктор и бесцеремонно распорядился: — Постелите мне где-нибудь. Я не спал двое суток.
Гриффит Ричардс отвел посланца кардинала в комнату перед покоями королевы, чтобы он мог там отдохнуть. Я услышала, как доктор пробормотал: «Огонь! Зажгите огонь в комнате, где лежит леди Анна! Пусть там будет светло», и провалился в сон.
Мы зажгли в закутке прачечной столько свечей, сколько смогли найти, пока там не стало светло, как днем. Считалось, что свет свечей изгоняет недуг и приводит больных в состояние некоего транса, способствующего скорейшему излечению.
Когда доктор Барчвелл проснулся, он быстро умылся, оделся, взял свои сумки с лекарствами и поспешил к больной. Я сопровождала его. Анну, несмотря на то что она была укрыта одеялами, бил озноб, и она выглядела заметно слабее, чем тогда, когда я видела ее в последний раз. Было очевидно, что она покорилась ужасному недугу. Глаза ее были широко открыты и полны ужаса.
Доктор достал маленький кожаный мешочек, оглядел помещение и вдруг метнулся в дальний угол, заросший паутиной. Не боясь укусов огромных пауков, облюбовавших это место, он сорвал их вместе с паутиной, засунул в мешочек и крепко затянул завязки, чтобы отчаянно сучащие ножками насекомые не могли выбраться.
— Привяжите это ей на шею, — распорядился он, передавая мне мешочек. На Анне была золотая цепочка, и я прикрепила к ней этот странный оберег у самого горла.
— У вас есть хлеб? — спросил врач. — Только обязательно нужен черный хлеб, а не белый.
Черный хлеб у нас был, о чем я и сообщила доктору. Мы еще не доели те караваи, которые привезла с собой Бриджит. Я пошла наверх, чтобы взять немного, а когда вернулась, то покрошила хлеб так, как мне было велено. Врач добавил крошки к приготовляемой им смеси трав и жидкостей. В течение следующего часа Анна впала в совершеннейшее забытье, а прачечная наполнилась резкими запахами уксуса, розовой воды, мускуса, полыни и еще чего-то незнакомого мне, что приезжий лекарь добавлял в свое чудодейственное средство.
— Этот целебный состав придумал сам король, — объяснил он мне. — Его Величество клянется, что только с его помощью можно исцелить потницу. Однако это средство не помогло его собственному аптекарю. Бедняга скончался.
Доктор Барчвелл поставил чашу с резко пахнущим снадобьем рядом с узким ложем Анны.
— Теперь остается только ждать, — сказал он.
— Может быть, лучше ее разбудить и заставить выпить лекарство?
— Нет. Лечит именно запах.
Я не осмелилась оспаривать слова ученого человека, а тихо опустилась у постели Анны рядом с ним. Доктор Барчвелл старался не упустить никаких изменений в состоянии своей пациентки. Время от времени он дотрагивался до руки Анны.
— «Длань Христова» действует, — прошептал он через некоторое время, — больная перестала потеть. Благодарю тебя, Господи!
Перед самой полуночью наше долгое совместное бдение подошло к концу, и доктор отпустил меня, заявив, что теперь справится сам.
— Она выживет! — произнес он, и я впервые увидела тень улыбки на его лице. Складки на лбу и у рта у него немного разгладились, словно с души его сняли тяжкий крест.
— Анна поправится, — добавил он, — и король будет доволен.
Доктор оставался у нас еще несколько дней, наблюдая, как шло выздоровление Анны и готовя новые порции целебного зелья. Долгие часы бодрствования, казалось, отняли его последние силы. Он выглядел изможденным, глаза его затуманились, и под ними залегли темные круги. Он выглядел так, как будто бы сам едва оправился от тяжелой и мучительной болезни. Мы умоляли его отдохнуть перед отъездом, но он отказался наотрез, заявив, что слишком многие за пределами дворца нуждаются в его попечении. Мы собрали доктору в дорогу все необходимое и проводили его, усталого и изможденного, на новый подвижнический труд.
Смерть по-прежнему свирепствовала вокруг. Каждый день я страшилась получить ужасную весть о том, что Уилла больше нет среди живых. Вестей не было, но тут мне приснился сон.
Это был даже не сон, а видение. Мне приснилось, что мой племянник Джон заболел, и когда я проснулась, то была совершенно уверена в этом. Уверенность моя была столь сильна, что я почти тотчас отправилась в Уолдрингэм, даже не испросив разрешения у королевы. Я точно знала, что Ее Величество не будет чинить мне препятствий.
Я скакала во всю прыть, на которую был способен мой конь, по узким пыльным дорогам и через луга, где среди буйных трав и сорняков еще цвели последние полевые цветы. Я знала, что Уилл увез мальчиков в какое-то поместье рядом с городом, но в какое?
Оказавшись рядом с Уолдрингэмом, я принялась наводить справки и вскорости получила ответ. «Наверное, вам нужен дом Перегрины Лэвингтон, — сказали мне. — Туда свезли всех заболевших детей». Если Джон и вправду заболел, его должны были отправить туда, подумала я. Следуя указаниям местных жителей, я очутилась на дороге, ведущей через фруктовые сады, где деревья склонялись под тяжестью плодов, а голову кружил их терпкий и сладкий аромат. Июльское солнце жгло землю так немилосердно, что от нее поднимались волны зноя, и я готова была взмолиться о дожде, который принес бы хоть какое-то облегчение. Скоро я увидела большой господский дом — старый, но еще внушающий уважение, несмотря на то, что стены из мягкого желтого камня уже начали крошиться, а толстые черепицы кровли кое-где растрескались. Его окружали крытые соломой и позеленевшие ото мха домики поменьше. Лужайки и живые изгороди у строений, которые когда-то явно были красивыми и ухоженными, сейчас заросли.